Время. Ветер. Вода

– Так как насчет прочности тела? – подхватил шутку Зинкевич, как только она вернулась к своей схеме на доске.

Эля тихонько приникла к моему уху:

– Просто улыбнись, сделай веселое лицо, и им будет уже неинтересно.

– Не хочу, – я закрыла уши ладонями.

– Ну и зря, – она осуждающе отстранилась. – Сейчас начнется.

Формально Эля все еще оставалась на моей стороне, хотя я точно знала, что она стыдится нашей дружбы.

– Че за игнор, жирная? – подключился Тарасов.

– Задумалась насчет способности противостоять внешнему воздействию, – встряла Савельева, которая из кожи вон лезла, чтобы выпендриться перед Дубенко и его компанией.

– Давай мы тебя протестируем, – не унимался тот.

– Испытаем, – поддакнул Тарасов.

– У нее теперь без жира прочность уменьшилась, – сострила Савельева.

Сев на своего любимого конька, отказываться от развлечения они не собирались. Я уже два года как не была не то что жирной, а даже толстой или полной. Я была худее Эли и Савельевой, но называть меня так они все равно продолжали, потому что когда-то это расстраивало меня до слез.

Дубенко перевели в десятый класс из-за мамы – сотрудницы районного отделения полиции. Учился он плохо, а вел себя еще хуже. Физически Дубенко был крепким парнем, но на лицо некрасивый: прыщавый, широконосый, с вечно припухшими близко посаженными глазами и низким, хмурым лбом. И все же благодаря авторитету местные девчонки выстраивались в очередь за его вниманием, а Зинкевич и Тарасов изо всех сил старались выслужиться перед ним.

Зинкевич напоминал глупую, беснующуюся и рвущуюся с поводка собаку. Тарасов же особенно поражал отсутствием каких-либо признаков воспитания и интеллекта.

Всеобщий глум на тему меня и когезии разгорался. В спину несколько раз что-то кинули, а обзывательства становились все грубее. Марина Олеговна, как и я, старалась сделать вид, что ничего не происходит.

Внезапно посреди всеобщего веселья створка приоткрытого окна покачнулась, и, шумно хлопая крыльями, в класс влетел голубь. Девчонки завизжали, парни обрадовались. Голубь сделал круг под потолком, тщетно ткнулся в закрытые окна и благополучно приземлился на высокий книжный шкаф со стеклянными дверями.

Перепугавшись, Марина Олеговна принялась кричать: – Выгоните его, – но, после того как парни с радостным гиканьем бросились к шкафу, тут же завопила: – Отойдите от шкафа! – подбежала к ним, распихала по своим местам и помчалась звать на помощь охранника.

Однако после ее ухода «охота на дичь» возобновилась с новым рвением. Дубенко схватил с парты Исаковой учебник и, не вставая, метнул в голубя; учебник стукнулся о потолок, чуть не сбил светильник и шлепнулся возле двери. Следом Зинкевич кинул ластик, затем ручку. К обстрелу подключились и другие. Голубь забился в самый угол и жался там.

Несколько человек забрались на парты и начали снимать происходящее на камеру. Савельева притащила швабру, залезла на стул и пошуровала по верху шкафа палкой.

Это подействовало. Птица в панике вылетела из угла, заметалась и, с силой врезавшись в стекло, упала под подоконником.

Мы с Элей вскочили, а «охотники» сгрудились вокруг голубя в узком проходе между стеной и крайним рядом возле окна.

– О! Сдох, что ли? – Тарасов потрогал голубя ногой. – Савельева, ты птицу грохнула.

Та потыкала голубя шваброй. Его голова мотнулась в сторону.

– Это не я. Он сам. Больной, наверное.

– Фу-у-у, – гнусаво протянула Исакова. – Больной и заразный.

– Он не больной, – не выдержала я. – Ударился сильно и сознание потерял. Нужно его аккуратно вынести, и он отойдет.

– Сознание потерял! – передразнил Зенкевич мерзким голосом. – У голубя случился обморок!

Они дружно закатились, после чего Дубенко сказал:

– Слышь, жирная, иди сюда, сделай ему искусственное дыхание. Рот в клюв. А хочешь, мы тебе его с собой завернем?

И не успела я и глазом моргнуть, как мой рюкзак, висевший на спинке стула, оказался у них в руках.

– Не нужно, пожалуйста, – я попыталась подойти к ним, но Тарасов, сидевший через две парты от меня, выставил ногу в проход, преграждая дорогу.

Я попробовала перешагнуть, но он поднял ногу выше – так, что я уже чуть ли не сидела на ней. Возбужденные голоса слились в общий хаотичный гомон:

– Ай! Он шевелится.

– Огрей по башке!

– Крыло мешается.

– Толкни сильнее.

– Прекратите его мучить! – Я отчаянно пыталась сдвинуть ногу ехидно ухмыляющегося Тарасова. – Он ведь живой и ему больно!

В этот момент дверь резко распахнулась и сначала в класс ворвалась Марина Олеговна, а за ней охранник. Здоровый парень лет двадцати пяти.

– Вон там, – химичка ткнула пальцем в шкаф, затем перевела взгляд на толпу возле подоконника. – Что вы делаете?

Охранник залез на стул, заглянул на шкаф и развел руками:

– Никого нет.

– А голубь? – растерянно протянула химичка.

– Улетел, – Дубенко махнул рукой. – Сам. В окно.

– Ну слава богу, – Марина Олеговна с облегчением выдохнула. – А то ведь это так неприятно: птица в помещении. Плохая примета.

После ухода охранника все разошлись по местам, одна только я осталась стоять у стены в обнимку со своим рюкзаком, который кто-то впихнул мне в руки.

– Вита, ты что? – подозрительно спросила химичка.

– Можно мне выйти?

– У тебя все хорошо?

Я кивнула.

– Ну выйди.