Смерть у стеклянной струи

– Как скажешь, – кротко согласилась дочь, и стало ясно, что разговор будет тяжелым: в обычных обстоятельствах покорностью Лариса не грешила.

«Что могло произойти?» – заволновался Морской. Честно говоря, он давно ожидал, что у дочери начнутся личные, никак не связанные с проблемами родителей, неприятности. В рабочее время Ларочка вроде была безупречна, но стоило ей ступить за порог учреждения, все менялось. Джаз – это ладно, это хорошо. Туда же книги, поиски по кинотеатрам чего-то стоящего и старые иностранные журналы, скупаемые у аферистов, которым все досталось по дешевке в послевоенном голоде. Но бесконечная погоня за одеждой и открытое подражание западным киноактрисам раздражали даже Морского. «Надо свою жизнь строить, а не равняться на картинку с экрана», – безрезультатно напутствовал он. Тем более, что в обществе теперь картинку эту осуждали. К тому же Олег – муж Ларисы – хоть и был личностью вполне приятной, но все равно благонадежным не считался. Работал скромным инженером на ТЭЦ, но вечно говорил какие-то вольности, играл на саксофоне и водил опасные знакомства с той самой необузданной аполитичной молодежью, которая нынче активно клеймилась в печати. Причем в компании у них все были сплошь сынки ответственных работников. То есть чуть что, чтобы не трогать остальных, ударили бы ровно по Ларисе и Олегу.

Предвидя это, Морской переживал, но гнал дурные мысли прочь. И вот дочь заявляет о серьезном разговоре. Неужто началось?

– Пойдем уже скорее, сядем! – потребовала Лара, нервно тарабаня тонкими пальцами по только что купленным билетам. – Кричать не хочется, а на бегу ты шепот не услышишь…

Она взяла отца под руку и настойчиво подтолкнула в толпу у входа. Морской представил, как они смотрятся со стороны, и усмехнулся:

– Мы с тобой прямо как с обложки «Крокодила». Убойная парочка. Космополит и стиляга.

Прошлогодняя статья журнала «Крокодил», породившая термин «стиляга», была вообще-то не особо и смешной, но хлесткое словечко тиражировалось в прессе, и Морской подхватил его как заурядный обыватель.

– Стиляга? – Ларочка презрительно дернула плечом. Потом огляделась, поймала пару осуждающих взглядов и, бросив чуть более громкое, чем следует: – А, плевать! – еще решительнее устремилась к контролерам.

Пробираясь к барьеру – Морской всегда усаживал там дочь смотреть на пробежку перед забегом, – она то и дело натыкалась на обрывки чьих-то разговоров и с удивлением вскидывала брови, требуя от отца разъяснений.

Журнал «Крокодил», №7, 1949 год, иллюстрация к фельетону «Стиляги»

– Дубина! Кто ж папиросу тушит о скамью? – кричала кому-то полненькая особа добродушного вида, – Хочешь, как в Москве на Беговой, среди трамваев фаворитов высматривать?

Морской все понимал и – лаконично, тихо, стараясь не выдавать радости от возможности снова открывать дочери нечто новое – разъяснял смысл обсуждаемых вещей:

– В прошлом году Московский ипподром пережил страшный пожар и до сих пор закрыт на ремонт. Но игрокам без будоражащего азарта уже никак. Говорят, они собираются у депо и делают ставки на номера трамвайных вагонов. Какой первым приедет, тот и победил.

Не успевала Ларочка отреагировать, как тут же удивлялась новому диалогу:

– Извинтеляюсь! – пробравшись сквозь толпу, Морского настиг тот самый спутник беспардонной гражданки из очереди. – И за то, что отвлекаю, и за поведение моей невесты. Она человек впечатлительный, увидела знакомый по газетам образ, распереживалась…

Морской поискал взглядом обсуждаемую особу. «Матрешка» уже сидела на трибуне в окружении нервно перешептывающихся граждан и старательно делала вид, что не знает, о чем ее жених говорит с опальным журналистом.

– Ипподром по-прежнему лихорадит от всяческих интриг, – шепнул Морской дочери. – Завсегдатаи знают, что я это не люблю, и уже не попытаются втянуть меня в свои схемы, а эти, видимо, новенькие.

– Тут такое дело… – продолжил мужчина. – Мы знаем, что фаворит сегодня первым не придет… – Он кивнул на как раз хорошо видного роскошного рысака. – И даже знаем точно, кому повезет. Потому решили сделать ставку в складчину, объединившись с мудрыми людьми… Подбросите рублишек? А?

Морской уже почти добрался до своей излюбленной скамьи, где собирался усадить Ларису размечать программку. Просильщика он слушал лишь вполуха и собирался вежливо отказаться. Но тут товарищ принялся аргументировать:

– Помимо прочего моя невеста рекомендовала вас как человека, несмотря ни на что, умного и в силу, так сказать, национальных качеств, бережливого, расчетливого и хитрого… Ну, вы понимаете. Поэтому я и решил, что вы заинтересуетесь…

– Она ошиблась. – резко перебил Морской, немного сам пугаясь металла, вдруг зазвучавшего в голосе. – Я транжира и дурак! И забияка! Бью в лицо, невзирая на национальность…

Лариса, не сказав ни слова, подыграла: вцепилась в отцовскую правую руку с таким видом, будто регулярно оттаскивает бешеного папеньку от несчастных жертв. Нахал немедля отступил, нелепо бормоча:

– Да что я такого сказал? За Нину я ведь извинился… Шуток не понимают…

Через миг он уже приставал со своим страшно секретным уникальным предложением к следующему посетителю, а Морской весело подмигнул дочери:

– Отличный способ распугивать идиотов! Я хорохорюсь, а ты громко волнуешься, мол, «отец, не надо! Ты только что за драку отсидел, и хорошо еще, что обидчик твой просто в больнице, а не в морге…» В следующий раз, если что, повторим более слаженно…

– Следующего раза не будет, – твердо произнесла дочь. – Об этом я и хотела поговорить. Послушай…

Морской инстинктивно вскинул ладони в знак протеста. Сейчас по плану был не разговор, а ставки. Он протянул Ларисе карандаш, она, не глядя, что-то начеркала. Потом не выдержала:

– Я так не могу! Сначала разговор. А то пойдешь делать ставки, и тебя снова перехватит какой-нибудь антисемит. Они сейчас повсюду, и сами, в общем-то, не замечают, что несут… – Она вдруг глянула отцу в глаза и быстро выпалила: – Папа Морской… Я… Я уезжаю. Навсегда и далеко. В Заполярье. Точнее – в Воркуту. Не бойся, добровольно. Ты слышал ведь, что туда сейчас идет набор специалистов? Вот мы с Олегом и решили…

Морской три раза мысленно повторил услышанное, чтоб хоть как-то осознать.

– Но… Но зачем? – только и смог вымолвить он.

Лариса фыркнула, будто отец спросил нелепость, но спохватилась и принялась разжевывать, как маленькому.

– Там обещают работу, приличные надбавки и… свободу.

– Свободу в лагере? – Морской о Воркуте, конечно, слышал. Точнее – о Воркутлаге, куда свозили заключенных всех мастей. О том, что туда требуются вольнонаемные гражданских профессий, он даже не подозревал.

– Зачем ты так категорично? – расстроилась Лариса. – Сейчас начнешь еще причитать, как мама, что там ужасный климат, цинга и мало кислорода. Да, город закрытый, но перспективный. Дает уголь всему Союзу, между прочим. На некоторые должности спецдопуск не требуется, а профессионалы нужны. Тем, кто согласится поехать, обещают хорошее снабжение и то, что называется, почет, – она усмехнулась. – Ну, то есть в ЖЭКе, если он там есть, будут посылать по матери не в первый же визит, а, скажем, во второй. Зато тем, что я падчерица зэка, в Воркуте точно никого не фраппируешь, – заметив, что отец все еще не понимает, Лариса зашла с другой стороны: – Я хороший специалист, папа Морской. И мне надоело унижаться, выпрашивая хотя бы четверть ставки в институте, где все всё понимают, но не могут… Да и прожить на эту четверть невозможно. Я докатилась до того, что занимаю деньги у собственной швеи на оплату ее же работы. Хотя мы, как ты знаешь, очень дружим, и она и так ко мне весьма лояльна. Вот, перешила мне твой свадебный пиджак за копейки. Но и копейки тоже надо где-то брать…

Морской с пристрастием оглядел Ларисину одежду, своего в ней ничего не узнал, но понял главное:

– Так это из-за денег? – Сейчас, конечно, это был вопрос для всех критичный, но пессимизма Морской не разделял. – Дочь, деньги – штука временная. Да, в меньшей степени приходящая, чем нам хотелось бы, и в большей преходящая, но… Знаешь, мне ставку редактора монтажа утвердили. Какая-никакая, а прибавка. Я подстрахую вас с Олегом и Леночкой. И пиджаки ведь можно не перешивать. Ходи как все – другие как-то же справляются без денег. – Тут Морской вспомнил свои предыдущие споры с дочерью и понял, что зря повторяется. – Да, знаю, ты считаешь, что современный человек должен делать этот мир лучше и украшать реальность, начиная с себя. Но…

– Все это мелочи и дурость, я согласна, – второй раз за день Лариса проявила неожиданную покладистость. Явно копила силы, дабы крепко спорить в главном.

Кругом шумели и улюлюкали, гонка началась, но Морскому было уже не до чужих соревнований. Чтобы не выделяться, они с Ларисой облокотились на перила и, тесно прижавшись друг к другу, невидящими глазами смотрели на дорожки.

А сами продолжали разговор.

– Как ты не понимаешь! – После короткой паузы Лариса заговорила резко и тяжело. – Так дальше жить нельзя! Ты в опале, я растоптана, на Олега в его ТЭЦ тоже все косо смотрят. И из-за меня, и из-за наших друзей. Уже, наверное, месяц, не слишком-то таясь, за Олегом все время ходят двое в штатском… Это плохо кончится. Даже соседи понимают, что нам конец. Усердно строчат жалобы, чтобы лишить нас комнаты. Мне черновик попался на глаза. Дословно: «У этих евреев всего 9 метров, а антипатриотичная зараза распространилась на всю квартиру: они скупляются всяким импортом, и саксофон у них – иностранный, как, наверно, и они сами в душе». Такие опусы, ты представляешь?

– Дочь, я прошу, не обращай внимания и не драматизируй, – Морской сдаваться не спешил. – Сейчас такие времена. За всеми ходят, на всех строчат, всем несладко. Но это же пустое. Мы сильны, потому что мы ни в чем не виноваты. Бросать свой город? Уезжать из-за того, что кто-то в нем подвинулся умом? Да слишком много чести этим людям, которые в душе-то – барахло…

Тут он вспомнил, что подобная паника с Ларисой уже однажды приключалась. На следующее утро после ареста Ларочкиного отчима Якова, когда Веру забрали для дачи показаний и было неясно, отпустят ее или тоже арестуют, Лариса примчалась к отцу, рассказала о случившемся и попросила… нет, не хлопотать в инстанциях, а позаботиться о внучке, когда саму Ларису «загребут». Так и твердила убежденно: не «если», а «когда».

Но все ведь обошлось. Даже Яков в итоге попал не в какой-то страшный лагерь, а в НИИ тюремного типа – в простонародье «на шарашку»…

– В конце концов, – начал Морской, – в прошлый раз, когда у тебя были подобные настроения, все закончилось относительно спокойно.

– Ничего еще не закончилось, – упрямо прошептала Лариса. – Именно поэтому я уезжаю. Через неделю. У нас уже билеты и бумаги на руках. Прости, я ничего не говорила раньше, пока было неясно, одобрят ли наши кандидатуры в Сыктывкаре – это столица Коми АССР, той автономии, где Воркута… Но теперь все решено. И я не о благословении тебя прошу, а об одолжении. Поговори, пожалуйста, с мамой Верой. Она не хочет отпускать с нами Леночку! И не отпустит, ты же ее знаешь. – Она говорила четко и без эмоций, как заведенный автомат. Тем яснее было, что каждое слово стоит ей гигантских сил. – Я понимаю, что сейчас, пока мы едем в никуда и не устроены, ребенку лучше жить у бабушки. Но потом, когда мы обживемся, я хочу забрать дочь. А мама говорит «никогда не отпущу». Повлияй на нее, прошу…

Повлиять на Веру? Морскому вдруг представилось, что ради блага Ларисы он должен зайти в клетку с тигром. Зашел бы? Скорее всего, да: понимать, что дочь раз в жизни о чем-то попросила, а ты отказал – себе дороже. Но ничего хорошего это точно не принесло бы. Вера и раньше-то особо никого не слушала, а в последнее время и вовсе при попытках завести с ней разговор закатывала глаза, говоря: «Только не начинай!»… Как можно было думать, что Морской сможет ее в чем-то убедить? Тем более, так думать не могла прекрасно знающая мать Лариса…

Теперь все это выглядело словно какой-то глупый розыгрыш. Морской неуверенно покосился на дочь.

– Первое апреля – никому не верю? – спросил он с ужасом от того, что Лариса может так жестоко шутить. И пришел в еще больший ужас, когда она отрицательно замотала головой.

– То есть, – он еще на что-то надеялся, – ты собралась уезжать, и я должен убедить Веру согласиться в будущем отпустить с тобой Леночку? А если мне не удастся, то…

– Я все равно уеду, – отчеканила дочь, и в глазах ее появились слезы. – Но с вдребезги разбитым сердцем. Ты за?