Дорога из пепла и стекла

– Точно себе? – Лийга прищурилась.

– Ну а кому, – ответил Ит.

– Ясно, ясно, – покивала Лийга.

…Ит в эту секунду вспомнил – как ножом по сердцу резануло его это давнее, полузабытое воспоминание. Терра-ноль, Москва, осень, утренняя дремотная темень, и дождь. Вот примерно такой же дождь, какой идёт сейчас за окном дома Лийги. Спящая по утреннему времени квартира, опущенные шторы, тишина, прерываемая лишь шумом дождя. А потом – легкие, беззвучные шаги по паркету, и Дашин голос:

– Пап… папа, – шепотом, чтобы не разбудить остальных. – Пап, нам с Веркой в школу скоро… заплети, а? Паааап…

Плевать, что после смены, и плевать, что спать хочется просто до одури. Улыбнуться сонно, сесть, одёрнуть майку.

– Сейчас, малыш, – Даша, оказывается, притащила с собой в комнату детский стульчик, который низенький совсем. – Садись. Тебе одну или две?

– А колосок можно?

В дверях комнаты уже стоит сонная Вера, потирающая глаза.

– Пап, и мне колосок, – тут же говорит она. – Тебе кофе поставить?

– Поставь, – вздыхает Ит. – Поспишь тут с вами, хулиганки… Даш, садись, а то и правда в школу опоздаете.

Волосы. Чистые, упругие, непослушные молодые волосы дочки, любимой дочки, зайчика солнечного, котёнка, Дашеньки. Её волосы, которые его пальцы, сотни раз делавшие эту нехитрую работу, помнят уже самостоятельно, вне сознания, тут же делят на прядки, и плетут из этих прядок бессмертный колосок, любимую их с сестрой косу – самую модную, самую практичную, самую удобную. Конечно, он не дергает волосы, конечно, он ни за что и никогда не сделает своему родному и любимому ребенку больно – поэтому привычная Даша сидит совершенно спокойно, и молча ждёт, когда папа закончит обязательный утренний ритуал, а в дверях уже снова стоит Вера, и держит в руках его любимую керамическую тяжелую кружку с кофе…

– Ит, ты чего, замерз? – с интересом спросил Скрипач.

– А? – Ит поднял голову. – Да нет, я так. Пытался вспомнить, где научился косички плести. И не вспомнил. Лийга спросила, где я научился, а я забыл, наверное.

Скрипач кинул на Ита осуждающий короткий взгляд – он-то всё прекрасно понял – вздохнул, и ответил:

– Может, ты маме плел? Хотя она в последние годы со стрижкой ходила.

– Ходит, – тут же поправил Ит. – Ходит со стрижкой, да. Удобнее потому что. Слушай, а ведь верно. Плёл когда-то. Мелким совсем, лет в двенадцать, что ли? Не, рыжий, не помню точно, – он покачал головой. – Да и какая разница?

– Вообще никакой, – покивал Скрипач. – Это ты прав. Теперь-то уж точно никакой разницы.

– Наверное, у тебя талант парикмахера, – заметила Лийга. – Так бывает. Есть у кого-то какой-то дар, а он живет с ним, и даже не знает, что дар спрятан где-то глубоко внутри. А потом происходит что-то, и раз! дар просыпается. Может, у тебя так и получилось.

– Может, – дернул плечом Ит. – А у тебя, Лийга, есть какой-то дар?

Лийга в ответ усмехнулась – Ит тут же понял, что смеется она не просто так. Она лихорадочно сейчас ищет ответ. И правду говорить категорически не хочет. Интересно.

– Был когда-то, – сказала она. – Да весь вышел. Так и живу теперь. Бездарно. И поделом… Рыжий, поставь-ка воду, – приказала она. – Сдается мне, Рифат сейчас придет. Вон что на улице творится. Как бы он не утонул по дороге.

Дождь и впрямь усилился, крупные капли колотили по стеклам – да, в доме Лийги были самые обычные стекла в окнах, причем, кажется, едва ли не самодельные, раскатанные мокрой скалкой. «С волной». Это первым заметил Скрипач, и потихоньку рассказал Иту – тоже небезынтересный факт, с учетом карты пятого уровня и какой-то неведомой защиты, которую они не сумели найти. Неровные стекла, посмотри, сказал тогда Скрипач.

– Да, ну и дождина, – покивал Скрипач. – Зато ковры с покрывалами хорошо отстирает.

– Станет потеплее, скибы ваши тоже так же постираем, – сказала Лийга. – Я бы давно их и руками в тазу в порядок привела, так ведь Рифат не даст, опять будет полдня объяснять про приличия…

– А он и тебе про них объясняет? – с интересом спросил Скрипач.

– А как же! – Лийга всплеснула руками. – И капюшон надень, и маску пристегни, и босая не ходи, и кольца под рукавами спрячь. Заботливый, сил нет. И ведь не поспоришь, он же прав, только как же это надоедает порой, не передать.

***

Рифат пришел, когда уже совсем стемнело. Промокший до нитки, сердитый, и, кажется, расстроенный.

– Опять крышу сорвало, – сообщил он с порога. – Ветер с моря крутит, снова угол ободрал. Я слазил, поправил, как мог, но ведь полдома вымокнет всё равно.

– Зато плавника накидает много, хоть погреемся, – заметил Скрипач.

– Что верно, то верно, – покивал Рифат. – Волнение сильное, много всего принесёт, это точно.

– Иди в кладовую, переоденься, – приказала Лийга. – Весь пол мне сейчас закапаешь, у тебя одежда мокрая. И обувь сними.

Полы в доме были деревянные, набранные из короткой сухой доски, и сейчас под ногами Рифата на чистом полу образовалась уже изрядных размеров лужа.

– Иди, – сердито сказала Лийга. – Я положила там тебе, в кладовке.

Рифат недовольно поморщился, но в кладовку всё же отправился. Вышел через пару минут почти в такой же одежде, в какой ходил всегда – длинная рубаха, почти до колен, подхваченная матерчатым поясом, широкие длинные штаны, и длинный жилет с капюшоном. Конечно, без плаща – в доме было тепло.

– Брось одежду за дверь, на лавку, – посоветовала Лийга. – Пусть дождь постирает.

– И то верно, – кивнул Рифат. – Итта, Скиа, вы тут не бездельничали? – спросил он. – Мне не надо за вас стыдиться?

– Тебе не надо за них стыдиться, – тут же встала на защиту Ита и Скрипача Лийга. – Итта заплела мне волосы, а Скиа много сделала по хозяйству. Сейчас ужинать будем. Лепешки как раз поспели. Садись за стол.

Интересно, думал Ит. Это очень интересно – они ни о чем не говорят, кроме вот таких бытовых моментов. Словно… словно они старательно обходят все темы, которые считают по каким-то причинам опасными или запретными. Или – не исключено – они намерено заставляют сжиматься пространство до размеров макового зерна, вот до этого дома, этой печи, этих лепешек, лхуса, кин-кинни, варенья, и дождя на улице. А ведь хитрая Лийга его, Ита, час назад почти поймала. Он же прокололся с этими проклятыми косами! Она подозревает что-то? Вероятно, да. И она очень ловко ушла от встречного вопроса – значит, ей самой тоже есть, что скрывать. Непросто тут всё, ох, как непросто. Будем думать.

– А можно мне варенья в лхус?

Скрипач, ну что ты делаешь, ну зачем…

– Скиа, как не стыдно попрошайничать, – строго говорит Рифат. Молодец, Скрипач, только за стол сели, а ты уже нарвался. – Сиди и ешь молча, веди себя достойно.

– Рифат, отстань, – это уже Лийга, ну, конечно. – Ну хочет, и хочет, и что? Скиа, вот тебе варенье, клади, сколько надо. Уж чего-чего, а варенья у меня много…

– Кин-кинни пусть съест сначала, – Рифат всё ещё сердится.

– Я уже ем, – Скрипач пододвигает к себе тарелку. – Спасибо большое. Очень вкусно.

– Вот это правильно, так и надо, – наставительно произносит Рифат. Ох уж этот его любимый менторский тон. – А то ты ведешь себя так, словно тебе десять лет. Ну кто ест варенье до того, как съел соленое?

Кин-кинни с маслом были хороши – поэтому Ит ел именно что молча, и быстро, чтобы не успели остыть. По сути, это просто перетертая в крупку с малым количеством воды грубого помола мука, которую затем подсушили, и сварили, но ведь вкусно же! И сытно. И масло Лийга в этот раз сделала с травами, очень приятное получилось масло, душистое, и острое. Очень хорошо она чувствует специи, Лийга. Более чем хорошо. И приправы эти у неё свои, собирает и сушит, у неё половина кладовки уставлена разнообразными коробочками, а под потолком висят десятки пучков сушеных трав. Ведьма, вдруг подумалось Иту. Неведомая ведьма, живущая в неведомом доме, на неведомой планете.

– Как дождь пройдет, сходим в лес, корни посмотрим, и грибы, – говорила Лийга. – Рановато, конечно, но ведь всякое может быть. Потеплело. Завтра утром корзинки для сушки надо проверить, и починить, если что не так. Скиа, ты с одной рукой чинить не сможешь, а вот Итта нам корзинки запросто переплетет. Ага?

Она заговорщицки подмигнула Иту.