Дети Шини

– Мы не взяли воду.

– На фига я с вами связался? – Марков с раздражением перерывал свои вываленные на диван вещи. – Можно было догадаться, что все будет совершенно не организовано.

– На фига вы ко мне прицепились? – вспыхнул в ответ Якушин, поднимаясь. – Не нравится – выметайся. И вообще, если кому-то холодно, жарко, душно, неудобно, или если у кого-то есть несовместимые с моей жизнью требования, может катиться на все четыре стороны.

– Слушай, Марков. – Герасимов, переодетый в джинсы и черную толстовку с красным логотипом «Рамштайна» на груди, намертво прилип спиной к печке и грелся. – Ты все не так понял. Ты – сам по себе, Саша – сам по себе, я – сам по себе, и все мы – сами по себе.

– Ничего подобного, – запротестовал Марков. – Пока мы – Дети Шини, мы не сами по себе. Правильно я говорю, Осеева?

– С Детьми Шини – это к Петрову, – тут же пресекла я.

Петров долго и тщательно вытирал пестрым кухонным полотенцем сумочку от камеры, но когда услышал свою фамилию, отвлекся, и его веселые глаза вопросительно замерли.

– А что такого? Нормальная игра. Ничем не хуже других. Я даже кино собираюсь снять «Одинокие странствия Детей Шини», или «Дети Шини: побег», или «Дети Шини на краю Вселенной». Там будет про всякие наши приключения.

– Какие еще приключения? – глядя исподлобья, переспросил Герасимов.

– Которые будут, – ответил Петров, точно это было само собой разумеющимся.

– Не нужны нам никакие приключения, – сказал Марков.

– Вы не понимаете! – пожалуй, чересчур пылко отреагировал Петров, обеими пятернями приводя примятые волосы в состояние привычного художественного беспорядка. – Никому будет не интересно смотреть кино про то, как вы на печке носки сушите, в носу ковыряете или болтаете всякую дребедень. В кино обязательно должно происходить что-нибудь интересное. Это вам не книжки читать, где можно какой-нибудь дуб на трех страницах описывать и еще на четырех отношение героя к этому дубу, и где, самое удивительное, это прокатывает. В кино все иначе.

Якушин громко и осуждающе вздохнул, потер стриженые виски, будто у него внезапно началась головная боль, и полез вытаскивать разную утварь из деревянного шкафчика рядом с раковиной. Вскоре он отыскал чайник, затем пошел на улицу и доверху набив его снегом, вскипятил воду.

Мы еще какое-то время были вынуждены слушать о творческих планах Петрова, который так возбудился разговором, что стало ясно: раньше он ни с кем так долго на эту тему не говорил.

Все, кроме Амелина, переоделись в сухие вещи, а мокрые развесили сушиться по комнате. Он же, не раздеваясь, сидел в наушниках, прислонившись к стене. И когда никто не смотрел, взгляд его больших темных глаз становился отрешенным и пустым, как бездонный колодец. Но стоило кому-то повернуться, как он тут же натягивал отрепетированную детскую улыбку.

Пришлось заставить его снять хотя бы кеды, потому что они были насквозь заледеневшие. Взамен Якушин выдал ему старые, разбитые и очень смешные круглоносые ботинки, наверное, еще дедушкины.

Потом мы с Петровым кое-как настругали бутерброды с колбасой и сыром и даже попробовали пожарить в печке сосиски, насадив их на вилки. Но они тут же благополучно сгорели и сухими угольками попадали в топку. Зато, благодаря этому, воздух наполнился ароматом жареного мяса, и на душе стало значительно теплее.

Петров включил телевизор. Целый час мы ждали, что скажут что-нибудь про нас, но ничего не сказали. Петров заметно расстроился, потому что очень хотел увидеть себя по телеку.

В жизни не думала, что доведется спать на настоящей печке, белой и большой, как в сказках. За пестрой шторкой обнаружился замечательный теплый угол с большой перьевой подушкой и двумя ватными одеялами.

Сняла узкие джинсы и с невероятным блаженством устроилась на лежанке. За окнами протяжно завывала метель, и от ее внезапных порывов стекла слегка подрагивали. Но в комнате было спокойно, светло и уютно, вкусно пахло дымом и нашими горелыми сосисками. Те, кто еще не спал, говорили тихо, вполголоса. Их разговор не мешал, а наоборот убаюкивал. Это были совершенно новые, непередаваемые и очень приятные ощущения.

Глава 10

Я проснулась оттого, что кто-то настойчиво тряс меня за ногу, и сначала вообще не поняла, где нахожусь. Словно в гробу проснулась. Темно и тесно.

Подняла голову и посмотрела в просвет отдернутой шторки. Было ясно, что там кто-то стоит, но кто именно, не разобрать.

– Что? – шепотом спросила я.

– Иди сюда, – сказал кто-то.

Кое-как развернувшись, я высунула голову наружу и тут же нос к носу столкнулась с Амелиным. Круглые черные глаза в отблесках затухающего в печке огня казались безумными.

– Что случилось?

– Спускайся, – велел он.

– Зачем? – я насторожилась.

Похоже, все спали.

– Там кто-то есть, – он показал пальцем наверх.

– Да ну. Это ветер.

– Нет, не ветер, – сказал он тихо, но убедительно. – Пойдем посмотрим.

Он был по-прежнему в пальто и шарфе.

– Я что, самая смелая?

– Да, – он протянул мне руку.

Пришлось вылезти, а когда спрыгнула с приступка, поняла, что стою в одних колготках и длинной, белой с черными плечами футболке.

– Осторожно, – предупредил он. – На человека не наступи.

Прямо под моими ногами, на матрасе возле печки, накрывшись ватным одеялом, спал Якушин.

– Слушай, я не одета и не могу никуда идти.

Но Амелин тут же протянул мою куртку.

В сенях было нереально холодно и темно. Мы подошли к лестнице и прислушались.

Я очень злилась, что он разбудил меня и заставил встать, что не позвал никого другого и в довершение всего напугал. Потому что стоило выйти в непроглядный мрак, как мой привычный безотчетный детский страх мгновенно ожил.

Леденящее чувство чьего-то незримого присутствия, которое не спутать ни с чем другим. И, чем дольше я прислушивалась, обхватив деревянные перила, ведущие на второй этаж, тем больше мне казалось, что наверху действительно кто-то есть. Будто даже глухой стук шагов и едва различимый скрип досок.

– Давай разбудим остальных, – предложила я, но Амелин только приложил палец к губам и, осторожно взяв меня за кончики пальцев, стал медленно подниматься по лестнице.

Ступени ритмично похрустывали, моя куртка тихо шелестела.

Амелин остановился на втором этаже возле первой двери. Мы оба замерли, прижавшись к стене.

– Это здесь, – взволнованно проговорил он. – Слышишь?

Я снова прислушалась. В тот момент было сложно сказать, слышу ли я что-нибудь, потому что сердце бешено стучало, заглушая все другие звуки.

– Возможно.