То, что делает меня

Хотя, по мнению моей мамы, только самые лучшие могли рассчитывать на прекрасное и благополучное будущее. И вообще хоть на какое-то будущее. Именно поэтому, кстати, она была так одержима всякими кружками и секциями. Хотела из меня вундеркинда сделать. Лет до двенадцати моих все надеялась, а потом, когда я ничем не отличился и везде показывал обычные средние результаты, до нее наконец дошло, что я не обладаю никакими особыми дарованиями. Один раз в запале даже высказала, что я «никакой» и «бесперспективный» получился.

Но и тот, кто не умеет плавать, барахтается до последнего, а заблудившийся в лесу идет на свет. Это инстинкт. И чего мне теперь? Под поезд кидаться? Ну уж нет. Каждый выживает как может, и раз так сложилось, что в нормальном доме мне было отказано, значит, оставалось только приспосабливаться к новым условиям обитания.

Пусть мама пеняет на себя. Сама виновата. Специально буду тусить с этими уличными ребятами. И курить начну, и пиво пить, и на мотике ездить с Тифоном, а может, даже драться стану и сломаю себе что-нибудь. А еще заведу девушку, вот эту рыжую, например, приведу ее домой и скажу всем, что женюсь. Я представил лица мамы с бабушкой, и настроение значительно улучшилось.

На литературе русичка Алина Тарасовна, неопределенного возраста очкастая тетка с расчесанными на прямой пробор и убранными за уши волосами взялась допытываться, кто и что прочел за лето по программе. А как услышала про Булгакова, завела о «вечных» темах в «Мастере и Маргарите».

Однако одновременно с ней на третьей парте центрального ряда Леха с Тифоном во всеуслышание обсуждали другую «вечную» тему: кто круче, Роналду или Месси.

– Два мяча в Лиге чемпионов, Ла Лига и Суперкубок Испании – против жалкой Копы дель Рей. Чемпион Европы. Это тебе о чем-то вообще говорит? – напирал Трифонов, развернувшись к соседу вполоборота.

– А пятьдесят один гол в пятидесяти пяти матчах по сравнению с сорока пятью голами Роналду в пятидесяти одном матче тебе о чем говорит? – отвечал ему Леха в том же тоне.

И чем громче становился гнусавый голос Алины Тарасовны, тем яростнее разгорался и их спор.

Ну и, естественно, русичка не выдержала:

– Криворотов!

Я вообще сначала не понял, что это фамилия. Показалось, что она выругалась на кого-то, но Леха тут же вскинулся и засиял ослепительной улыбкой.

– А ну встань, – потребовала она.

Он покорно поднялся.

– Что ты, Криворотов, прочитал за лето?

– Не помню, – признался Леха весело.

– Как это ты не помнишь? Может быть, и программу десятого класса не помнишь?

– «Грозу» помню, Алина Тарасовна.

– Какая потрясающая память! И что же ты там помнишь?

– Если по правде, то мало. Довольно скучная история.

– Да неужели? – Очки русички подпрыгнули. – Наверное, от того, что там ни слова про футбол?

– Ага, – без тени смущения подтвердил Леха. – Обычная бабская тема. Любовь, сопли, слюни, самоубийство. Между прочим, та самая пропаганда суицида, которой нас на прошлом уроке пугали. Сначала в школе проходим, а потом на Интернет сваливают.

Класс заметно оживился.

– Что ты такое говоришь, Криворотов? – взвилась Алина Тарасовна. – Образ Катерины – не пропаганда! Он, чтоб ты знал, символизирует освобождение от безысходности. Избавление от гнета и терзаний души. Молодая женщина мечтает улететь! Вырваться из зловонного болота темного царства!

Высокопарно размахивая руками, она медленно двинулась по проходу в конец класса.

– Отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь…

Алина Тарасовна готова была продолжать, но Леха насмешливо перебил:

– Вот-вот. Я про то и говорю. Лететь ее тянет. Ага. Камнем на дно.

Народ расшумелся еще больше. И русичка, сообразив, что процитировала не лучший фрагмент, беспомощно воскликнула:

– Это же классика, как тебе не стыдно?!

– А что тут стыдного? – парировал Леха. – Не я же эту унылую депрессуху написал.

– Первый день, Криворотов, а ты меня уже вывел!

– Извините. Я не хотел.

– Про Катерину я все поняла! Может, вспомнишь что-то еще? Расскажешь о Базарове? Обломове?

– Расскажу, конечно, – охотно согласился Леха. – И Обломов, и Базаров – два очень мутных персонажа.

– Каких-каких?

– Неоднозначных.

– Та-а-ак, – на миг распаленное лицо Алины Тарасовны посветлело. – Хорошо. И в чем же их неоднозначность?

– Базаров только и делает, что базарит, а Обломов – обламывает, – на одном дыхании весело выпалил Леха, уже окончательно играя на публику.

– Садись, клоун, – с трудом сдерживая гнев, презрительно фыркнула русичка. – Как был дегенератом, так и остался.

По классу прокатился ропот. Народ явно был на Лехиной стороне, и тот сел на место с видом победителя.

– Было прикольно, – сказал я ему, как только мы вышли из класса после звонка. – У нас бы за такое к директору потащили.

– А смысл? – раздалось позади.

Я обернулся – та самая рыжая, похожая на Трисс девчонка. И все, что я собирался сказать Лехе секунду назад, моментально вылетело из головы.

– За одиннадцать лет наш директор насмотрелся на Криворотова во всех видах, – поравнявшись со мной, она продолжила идти рядом.

– Далеко не во всех, – громко откликнулся Леха.

– А если она подписана на твою инсту? – засмеялась рыжая.

– Тогда во всех, – весело признал он, поднял с пола сделанный как заколка-прищепка белый бант и, ускорившись, ушел вместе с рыжей вперед.

Вблизи девушка понравилась мне еще больше: улыбка широкая и теплая, глаза светло-серые, дымчатые, как утренний туман, а непослушные волосы такого мягкого оттенка рыжего, вроде осенних листьев или меда.

На четвертом уроке выяснилось, что у нас физкультура. Формы, естественно, ни у кого не было, но на стадион все равно погнали.

На улице стояла дикая духота и безветрие, а с правой стороны уверенно ползала густая сине-черная туча, и спокойное ясное небо постепенно приобретало тревожный желтоватый оттенок.