Труженик Божий. Жизнеописание архимандрита Наума (Байбородина)

– Мы теперь будем всему по-новому учить, не так, как раньше! – заявила она. – Не так, как наших верующих темных бабок учили!

И принялась «просвещать» детей теорией эволюции Дарвина. Маленькой Пелагее эти уроки пришлись совсем не по вкусу. Она почувствовала в них скрытый богоборческий дух и поняла, что от такого «образования» получит большой духовный вред.

Вместе с тем девочка понимала, что мама ее не захочет, чтобы дочь оставила учебу в школе. А потому пошла сразу к «маме старой», или «маме большой», как в сибирских семьях звали старшую бабушку всего рода, которой во всех подобных делах в семье принадлежало последнее слово, и попросила ее разрешения не ходить больше в школу, потому что там «учат без Бога».

– А чему там учат? – спросила ее бабушка.

– Да все что-то про крыс, про мышей, бабушка! – ответила Поля, поскольку на этих грызунах в том числе пыталась объяснить детям теорию эволюции учительница.

– Ну, этого добра и у нас в амбаре хватает! – согласилась бабушка, махнув рукой. – Ладно, не ходи туда больше!

Слову «мамы большой» никто в семье не мог перечить, и Поля осталась дома помогать старшим по хозяйству. И хоть пришлось ей всю жизнь прожить малограмотной, она успела развить свой от природы быстрый и сильный ум слушанием и чтением всего, что укрепляло веру, – в особенности слова Божия и житий святых, которые всегда были особенно любимы русским крестьянством. Их она запоминала в большом количестве и потом очень интересно пересказывала, приводя подходящие к тому или другому случаю примеры.

Сельская молодежь в то время, по крайней мере в Мало-Ирменке, вообще отличалась скромностью и целомудрием. Ульяна, подруга Пелагеи в те годы, впоследствии вспоминала: «Мы когда работали в поле, то задерживались до поздней ночи. А потому домой никто не расходился, все оставались ночевать прямо там. Молодежь вся ночевала вместе – но никто себе никаких вольностей никогда не позволял. А если вдруг кто-нибудь начинал пытаться вести себя нескромно, то мы с таким переставали общаться, не брали в свою компанию».

По своему глубоко христианскому настроению Пелагея сблизилась с Афанасией, дочерью Ефима Ивановича Байбородина, которую тоже отличала глубокая вера. Эта их дружба сохранилась на всю жизнь, особенно поддержав их в самые тяжелые годы. Видимо, именно через Афанасию Пелагея вступила в более близкое знакомство и с младшим братом своей подруги Александром, а оно вскоре переросло в любовь и привело к брачному союзу молодых людей.

Лихолетье

Может быть, в другое, более счастливое и спокойное время Александру и Пелагее довелось бы в любви и согласии прожить свой век, крепкой многодетной семьей встретив закат трудовой жизни. Однако на их долю достались, наверное, самые тяжелые испытания за многие века всей истории русского народа.

О тех годах, что наступили вскоре после свадьбы молодых Александра и Пелагеи, пережившие то лихолетье зачастую старались не вспоминать вовсе и даже в семейном кругу разговоров о них не заводить. Это были годы Голгофы русского крестьянства, Голгофы – увы! – без воскресения. Целый огромный класс населения прежней России, составлявший более девяноста его процентов, уходил в небытие со всем своим древним благочестивым укладом, со всей своей верой во Христа и любовью к родной земле. Миллионам русских крестьян наступившая эпоха революций, Гражданской войны и последовавших за ними раскулачивания, ссылок, насильственной коллективизации принесла разрушение хозяйств и семей, гибель в лагерях и на чужбине, разлучение с родными местами и людьми. Не миновала эта чаша и молодую семью Байбородиных.

Западную Сибирь, как и всю Россию, разрывала на части начавшаяся вслед за двумя революциями гражданская война. В конце 1917 года здесь установилась советская власть, принесенная вернувшимися из окопов Первой мировой войны солдатами. Поначалу ее лозунги «Землю – крестьянам!» и «Вся власть – Советам крестьянских депутатов!» склонили к ней симпатии сельчан, для которых земля веками была главной ценностью их трудовой жизни. Однако уже весной 1918 года новая власть перешла к откровенному грабежу, начав отбирать у крестьян хлеб накануне сева, даже не потрудившись за него заплатить.

Поэтому мало кто из них жалел об уходе этой власти «крестьянских депутатов» и образовании вместо нее Временного Сибирского правительства. Опиралось оно на объединившихся в Чехословацкий корпус бывших чешских военнопленных и разношерстные силы бежавших из занятой большевиками Европейской России политиков и военных всех прочих партий и всех мастей. Однако эта ослабленная внутренними несогласиями структура едва ли смогла бы противопоставить что-либо сплоченным силам большевиков, если бы в ноябре 1918 года не передала полномочия Верховного правителя адмиралу Александру Васильевичу Колчаку. В этом качестве Александр Васильевич начал жестко и решительно наводить порядок на подвластных его правительству территориях.

Встреча А. В. Колчака с крестьянами. 1919 г.

На попытки неповиновения, а тем более пропаганды большевистских идей Колчак ответил «белым террором», жестоко подавляя мятежи и возмущения руками белочехов и казаков и применяя к непокорным расстрельные приговоры на месте, без суда и следствия. Как средство воздействия на население широко применялись порки плетьми или шомполами. Так, в Екатеринбургской губернии с двухмиллионным населением был выпорот каждый десятый житель, включая женщин и детей.

Войска Колчака постоянно нуждались в свежих силах, так что в Сибири и на Урале была объявлена широкая мобилизация, уклоняющихся от которой ждали всё те же порки и расстрелы. В среде сибирского крестьянства начало назревать недовольство правительством адмирала Колчака, которое стремительно перерастало в бунты и организацию отрядов «красных партизан», куда сбегали недовольные и те, кто продолжал сочувствовать идеям большевиков. Пока дела на фронте у нового правительства шли успешно, это недовольство еще не выливалось в крупные волнения. Армия Верховного правителя России вернула под свой контроль Урал, стремительно отвоевала Поволжье. Осознав надвинувшуюся из Сибири опасность, большевики бросили все имевшиеся ресурсы Красной Армии на борьбу с Колчаком и к лету 1919 года сумели переломить ситуацию в свою пользу, остановив наступление белой армии, а затем заставив ее начать отступление за Урал, к Омску.

Ослабление армии и правительства Колчака вновь всколыхнуло волну бунтов и восстаний на территории Сибири. В августе 1919 года такое восстание началось и в Ордынской волости. К нему, несмотря на недостаток вооружения и боевого опыта, присоединились крестьяне из Верх-Ирмени и Кирзы. Восстание это было быстро подавлено силами прибывших из Ново-Николаевска карательных отрядов поляков и чехов. Вновь начались расстрелы и порки, которые бывшие чешские военнопленные, надеявшиеся после войны вернуться на родину не с пустыми руками, сопровождали обычными грабежами «провинившихся» из местного населения.

По воспоминаниям шубинской старожилки Ирины Маркелловны, ее отец Маркелл Плотников вместе со своим соседом и другом Максимом Дмитриевичем Шеньгиным были взяты белогвардейцами в качестве понятых, чтобы соблюсти видимость законности при обходах домов, когда для «военных нужд» у крестьян отбирали их знаменитые полушубки. Должность понятых не спасла их самих от мародеров – запуганные угрозами, Максим Дмитриевич и Маркелл со страху тоже отдали реквизиторам свои совсем новые тулупы.

Эта алчность белочехов и прочих «союзников» белой армии мало того, что подрывала среди населения Сибири доверие к ее делу, так она еще и послужила причиной окончательного предательства ими адмирала Колчака и его правительства. Стремясь в первую очередь вывезти награбленное в России имущество, Чехословацкий корпус блокировал железнодорожное движение армейских эшелонов с подкреплением, снабжением и ранеными, оставив белую армию без средств сообщения. Французы генерала М. Жанена, в свою очередь, надеялись заполучить «золотой запас» России, который вез в своем эшелоне Верховный правитель, не желавший, чтобы он оказался за границей. Так и те и другие согласились предать адмирала в руки большевиков.

В результате к началу 1920 года Колчак оказался в плену, а бо?льшая часть Сибири – в руках большевиков. Если бы сибирские крестьяне знали, чем окажется для них это «второе пришествие» советской власти, думается, они охотно потерпели бы колчаковские порки как гораздо меньшее зло. Однако человеку свойственно надеяться на лучшее, и в тот момент им казалось, что они наконец-то освободились от жесткой власти режима «белого террора» адмирала Колчака. В действительности же они навсегда остались один на один с новой властью, которой уже больше некому было бросить вызов, а тем более организовать ей вооруженное противодействие. Гражданская же война на деле совсем не заканчивалась – она просто переходила в другую фазу, принимала иные формы и обличья, когда кровавый механизм поиска врагов среди собственного народа еще только начинал свою разрушительную деятельность.

События вооруженного противостояния красных и белых 1919 года самым трагическим образом коснулись и молодой семьи Александра и Пелагеи Байбородиных. Отступавшие дальше на восток отряды армии адмирала Колчака привели в Мало-Ирменку больных лошадей, которых под угрозой оружия потребовали заменить на здоровых. Местным жителям ничего не оставалось, как смириться с таким обменом, и они отдали колчаковцам здоровых лошадей, оставив у себя больных животных, – должно быть, в надежде вылечить их и вернуть в крестьянское хозяйство. Однако лошади оказались больны тифом, которым заразили и приютивших их людей.

В самое краткое время вспыхнула эпидемия, от которой в Мало-Ирменке сразу скончались трое детей. И среди них – трехмесячный Михаил Байбородин, первенец Александра и Пелагеи. Он первым из своих братьев и сестер нашел упокоение на сельском погосте. Насколько тяжело перенести такое горе молодой матери, невозможно передать словами. Единственным, что укрепляло Пелагею в ее утрате, была ее вера в Бога, в Промысл Божий, в то, что Господь никогда не попустит произойти подобному несчастью без причины. И такие причины действительно вскоре стали открываться духовному зрению простой, но глубоко верующей сибирской крестьянки.

Вся жизнь бывшей имперской России находилась в глубоком разладе, утратив те вековые основы, на которых она держалась. Этот разлад коснулся всех сторон жизни. Война и революция принесли разруху и сельскому хозяйству, и промышленности. Не было керосина, соли, спичек, мыла. В 1919 году в раздираемой Гражданской войной Сибири на полях лежали трупы погибших, а в деревнях не хватало рук убирать урожай, так что треть полей с несжатым хлебом засыпало снегом. Летом 1920 года в Сибири случилась страшная засуха, и почти весь урожай зерновых погиб на корню. А летом 1921-го засуха и неурожай уже в большей части плодородных губерний страны привели к страшному голоду, от которого гибли миллионы.

Зернохранилище в церкви. 1920 г.

Власть ответила на недостаток хлеба «продразверсткой» – попросту грабежом, когда вооруженные отряды красноармейцев отнимали у крестьян остатки зерна. В Ордынске был закрыт базар, запрещена частная торговля. Деньги обесценились, в некоторых местах дело доходило до каннибализма. С невероятным цинизмом власть большевиков и лично В. И. Ленин использовали страшный голод для того, чтобы развязать кампанию по грабежу и закрытию храмов и монастырей, подвергая репрессиям духовенство. Недовольство и возмущение действиями советской власти росли и ширились повсеместно, в том числе и в Сибири. Но во всей России с падением Белого движения больше уже не осталось силы, способной объединить народ на борьбу с новой властью.

Тем не менее представители власти были напуганы возможностью новых мятежей доведенного до отчаяния населения и потому решили сделать шаг назад с позиций провозглашенного ими «военного коммунизма». Поголовный грабеж «продразверстки» был заменен более легким «продналогом», была вновь разрешена свободная торговля, использование наемной силы – наступила эпоха НЭПа – новой экономической политики, необходимого компромисса, который позволил бы крестьянину подняться с колен и вновь сделаться кормильцем своей страны. За несколько лет, которые продержалась эта новая экономическая политика, хозяйство страны действительно успело сделать удивительный скачок в своем развитии. И хотя дореволюционного уровня благосостояния достичь в целом не удалось, однако голод, казалось, ушел в прошлое навсегда, а возникшее вдруг разнообразие товаров и продуктов после страшных лет продразверсток выглядело настоящим изобилием.

Во времена НЭПа на рынках вновь появились продукты

Но если в хозяйственном отношении на селе все менялось в лучшую сторону, то в духовном состоянии крестьянского общества изменения становились хуже год от года. Войну с верой и Церковью новая власть продолжала вести с удвоенной силой. Духовенство в ее глазах стояло наравне с классом эксплуататоров, «недобитыми» белогвардейцами и прочими прислужниками «проклятого царизма». Самое главное, что такое восприятие «классового врага» активно внедрялось в сознание рядового жителя села.

Уже в самые первые годы после революции повсеместно стали создаваться так называемые «комбеды» – комитеты сельской бедноты, которые теперь представляли власть на селе. Из них выбирались служащие сельсоветов, занявших то руководящее место, которое прежде принадлежало сельскому сходу с наиболее крепкими хозяевами в его главе. Теперь же все деревенское общество было разделено на три неравные по количеству и качеству группы: бедноту, середняков и кулаков. Первые стали опорой новой власти на селе, вторые рассматривались как возможные союзники в борьбе с третьими – кулаками, «классовым врагом» советской власти.

Впрочем, и во второй, самой большой группе была прослойка, имевшая возможность оказаться в числе «классовых врагов», – так называемые «зажиточные середняки», на которых беднота смотрела с подозрением. Вся же вина их состояла лишь в том, что они, имея крепкие хозяйства, в страду вынуждены были нанимать помощников со стороны, которым, конечно же, платили установленный заработок. Такая практика в Сибири с ее большими земельными наделами являлась повсеместной и никогда прежде никем не порицалась.

Также теперь к числу кулаков и их пособников отнесли всех, кто имел собственные мельницы или крупорушки, а также сельскохозяйственные машины и приспособления наподобие конных грабель, механических косилок, жаток и молотилок. До революции они были у многих и традиционно предоставлялись в деревне тем, кто их не имел, после окончания работы в собственном хозяйстве.

Так что на деле грань между просто крепким хозяином и кулаком провести было довольно сложно, что однажды выразил один из местных ордынских работников того времени: «Мне бы вот хотелось узнать, каким путем можно отличить бедняка от середняка и как вообще правильно подойти к социальному определению крестьянских хозяйств. У нас есть такие бедняки, которые едят “сеянку”[12 - Сеянка – хлеб из просеянной муки, без отрубей, который в то время на селе считался изысканной пищей.], а середняки об этом и мечтать не думают. Мне думается, что беднота в большинстве не является уж такой беднотой, которой Советская власть сует и сует всякие милости. А под маской такой бедноты скрывается вполне обеспеченная часть общества»[13 - Лыков О.М. Звезда над Обью. Новосибирск: Новосибирское книж. изд-во, 2006. С. 165.].

Тем не менее именно на эту бедноту продолжала делать ставку советская власть. Все же прочие, а в особенности кулаки и подкулачники, бывшие белогвардейцы и те, кто им сочувствовал, бывшие приставы, жандармы и прочие служители закона и порядка, духовенство и церковнослужители записывались в число так называемых «лишенцев» – той части сельского общества, что отныне была лишена права голоса, возможности участвовать в сельских выборах и сельском самоуправлении вообще.

Мир сибирского крестьянина перевернулся с ног на голову. Если раньше крестьянин стремился быть трудолюбивым, развивать свое хозяйство и преуспевшие в этом ценились всем обществом как хорошие хозяева, то теперь, при новой власти, такой человек становился изгоем вместе со всеми, кто прежде пользовался уважением на селе. Как пелось в революционном гимне: «Кто был ничем – тот станет всем». И по этой логике, теперь надо было становиться этим самым «ничем», что в картину представлений сибирского крестьянина о правильном устройстве мира никак не укладывалось.

Однако среди тех, кто добровольно принял советскую власть и оказался ею обласкан, такие взгляды принимались искренне и от всего сердца, с полной верой. Более того, к представителям другой части общества они начинали испытывать вполне чистосердечную «классовую ненависть», заповеданную им этой властью, так что ненависть разделяла теперь жителей одного села на «своих» и «чужих», постоянно находя поводы для новых проявлений. Братоубийственная Гражданская война была посеяна на всем пространстве бывшей Российской империи и ежегодно давала всё новые и новые всходы.

Хуже всего, наверное, было то, что в ряды своих союзников советская власть старалась вовлекать сельских детей и молодежь, противопоставляя их собственным родителям. Уже в самом начале двадцатых годов на селе появились первые комсомольцы. Из их среды выдвигались так называемые «активисты», считавшие своим долгом и обязанностью доносить коммунистическую идеологию до своих односельчан и жителей тех мест, куда их отправляли на «идеологическую работу».

Главным образом из этой же среды выходили и новые сельские учителя, нередко не столько обремененные образованием, сколько напичканные «правильными», на взгляд руководящих советских работников, «идеями». Поэтому к их непосредственным учительским обязанностям «ликвидировать безграмотность» (учителей так нередко и называли – «ликвидработники») добавлялась еще и активная деятельность на фронте «общественной работы». Сюда входили агитация за колхозы и коммуны, организация пионерского движения, выявление «идеологически чуждых» и «враждебных» элементов и, конечно же, антирелигиозная пропаганда.

В помощь учителю и агитатору в его пропагандистской работе на селе были повсеместно открыты избы-читальни, игравшие тогда роль общедоступной библиотеки, До?ма культуры и сельского клуба одновременно. Руководили этими учреждениями так называемые «избачи», бывшие не только библиотекарями, но и лекторами и пропагандистами, устраивавшими у себя в «избе» сельские собрания. В их обязанности входило доведение до населения информации о политической обстановке и решениях партии, организация различных кружков и чтение вслух для неграмотных сельчан. Короче говоря, избач того времени был тем, кого впоследствии в Стране Советов стали называть громоздким словом «культпросветработник».

Дети читают газету «Безбожник». 1920-е гг.

В каждой избе-читальне непременно выписывались газета и журнал «Безбожник», выходившие с 1922 года. Вокруг этих периодических изданий сложилось антирелигиозное общество, с 1925 года именовавшееся «Союзом безбожников», а с 1929 года – «Союзом воинствующих безбожников». Тогда же было учреждено и детское отделение общества – организация «Юных воинствующих безбожников СССР». Одним из обязательных при избах-читальнях сделался как раз кружок безбожников, зачастую существовавший как отделение «Союза». К концу деятельности этого общества, распущенного после начала Великой Отечественной войны, в стране насчитывалось около девяноста тысяч его отделений, включавших три миллиона активных членов.

Результаты активной антирелигиозной пропаганды не заставили себя ждать. Вот, например, каким «карнавалом» отмечала молодежь праздник Первого мая 1930 года в селе Ордынском, по воспоминаниям одной из местных активисток: «Карнавал начался с “похорон кулака”. “Кулак”, которого везли в кибитке с решеткой на худой кляче, жалобно выл, проклинал свою судьбу и пел песни про свои злостные дела. Следом “хоронили” попа. За ними шла молодежь с песнями и пляской. А в заключение как завелись все 33 трактора, земля задрожала! Это было потрясающее зрелище!»[14 - Там же. С. 179.]

Но подобные народные развлечения были еще сравнительно безобидными. Выращенные активистами кадры зачастую совсем еще детьми участвовали в разорении церквей, уничтожали кресты и иконы, преследовали священнослужителей и членов их семей, доносили на верующих в карательные органы – и совершали все это со всей искренностью, честно веря, что делают доброе и полезное дело. Когда советской власти вновь потребовалось отбирать у крестьян хлеб, сельские учителя и активисты широко использовали распропагандированных ими пионеров, простых сельских детей, которые стали их добровольной агентурой в борьбе с кулаком. «Подвиг» пионера Павлика Морозова, провозглашенного советской властью «героем» за доносительство на своих родственников, которые занимались «укрывательством хлеба» (по официальной советской легенде – на собственного отца), был отнюдь не единичным, исключительным явлением. Таких Павликов Морозовых во множестве готовила новая система повсеместно.

И Сибирь не стала здесь исключением. Комсомольские деятели горели ревностью, жалея, что на их долю не выпало участия в боях Гражданской войны. Теперь они жаждали наверстать упущенное и к своей работе подходили как к продолжению сражений и подвигов Гражданской – что, по сути, так и было. В кулаке – зажиточном крестьянине – они видели исключительно «классового врага», которого непременно надо победить во что бы то ни стало. О том, что своей деятельностью они умножают злобу и ненависть, раскалывают село, некогда единый «мир», они не задумывались.

Как же больно было родителям видеть, как чужие люди настраивают против них собственных детей, заражая «классовой ненавистью» к родным, друзьям и просто односельчанам! Оттого и брался крестьянин за нож, гирьку или обрез, направляя это свое нехитрое оружие против представителей местной власти, сельских учителей и активистов комсомола. Но эти выступления были уже, скорее, актом отчаяния, поскольку систему государственной власти ни ножами, ни обрезами победить было невозможно.

Так, в 1929 году в селе Усть-Луковка того же Ордынского уезда четверо кулаков напали на двадцатилетнюю учительницу местной школы Марию Васильевну Соколову, активно использовавшую созданный ею пионерский отряд для поисков укрывателей хлеба. Несмотря на множество нанесенных ей ран, учительница осталась жива, а ее обидчики уже под утро были арестованы и вскоре расстреляны. Дело это получило огласку в масштабах всей страны. М. В. Соколова стала известной личностью, а ее дело – показательным процессом в борьбе с кулачеством не на жизнь, а на смерть.

И до самых последних дней жизни учительница Соколова была твердо убеждена в том, что мужественно боролась с врагами-кулаками, в чем сельские дети были ее верными помощниками. До чувств людей, которых записали в кулаки за трудолюбие и попытки сопротивления государственному грабежу выращенного ими хлеба, до их родительских переживаний за судьбу собственных детей, превращавшихся в Павликов Морозовых, никому из активистов дела не было.

Материнский подвиг

Картина, которая разворачивалась в жизни родного села и ближней округи в те годы, не могла не тревожить глубоко верующего человека, каким была Пелагея Максимовна Байбородина. Видя гонения на веру, развращение безбожием детей и молодежи, она сознавала, насколько ей как матери трудно будет сохранить в Православии собственных детей, насколько нелегко или даже невозможно будет оградить их от влияния атеистической пропаганды сельских учителей и комсомольских активистов. Поэтому и смерть своего первенца она стала воспринимать как действие благого Промысла Божия, забравшего младенца в пору его чистоты и невинности, прежде чем обрушится на его душу царствующий повсюду грех.

Душа Пелагеи Максимовны принимает на себя совершенно исключительный материнский подвиг, подобный подвигу Авраама, готовившегося принести в жертву Богу единственного и любимого сына-наследника Исаака. Молодая мать начинает молиться за своих детей: «Господи! Если дети мои не будут делать то, что Тебе угодно, если отступят от веры, будут разрушать храмы – лучше забери их сейчас, пока они маленькие и не совершили против Тебя никакого греха! Ведь какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? (Мф. 16, 26)». Такая молитва для матери-христианки была подлинным бескровным мученичеством, требовавшим от нее полного самоотвержения в главном и самом святом предназначении женщины – материнстве. Она требовала мужества и глубокой веры первых христиан.