Люди $лова

А привыкший подводить под папскую тиару кардиналов, пан Паника, можно сказать, был не готов к такому развитию исторических событий и он, как и многие из его ведомства советники, теперь находились в глубокой растерянности, не зная, что дальше делать и что советовать своим резидентам и президентам. Ну а все эти всё знающие с советниками за спиной господа, главы ведомств и президенты, когда они лишились дельных советов и самих советчиков, то тут же превратившись в ходячую несуразность, перестали выглядеть умными и здравомыслящими господами, которые от своих знаний ничего не знаний, только и знали, как только ругаться между собой и обвинять своего оппонента, или абонента, или может быть абонемента (если они ещё помнили и знали, кто это такой; что, впрочем, для них было не важно) в том, что он по сравнению с ним и этого не знает. Ну и далее шла цепная реакция, которая по своей логической цепочке вела в свою неопределённость – хаос.

И хотя контролируемый хаос тоже был одним из тех разработанных их отделом стратегических исследований и изменений, инструментом проведения внешней политики, всё же когда он бумерангом возвращается и начинается действовать во внутренней политике – в твоей голове и в твоём окружении, то что-то как-то даже не видно, как он управляем. И вот в этом разброде и шатании в разные стороны политического бомонда или истеблишмента, который между тем постоянно давит на него и требует немедленно найти приемлемое решение для выхода из этого тупика, в который они сами себя и загнали, теперь и приходилось работать пану Панике. А он совершенно не на это рассчитывал и вообще, когда-то собирался, как только он выйдет на пенсию по старости (которая как оказывается, была не за горами; и тута опять обманули) и заслугам, ничего не делать, а только курить гаванские сигары и пить виски, лёжа в гамаке на пляже где-нибудь в Майями. А получается так, что сейчас он вынужден здесь мучиться от зубной боли, когда как какой-нибудь беззаботный олигарх или просто беженец, вот прямо сейчас курит его гаванские сигары, лёжа в том самом гамаке, где он когда-то рассчитывал лежать.

– Признания захотел, конченый историк! – вслед за своим зубом вновь завопил пан Паника, протягивая свою руку за очередной порцией виски. Которая без промедления вновь занимает своё место вначале во рту пана Паника, а затем по тому же принципу, через полоскание рта проглатывается им. Ну а вторая принятая порция виски, уже приносит свои мысли и связанные с ними облечения или, наоборот, злобные озарения.

– Легитимность им всем подавай. – Злобно усмехнулся пан Паника. – А такую не хочешь. – Сунув композицию из трёх пальцев в эту общую фотографию (а ведь там президент!), смачно плюнул на ковёр пан Паника, который в этом своём поступке всё же слишком переусердствовал (а скрытая камера всё пишет; потом на комиссии по этике не оправдаешься), а так он, вообще-то, всего-то плюнул в расплывшееся от дружелюбности лицо, одной из множества марионеток той прежней администрации президента, в которой в своё время по велению всем сердцем ненавидящей коммунистов души, на своих добровольных началах работал советником пан Паника.

– Как там его? – размышлял пан Паника, пытаясь вспомнить ту необидчивую и знающую своё место в стойле, рожу нового демократично избранного президента кокосовой республики … – Сколько их было, все теперь и не упомнишь. – Умело оправдал свою забывчивость немного захмелевший пан Паника.

– А ведь ещё совсем недавно, да практически вчера, мы никого в расчёт, кроме разве что только на колени, не ставили. – Вздохнул пан Паника и, прихлёбывая из стакана виски, ударился уже не головой об стол, а всего лишь в воспоминания. Ну а воспоминания, да ещё под затяжной прихлёб из стакана виски, всегда доводили пана Паника до того самого, всем известного кремля, двери которого, он само собой открывал ногами.

– Ну что, падлы, заждались! – отдавливая ноги и скручивая пойманные подобострастные носы компрадоров, из-за природной скромности пытающихся уклониться от такой милости нового хозяина, радовал своим словом и долгожданным появлением новый царь Дмитрий, о чём даже метрика есть, а по местному обычаю – Лжедмитрий третий, в отрочестве называемый пан Паника.

– Где? – многозначительно спросил Лжедмитрий третий, зорко глядя в глаза схваченного им за бороду, пока что не бога, а специально отрастившего эту бороду к его приходу, да и для того чтобы слыть за своего, господина Графа, а по мнению Лжедмитрия, такого же как и все, Ивана-дурака. И точно, этот Граф смеет не проявлять проницательности и, подобострастно улыбаясь, только тупо смотрит в ответ. Что естественно вызывает у Лжедмитрия третьего нетерпение и злость и он, что есть силы, дёрнув за бороду этого Графа, заорал на него:

– Я не посмотрю на твоё купленное в Африке дворянство, а живо разжалую в холуи, если ты мне сейчас же не ответишь на вопрос, где моё царственное место?

– Позвольте вас, ваше благородие, поправить. Под вашим началом быть в холуях, значит возвышение. – До того приторно сладко улыбнулся в ответ этот Граф, что Лжедмитрий третий удивившись тому, почему к нему так, не по историческому времени обращаются, вдруг до нестерпения так сильно захотел пить, что даже потерял дар речи и, открыв рот, принялся рукой показывать Графу, что он хочет пить. Ну а так как в руке Лжедмитрия третьего в этот момент была только борода этого Графа, то он сам того не заметив, засунул себе в рот часть бороды Графа. Что в свою очередь начинает вызывать у него во рту свои неудобства и Лжедмитрий третий начинает звучно чихать, где он, в конце концов, и вычихивает себя из как всегда задремавшего на полу пана Паника.

Ну а сам пан Паника, как оказалось, увлёкшись виски сполз со стула на ворсяной ковёр, где на его подсознание, который уже раз этим ковром и было оказано своё ворсяное давление, преобразовавшееся в такой причудливый сон с бородой этого Графа в руках (когда на самом деле это всего лишь ворс ковра оказался в его руках, а затем во рту).

– Бытие определяет сознание. – Не удивившись случившемуся, поднявшись на ноги, не сдержанно, по марксистки осознал себя пан Паника. Что заставляет его рефлекторно посмотреть по сторонам в поисках невольных и скорее тайных ушей свидетелей. И хотя этих ушей не видно, пан Паника не дурак и догадывается, что они есть, и его, как и всех находящихся под защитой этого самого известного дома персоналий, с придыханием слушают и делают выводы.

«Ну ладно, пусть слушают, если конечно посмеют. Но они не посмеют!», – улыбнувшись про себя, во хмелю решил себе позволить эту вольность пан Паника, зная, что и тех, кто слушает, тоже в свою очередь кто-то непременно слушает. Правда пан Паника, как человек, которому было свойственно недоверие и придирчивость ко всему, что заставляло его три раза на день проверять выключен ли свет в квартире или закрыты ли краны с водой в ванне, предполагал, что и тех, кто слушает тех, кто слушает их, вполне вероятно, что тоже кто-то слушает. Ну а на ком заканчивается эта логическая и возможно круговая цепочка, то это такой вопрос из вопросов, что лучше не задаваться им, даже будучи наедине с самим с собой, а иначе точно голову сломаешь. Ну а раз присутствует такая, по большому счёту открытость, то для того чтобы за тобой что-нибудь не заподозрили, то нужно время от времени озадачив слушателей, заявлять вслух такие провокационные вещи.

– А часом пан Паника не коммунист? – услышав пана Паника, тут же обомлели от такой догадки, всё же посмевшие его слушать, на одно мгновение даже забывшие свои имена агенты из секретной службы, которые даже и не предполагали, насколько сложна их служба в этом агентстве моментальных сообщений, где столько противоречивой и не поймёшь что за информации, в один миг обрушивается на них.

– А ты что думаешь, зря их что ли называют Вашингтонским обкомом. – Первым не спохватился, а лишнее сболтнул (когда только что и делаешь, что слушаешь, то часто забываешься и болтаешь то, что не следует), худой как вешалка, агент Смит.

– И кто их так называет? – решив сыграть дурачка, хитро спросил Смита, после измены своей жены Маруси с одним из конгрессменов, больше никому не доверяющий агент Вольф. О чём конечно (и не из-за любви к горячим историям – ну да из-за этого тоже – а потому что для того чтобы доверять полученной информации, нужно доверять тому, кто её распространяет; в том числе и Вольфу) нужно остановится поподробней.

Так по некой превратности судьбы, именно агент Вольф был приставлен к тому самому конгрессмену Альцгеймеру, за которым шёл длинный шлейф сексуальных скандалов. И, видимо, сколько верёвочке не виться, а она свой конец всегда находит и доводит до того, что этот конгрессмен окончательно зарвавшись, берёт и кому-то из высших чинов агентства национальной безопасности, каким-то сам не заметил образом, переходит дорожку. А это недопустимо (как минимум, для того высокого, метр девяносто или много футов, главы секретного агентства мистера Залески).

В результате чего принимается решение вывести на чистую воду этого незнающего пределов своей неотразимости и нахрапистости, имеющего выборочную память – о своей изнывающей в одиночестве жене забыл, а вот о чужих не забывает, заглядывая к ним в гости именно тогда когда их мужей нет дома – конгрессмена Альцгеймера, приставив к нему скрытное наблюдение.

И так уж получилось, что когда конгрессмен Альцгеймер, что от него было ожидаемо, вдруг возжелал находиться и частично уже был на пути к интимной близости с первой им подцепленной в баре леди, то именно агент Вольф, как раз и находился на своём боевом посту – в наушниках, на прямую связанных с тем самым номером отеля, где свои грязные делишки и проделывал с этими первыми встречными леди, этот столь забывчивый конгрессмен.

А ведь поначалу своего наблюдения за конгрессменом Альцгеймером, агент Вольф даже восхищался его умелостью оказывать своё магнетическое воздействие на этих только с первого вида не сговорчивых леди.

– Ты знаешь, кто я?! – с одного только этого своего вопроса, сбивал с мысли леди этот пылкий конгрессмен. На что в ответ леди и не успевают даже подумать о том, что всё это может значить, как он своим заявлением: «Я конгрессмен!», – и брошенным прямо им в лоб снятым носком выбивает из под их ног почву и роняет леди в объятия столь экспрессивного политика. «Что и говорить, а он политик с большой буквы», – радовался за конгрессмена агент Вольф, пока не услышал, как конгрессмен обращаясь к леди из бара, произносит знакомое имя Маруся. Что сразу же настораживает агента Вольфа и заставляет его более внимательно прислушаться к звучащему в объятиях конгрессмена женскому голосу. Ну а услышанное, как гром среди ясного неба поражает в один момент прикусившего свой язык агента Вольфа.

– А что же вам так не хватает в вашем муже, леди Маруся? Только деньги не в счёт. – Конгрессмен Альцгеймер никогда не отворачивается спиной к леди и, всегда готов покуривая в кровати, поддержать с ней разговор. И пока леди Маруся не успела в ответ раскрыть рот, конгрессмен вовремя улыбается и для того чтобы просто полежали, кладёт на журнальный столик несколько полновесных денежных купюр. Ну а леди Маруся не дура и она понимает насколько деликатен и тактичен конгрессмен Вилли (так ей представился конгрессмен Альцгеймер), а для неё Витя, и ничего не говоря берёт купюры, шумно складывает их в руку и прячет в сумочку. После чего смотрит на конгрессмена Витю и говорит:

– Люблю слушать, особенно этот непередаваемый волнительный звук хрустящих купюр. Вот и мой муж, полная моя идентичность, тоже очень любит меня слушать. А когда оба слушают и никто не говорит, то всегда, кажется, что чего-то не хватает.

Что же ей сквозь свой храп ответил на это конгрессмен Витя, белый как полотно агент Вольф, из-за стоящего шума в его ушах так ничего и не услышал, но про себя поклялся обязательно узнать, даже если для этого понадобиться выбить все зубы у конгрессмена Вити. Ну а чтобы комиссия по этике не успела конгрессмена Витю за его порочные связи лишить его конгрессменства (агент Вольф решил спросить с конгрессмена, а не с обычного гражданина), агент Вольф решил не придавать огласке все порочащие конгрессмена Витю записи.

– Я в интернете читал. – Ловко уходит из ловушки агент Смит.

– Это всё русские хакеры, они подменяют настоящие новости фейками. – Сказал агент Вольф.

– Согласен, дружище. – Решил закончить развивающий в неудобную для себя сторону разговор агент Смит, заметив, что за всем этим они отвлеклись и совершенно забыли о пане Паника.

Сам же пан Паника тем временем осознаёт, что он хоть и крепко приложился к виски, но всё же недостаточно для того, чтобы здраво мыслить, и для того чтобы изменить эту неудобность, наливает себе ещё один стаканчик. Затем выпивает его и, усевшись на своё прежнее место, возвращается к тем своим тревожным мыслям, которые так беззвучно для него, привели его на пол.

– Надо срочно что-то делать. Так больше продолжаться не может. – И первое, что уже сильно не молодой и даже со следами подтяжек (об этой грубости по отношению к его лицу больше всех жалел допустивший её пластический хирург Зац, на лице которого в тюрьме Гуантанамо теперь проделывают свои операции практиканты из пластической академии имени сами знаете кого) на лице, старый пан Паника решил, глядя на себя в зеркальное отражение рамки фотографии, так это что-то изменить.

– Всё, хватит уже показывать нашу слабость и потакать врагу! – ударив пустым стаканом об стол, не сдержался пан Паника. – Пора показать всем и главное нашему извечному стратегическому противнику, что его время курить кубинские сигары подошло к концу (пану Панику не даёт покоя такая географическая несправедливость – он вынужден контрабандным путём доставать себе эти находящиеся под боком у его страны сигары, когда находящийся за тридевять земель противник, имеет прямые поставки этих сигар), и мы вновь вернулись навсегда и надолго.

«I’ll be back!», —стальным голосом, с примесью звука наливаемого в стакан виски, огласил свой кабинет расплывшийся в улыбке пан Паника. После чего он залпом выпивает содержимое стакана, ставит его на стол и достаёт из ящика стола рабочую тетрадь, где начинает время от времени задаваясь необходимыми для написания вопросами, делать наброски.

– Нам срочно нужна показательная порка. – Покусывая колпачок ручки, размышлял пан Паника. – Только так мы сможем вернуть к себе страх и уважение. – Задумался пан Паника, глядя куда-то в глубины себя. Где он вдруг наталкивается на не запомнившееся им, но отлично записанное подсознанием, заявление клерка Блюма, который в ответ на заявление генерала Браслава, спросил его: «А зачем нам тогда будет нужна эта банановая республика, если на ней после того как вы её разбомбите, не останется ни одного банана?».

– Точно! – озарила догадка пана Паника. – Мы на примере диктатора Заносы, продемонстрируем всему миру, что бывает с теми, кто решил бросить вызов нашей гегемонии. А заодно сможем обкатать новые технологии в реальном времени, обучить обновлённые кадры сотрудников (старые уже подрастеряли всю свою квалификацию – они уже путают диктора с диктатором – и уже ни на что не способны) и, пожалуй, эти нытики из конгресса, наконец-то заткнутся.

«А ещё истеблишментом себя называют», – нелицеприятно прошёлся по вечно недовольным и злым лицам финансовых воротил и конгрессменов пан Паника. И его озабоченность за них можно понять – он ведь их главная политехнологическая надежда, и они без его организаторских способностей и умения стравливать миры и извлекать из этого прибыль, можно с уверенностью сказать, как без рук. Пан Паника от нетерпения даже встал со своего места и принялся прохаживаться вдоль своего кабинета.

– Так. Теперь, прежде всего нужно заручиться внутренней поддержкой. – Пробубнил про себя пан Паника, остановившись у стола. После чего он вновь берёт со стола фотографию в рамке, с которой на неё смотрят все те кто определял и ещё определяет внутреннюю и значит, внешнюю политику самого известного, а судя по голливудским фильмам, не только на земле дома, и нахмурившись, глядя на одну выдающуюся своим животом вперёд личность, решает набрать его телефонный номер.

– Это я. – Озвучивает себя пан Паника, когда на той стороне провода, после нестерпимого количества длинных гудков («Падла, специально сразу не берёт трубку, чтобы меня потом обвинить в той настойчивости, с которой я искал с ним встречи», – вместе со своей сжимающий трубу телефона рукой, побелел от злости пан Паника), наконец-то, слышен весёлый ответ вызываемого абонента: «Алло!». – Знает же гад, как я отношусь к принципиальному противнику, и специально отвечает мне с русским акцентом, чтобы спровоцировать меня на неосторожность в высказываниях. – Прежде чем ответить, в голове пан Паника пролетает нервная мысль.

В ответ же набранный паном Паникой абонент не спешит отвечать и как слышится или может кажется, уже не находящим себе места паном Паникой, посмеивается в трубку. И пан Паника уже готов взорваться и накричать на этого, что за сволочь, тугодума, как сэр Рейнджер, а это был набранный паном Паникой абонент, наконец-то надумав, соизволил ответить.

– А я вот всё думаю, что ответить, скорей всего забывшему все берега человеку, который таким безапелляционным образом позволяет себе обращаться ко мне. – Прожёвывая слова, начал говорить сэр Рейнджер и как показалось пану Панике, он эти свои слова заодно запивал каким-то очень для него знакомым напитком.

– Хотя, если человек забылся, а судя по этому его заявлению, он определённо забылся, то, пожалуй, можно понять его стремление узнать, кем он на самом деле является. Ну а то, что он обратился с этим вопросом, а вернее сказать, за помощью в своей идентификации, не к первому проходимцу с улицы, а к лицу с аналитическом складом ума и можно даже сказать, не самому последнему человеку в не самом последнем на этой земле доме, то, пожалуй, у него ещё сохранилось в голове здравость ума. – На этом сэр Рейнджер был вынужден закончить своё введение в психологию познания человека, так как сам познаваемый человек оказался существом нервным и нетерпеливым, раз он не пожелав дальше слушать все эти инсинуации сэра Рейнджера, грубо перебил его, заявив:

– Есть срочное дело. Нам нужно встретиться.

– Ты в этом уверен. – Набивает себе цену сэр Рейнджер.

– Не сомневайся, ты в этом убедишься. – Сказал пан Паника.

– Тогда где? – спросил сэр Рейнджер.

– Там, где это не вызовет нежелательных вопросов. – Сказал пан Паника.

– Где сегодня, а может завтра и послезавтра, и так целую неделю, будут все? – Предположил сэр Рейнджер.

– Верно. – Ответил пан Паника.

– И на чьё выступление мне стоит обратить внимание? – спросил сэр Рейнджер.

– Выступление лидера, уже не такой, как нам бы хотелось её видеть демократичной страны, полковника Заносы. – Умело довёл до сэра Рейнджера главную мысль и пожелания истеблишмента, чьим выразителем всегда был пан Паника.

– Хм. – Выразил сомнения в таком выборе сэр Рейнджер, что сразу не понравилось не терпящему возражений пану Паника. Но сэр Рейнджер догадываясь, а может, зная, что телефонным разговорам нет доверия и кто знает, этого болтливого собеседника или эту современную коммуникационную, также склонную болтать лишнее технику, и не завелись ли у первого тараканы в голове, в у второй жучки в микросхемах, так что он не собирается вот так открыто высказывать своё мнение, и ограничивается договорённостью о встрече.

– Хорошо, я обращу на эту речь внимание. Но только сидя. – Засмеялся сэр Рейнджер, чем вызвал першение в горле, совершенно никак не склоняемого к смеху и веселью пана Паника.