Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2

Гражданин Голяков? Иван Елизарович, с 1922 по январь 1928 го[да] был студентом Сибирского технологического института, в партии состоял членом с 1920 г. В предсъездовскую дискуссию гр. Голяков? занялся активной фракционной работой, [из?за] чего в январе 11 1928 постановлением президиума томской окружной контрольной комиссии был исключен из партии и института, после чего в феврале с/г гр. Голяков? покинул Томск. Обращаем ваше внимание на неисправимость гр. Голякова? как фракционера и его злостное поведение во время дискуссии по отношению к партии. Тот факт, что гр. Голяков? в данное время вращается среди рабочих говорит не за то, что он хочет исправиться, а за то, что он, видимо, хочет продолжать свою гнусную работу. Сам по себе гр. Голяков? человек недалекий, учился в университете скверно (с 1922 г. по 1928, 6 лет еле прошел 2.5–3 курса), но он может быть, в силу своей беспринципности и злостности, опасен[33 - Там же. Оп. 2. Д. 1795. Л. 37–38.].

Стоит обратить внимание на лексику ответственного секретаря ячейки ВКП(б) СТИ: Голяков? – «гражданин», а не «товарищ» – характеризовался не только как «беспринципный», но и как «злостный» и «неисправимый».

Голяков? имел другое мнение о своей деятельности на Урале:

Нахожу необходимым довести до вашего сведения, – писал он в Томскую контрольную комиссию 28 марта, – что, находясь в рабочем районе, соприкасаюсь непосредственно с рабочими на производстве. Я воочию убедился, насколько мы, небольшая кучка так называемых оппозиционеров, укатились от самой действительности. В то время, как рабочий класс, напрягая все силы на восстановление Социалистического государства, мы же, «защитники» его интересов, объективно, актом фракционной работы и мелкобуржуазной теорией «оппозиционности», срывали все [его] труды. <…> Я должен принести большую благодарность рабочим нижнесергинского завода, которые во многом помогли мне вылезть из идейного болота. Может быть, здешняя партийная организация найдет во мне элементы оппозиционности в беседе с рабочими, но для меня эти беседы послужили стимулом безвозвратного идейного отхода от оппозиции. Только из простых слов рабочих, которые мне нередко говорили: «Вас оппозиционизм [сделал] пособником третьей силы, а мы [строители] хозяйства рабочего государства» – я понял, куда попал. Я сам работаю, и вышел из рабочего класса, не могу сознательно быть помощником третьей силы. То нарушенное доверие партии, я его восстановлю[34 - Там же. Л. 39.].

Сибирская контрольная комиссия вернула Голякову? партийный билет, и он устроился теплотехником на Калатинском комбинате (все еще на Урале). На заводе он был редактором газеты, членом бюро партячейки и ряда других организаций. «Никакой фракционной работы не вел в то время, действительно влился в ряды большевиков и работал, как на производстве, так и на общественной работе, активно. Отношение в целом с ячейкой было крайне хорошее, и я пользовался доверием как член партии но со стороны партийного бюро коллектива была крайняя настороженность, и в каждом моем выступлении хотели усмотреть троцкизм, что ставило меня в крайне трудное положение, несмотря на то, что я без каких-либо обиняков проводил политику партии, но и в практической работе, и в общественной все усматривалось как маскировка, в то же время я действительно был согласен со всеми вопросами партии». За автором этих строк «никаких замечаний не было, кроме одного шутейного разговора с членом партии, он же секретарь ячейки Кожевников Николай, о том, что много берем денег с рабочего, а управлять государством как следует не научились, и за этот разговор мне дали выговор». Все же во время генеральной чистки партии Голякова? исключили из ее рядов «как не вполне разоружившегося троцкиста». Он признал: «Явно была допущена с моей стороны ошибка, о которой я официально не заявил и не отмежевался от своего выступления, как в корне неверного», – и вернулся в Томск, где делал шаги к повторному восстановлению в партии[35 - ГАРФ. Ф. 110035. Оп. 1. Д. П-51377. Л. 42, 180.].

Отношение к троцкистам сразу после завершения работы XV партийного съезда заметно ужесточилось, и они стали подпадать под обвинения в контрреволюции. Постановление XVIII пленума Верховного суда СССР от 2 января 1928 года «О прямом и косвенном умысле при контрреволюционных преступлениях» инструктировало органы суда и прокуратуры, что лицо, совершившее политически недопустимые действия, не ставя при этом перед собой контрреволюционной цели, подпадало под такое описание. Отныне судебные органы получили возможность привлекать к уголовной ответственности лиц даже при недоказанности факта контрреволюционного умысла[36 - Осташко Т. Н. Власть и интеллигенция: динамика взаимоотношений на рубеже 1920–1930?х годов // Гуманитарные науки в Сибири. Серия: Отечественная история. 1998. № 2. С. 20–21; Соломон П. Советская юстиция при Сталине. М.: РОССПЭН, 2008. С. 130.]. С оппозиционерами как с «контрреволюционерами» начали разбираться не партийные органы, как прежде, а государственные: не комиссии партийного контроля, а ОГПУ. Отныне на нераскаявшихся фракционеров распространялась 58?я статья УК РСФСР. «58 статья?! Вы издеваетесь над нами», – восклицали ссыльные оппозиционеры[37 - РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 71. Д. 117. Л. 19.]. «В распоряжении ОГПУ нет и не может быть фактов о нашей антисоветской работе, – протестовал децист В. М. Смирнов? перед Президиумом ЦИК СССР. – Наша работа в последнее время состояла в защите внутри партии наших взглядов, изложенных в платформе 15-ти <…>»[38 - Справка по делу так называемой «контрреволюционной децистской организации Сапронова Т. В. и Смирнова В. М.» // Известия ЦК КПСС. 1991. № 3. С. 75–85.]. Видный троцкист И. Н. Смирнов? писал Радеку? на фоне трудностей с хлебозаготовками осени 1928 года: «Можно бы выровнять левый фланг. Но для этого не с нашей стороны должны быть какие-то шаги (наш прогноз, в основном, оказался правильным). А они, пока еще у власти, должны облегчить нам вхождение в партию. Отмена 58 статьи – это 50%, а, может быть, 58% на благополучный выход. Но они ослеплены своими орг[анизационными] успехами и думают, что в них все дело. Тем тяжелее будет похмелье. Какой может быть с ними блок <…> при 58 статье? Это ведь и физически невозможно». Использование 58?й статьи только углубило отчуждение между сталинцами и оппозиционерами: «Старые знакомые держатся так, как будто они у меня украли что-то (партбилет). Я твердо решил первый руки не подавать. Но даже самые лучшие из них ужасно далеки. Совсем на другом берегу. „Вы“ и „мы“. Я спросил одного из вождей: „Вы что же, черти, произвели нас в контрреволюционеры по 58 ст. <…>“ А он: „Ну, какие вы контрреволюционеры, об этом только дуракам говорят, но чем вы лучше, тем опаснее“. – „Да мы с вами представляем один класс или разные?“ – „Один, но вас погубил Троцкий?“. Вообще, сейчас культивируется ненависть к Л. Д.??», – суммировал Смирнов[39 - Письмо Смирнова Радеку [начало октября 1928] // Минувшее. Исторический альманах. № 7. 1989. С. 302.].

ОГПУ подозревало оппозиционеров систематически, не верило их покаяниям. В отчете о «состоянии и перспективах оппозиционного движения» 1928 года заместитель председателя ОГПУ Г. Г. Ягода? и заместитель начальника секретного управления ОГПУ Я. С. Агранов? констатировали, что «политический центр» оппозиции не разоружился. Он продолжал обсуждать вопросы, стоявшие на повестке ЦК ВКП(б), утверждать тезисы для выступлений, намечать тактическую линию оппозиции – одним словом, функционировать как теневая партия[40 - Фельштинский Ю., Чернявский Г. Лев Троцкий. Кн. 3. Оппозиционер. 1923–1929 гг. М.: Центрополиграф, 2013. С. 114.]. Ввиду новых попыток «оживления» оппозиции циркуляр секретаря ЦК ВКП(б) В. М. Молотова? требовал усилить идейно-политическую борьбу с оставшимися на свободе «троцкистскими элементами». Делать это следовало путем «настойчивого индивидуального разъяснения соответствующих вопросов отдельным товарищам, в особенности рабочим» и путем решительного «отпора на собраниях всяким антипартийным выступлениям»[41 - Гусев А. В. Указ. соч. С. 100; Шабалин В. В. Партийные институты и левая оппозиция после XV съезда ВКП(б) (на примере Уральской области) // PolitBook. 2018. № 1. С. 84.]. Рядовые оппозиционеры, даже те, кто отказался порвать связи с оппозицией после XV съезда, репрессиям в большинстве случаев не подвергались. Голякова?, Кутузова?, а также Таскаева? и Пархомова?, о которых речь пойдет ниже, местные партийные комитеты после исключения из партии командировали в отдаленные районы на рядовую работу. Это делалось таким образом, чтобы оппозиционеры не имели возможности возобновить фракционную деятельность и поддерживать связь друг с другом. В каждом городе административную высылку отбывало не более 10 троцкистов – все под негласным надзором ОГПУ. Их корреспонденция контролировалась чекистами[42 - Скоркин К. В. Обречены проиграть (власть и оппозиция 1922–1934). М.: ВивидАрт, 2011. С. 266–267.].

Таскаев? после своего выдворения из института приехал по распределению на инженерную должность в Кемеровские шахты. Первым делом Борис Александрович направился к секретарю партийной организации, объяснил ему, «кто и каков я есть. Мне, правда, сначала никакой общественной работы не давали, но потом все же загрузили и я, по силе возможностей, выполнял». Таскаев? томился в ожидании: исключенным за фракционность положен полугодичный срок испытания, «этот срок истекает для меня 3?го августа – [я] был исключен 3 февраля. <…> За время пребывания на руднике, и вы могли убедиться, что я не только на словах, но и на деле действительно отошел от оппозиции, поэтому я прошу ячейку РКП(б) Центральной шахты возбудить ходатайство перед Сибирской Краевой комиссией <…> о восстановлении меня членом ВКП(б), ибо для меня, как для человека, вышедшего из пролетарской среды, <…> быть вне рядов позорно»[43 - ГАНО. Ф. П-6. Оп. 2. Д. 3267. Л. 3.].

На заседании бюро коллектива ВКП(б) при Центральной шахте 31 июля 1928 года Таскаев? подчеркивал: «Нелегальной работы мы не вели, правда, пользовались оппозиционным материалом, который получали из Москвы». Когда XV съезд вынес решение по неправильным взглядам оппозиции, «тогда я убедился, что мои взгляды неверны, и убедился в том, что рабочий класс отвергает [их] как вредный уклон в развертывании строительства, я все это учел и проверил, проработал и отказался от взглядов оппозиции». Таскаев? сожалел, что год назад неверно «обобщил условия жизни рабочих всего СССР» на основании ущемления рабочих, замеченного им в Донбассе. Теперь он узнал много нового, понял, что тяжелые условия труда «сложились под влиянием известных причин, именно вредительства, о котором тогда еще никто не знал. Но и тогда, уже там чувствовалось, что есть вредитель, например, в то время был арестован какой-то инженер по подозрению в том, что хотел взорвать электростанцию». (Здесь речь шла о Штеровской государственной районной электростанции имени Ф. Дзержинского – первой тепловой электростанции, построенной в Миусинске по плану ГОЭЛРО[44 - Там же. Л. 35.].)

Таскаева? спросили о социальном происхождении, а также когда он отказался принимать участие в оппозиционной работе: «до или после исключения?» Его ответы были удовлетворительными в обоих отношениях. Последующие оживленные прения тем не менее говорят о подозрении к оппозиционерам в низах. «Наши рабочие партийцы, посланные в учебные заведения <…>, оторвались от правильной линии рабочего класса, – отметил неизвестный нам тов. Кадашников?. – Какими же вы можете быть коммунистами, когда не различаете слона от быка? Вас принимать в партию нельзя, а нужно отмахиваться. Вы слушаете первопопавшую на дороге бабу, и Вам места в партии быть не может». Тон этого выступления не получил одобрения. «Мне думается, так подходить нельзя, как тов. Кадашников, – отметил тов. Хананов?. – Таскаев? признал свои ошибки, он парень из рабочих и не такой большой марксист. В оппозицию попадали [люди] еще больше его». В том же духе выступал тов. Гаврильчук?: «Люди высокого звания как Каменев?, Зиновьев? и др., заблудились, а таким, как Таскаев?, всегда можно блудить и принять [обратно в партию] можно». Благожелательное выступление тов. Гилева? склонило чашу весов окончательно в пользу ответчика: «Таскаев? много положил трудов по первости, когда начали организовываться ячейки в 1920 г., он был первым застрельщиком в партработе, но что же, парень свернулся, теперь он осознал и его можно принять. <…> Будем принимать снова, с восстановлением старого стажа?»[45 - Там же. Л. 2.]

Щеголевская районная контрольная комиссия вернула партбилет Таскаеву, на то время технику рудкома союза горняков, с указанием перерыва с 3 февраля 1928 года по 10 октября 1928 года[46 - Там же. Л. 54.]. На вопрос «Какую работу в настоящее время ведет оппозиционная группировка, в которой вы состояли?» Таскаев? ответил: «В настоящее время – октябрь 1928 – я никакой связи не имею с товарищами, которые были исключены, только знаю, что Тарасов? уехал в Ленинград. Я в „Правде“ читал, что он отходит от оппозиции и просит ЦКК о восстановлении его в партии. Кутузов? и Голяков? из Томска уехали на Урал и где-то там работают на заводе. Остальные находились в Томске, но переписки я ни с кем не имею»[47 - Там же. Л. 35.].

Явно координируя свои действия с другом Голяковым?, Кутузов? тоже двинулся на Урал, вскоре нашел работу на текстильной фабрике в селе Арамиль. Находясь в Свердловской области, он установил связи с общественными организациями и с райкомом партии, «имея намерение в процессе повседневной работы под партийным руководством изжить оппозиционные ошибки и перевооружиться на основе съездовских решений». От райкома Иван Иванович? получил ряд поручений: редактирование фабричной стенгазеты, организация рабочих курсов, преподавание политграмоты на них – и все эти поручения добросовестно исполнял под руководством райкома. Партия Кутузову?, как казалось, доверяла, и он подал заявление о восстановлении 13 февраля 1928 года[48 - Там же. Д. 1795. Л. 47.]. Но время шло, а долгожданный день так и не наступал. «Оповестите меня о решении», – просил он Сибирскую контрольную комиссию 16 августа 1928 года. Неужели все «запутано до такой степени, что уже прошел срок, установленный ЦКК для апелляций. Если это результат канцелярской волокиты, то прошу распутать ее. Если же моя апелляция до сих пор не рассмотрена, то сообщите причину задержки и также порядок, по какому можно апеллировать в ЦКК»[49 - Там же. Л. 46.]. В итоге все разрешилось наилучшим образом. Оказалось, что задержка была связана с почтовой волокитой: «Принимая во внимание, что тов. Кутузов? отказался от оппозиционных взглядов», его восстановили в правах члена ВКП(б) еще 26 июля 1928 года[50 - Там же. Л. 49.].

В каком-то смысле исключение оппозиционеров из партии можно сравнить со снижением статуса члена партии до кандидата, что давно уже не практиковалось. Оппозиционеры, особенно из рабочей среды, оставались на партийной орбите и все еще считались членами партийной семьи. Следуя постановлению XV партсъезда, их возвращали в партию на «индивидуальной основе», по истечении срока испытания и при условии подачи заявления об отходе с должными формулировками. Обычно перерыв в членстве обозначался в партбилете, как в случае Кутузова?, но также известны случаи восстановления без перерыва стажа. 19 октября 1928 года Образов? уведомлял партбюро Сибирского технологического института: «По имеющимся сведениям, почти все наши ребята, исключенные из ВКП(б) за оппозиционные настроения <…>, сейчас восстанавливаются в правах членов партии, и некоторые из них уже подают заявления о восстановлении в правах студентов. Нам на этот счет необходимо иметь установку вообще, будем ли мы принимать или нет? Мое личное мнение: принять их следует». Амнистия была полной, постановили «считать возможным восстановление в правах студентов»[51 - ЦДНИ ТО. Ф. 17. Оп. 1. Д. 1965. Л. 109.]. Прощенные зиновьевцы писали вождям: «К нам относятся хорошо. Упреков, что потеряли лицо и т. п., нет. Внимательно присматриваются. Где возможно, стараются выдвигать наших ребят в бюро ячеек, бюро коллективов. <…> Вместе с этим нужно отметить, что когда выступает наш парень, то сейчас же водворяется тишина, и аудитория слушает весьма с большим вниманием»[52 - РГАСПИ. Ф. 323. Оп. 2. Д. 74. Л. 135.].

Случай Пархомова? из СТИ показывает, что не все так просто было в партии в это время. Идеологическое брожение продолжалось. До сих пор мы упоминали Ивана Сафроновича? только мимоходом. Из крестьян, член РКП(б) с 1921 года, он во время дискуссии не очень-то лез на трибуны. В Томской контрольной комиссии вспоминали, каким магическим влиянием он при этом пользовался в кулуарах. Пархомов? ходил к студентам домой, показывал им «Завещание Ленина?», агитировал за оппозицию и был выслан из Томска одним из первых.

«Хождения по мукам» Пархомова? освещают не только перепады в отношении аппарата к бывшим оппозиционерам, но и восприятие этих процессов самими оппозиционерами. Пархомов? от своих воззрений отказываться не спешил. На протяжении 1928 года он не столько просил партию принять его обратно, сколько раздумывал, достойна ли партия его. Был ли Пархомов? оппозиционером – вопрос спорный, но все соглашались, что он бунтарь, человек крутого нрава. Коммунисту, заявлял он во всеуслышание в январе 1928 года, можно думать и говорить за себя. Решения съезда он принимал, но они, по его мнению, не ставили крест на ошибках ЦК за последние два-три года. Небезынтересен тот факт, что Пархомов? ощущал необходимость в проработке политической ситуации, но предпочитал делать это самостоятельно. Он не столько продумывал решения съезда, хоть и признавал их авторитетность, сколько устраивал себе ликбез. Враг начетничества, он не собирался зубрить решения ЦК, повышал свой теоретический уровень собственными усилиями.

Пархомов? был сам себе судья. Он проговаривал этические принципы большевизма, как бы ища политический компас. Институтские догматики и даже партийные органы не являлись для него непререкаемым авторитетом: Ленин? учил партийцев думать за себя, настаивал он. Голосовать полагалось в соответствии со своими убеждениями: с большевистской совестью компромиссов быть не могло.

Окружная контрольная комиссия причислила Пархомова? к лагерю оппозиционеров, поскольку он голосовал за резолюцию Кутузова? и контртезисы оппозиции. Но если бы спросили его самого, то он ответил бы, что ни к какому лагерю не принадлежал. Во многом, по мнению Пархомова?, виноват был ЦК, но этого и следовало ожидать: кто не руководит, тот не ошибается. В какой-то мере также была виновата оппозиция. Отвечая 16 января 1928 года на вопросы, заданные окружной контрольной комиссией, Пархомов? занял принципиальную позицию:

Каждому члену партии вольготно голосовать за резолюцию, предлагаемую всяким членом ВКП(б), тем более по вопросам спорного характера, да еще во время дискуссии. Глупо и вредно рассуждать вслепую, что, мол, это резолюция оппозиционера, а поэтому голосовать против, надо смотреть здраво – хотя она и оппозиционера, но что в ней написано. Конечно, сказанное относится к моменту дискуссии, и после съезда отпадает, т. к. взгляды оппозиции осуждены большинством партии <…>. С оппозицией организационной связи не имел. Но всегда был и впредь буду далек от той мысли, которая гласит, это мне можно читать, а вот это запрещено свыше. Ибо политически развитому большевику невредно читать литературу, написанную, кем бы то ни было, и тем более истинных и фиктивных вождей рабочего класса. Оговариваюсь, что не претендую на размах политразвития Сталина?, Бухарина? и т. д., но азбуку политграмоты знаю крепко.

Когда записывались эти строки, на дворе стоял январь 1928 года. Соратники Пархомова? каялись и отходили от оппозиции, но Пархомов? все еще рассматривал ЦК и объединенную оппозицию как две стороны в равном противоборстве. «Кроме того, для разрешения вопросов дискуссионного характера необходимо ясно знать мнение и взгляды двух спорящих сторон и обязательно по документам или при свидетелях устно. Тот безнадежный идиот, подхалим, или, в крайнем случае, нетвердый борец, кто верит на слово любой стороне в крупных спорах. Это применимо к оппозиции во главе с Троцким? и Зиновьевым?, но не к группе Сапронова? и Смирнова?». «Всем решениям с XV съезда, – писал Пархомов?, – подчиняюсь и выполняю безоговорочно». Но все-таки, задавался он вопросом: что дальше, каковы «дальнейшие тактические соображения»? За исключением авторитета Ленина?, Пархомов? полагался на себя: «Ленинизм плюс личная ориентация на повседневные вопросы жизни (в рамках устава партии и программы) по-прежнему будут служить вехами моей тактики в вопросах текущего момента. По-моему, тактика это есть кривая линия – маневрирования, а принципиальность – это прямая линия. А поэтому не [по-]коммунистически будет кричать лозунг пионера при виде Сталина? и Бухарина? „Всегда готов“, то же самое как нельзя было делать это по отношению Троцкого?, как нельзя было делать этого по отношении буфера – Бухарина? и всего ЦК ВКП(б). Речь Ленина? на съезде о профсоюзной дискуссии 1921 г. Материал „Ленин? о Троцком? и Троцкизме“». Пархомов? отрицал право аппарата классифицировать его воззрения. «Мне кажется, – отмечал он в своем письме-воззвании от 16 января 1928 года, – что окружная контрольная комиссия перегнула палку в сторону оппозиции, что сочла меня оппозиционером. Я им никогда не был, да и вообще против всяких группировок внутри ВКП(б), ибо они прямым или косвенным путем ослабляют дисциплину, расшатывают ленинское единство партии, чем несомненно подрывают авторитет и влияние среди главной нашей опоры – рабочего класса». Это не значило, однако, что Пархомов? был против «самокритики» внутри партии – «без нее наша партия закостенеет и обюрократится»[53 - ГАНО. Ф. П-6. Оп. 2. Д. 2439. Л. 51.].

Не в меньшей мере ослабляла ряды ВКП(б) и понижала «авторитет среди рабочего класса такая бюрократическая и бессмысленная трусливая борьба против оппозиции, которая велась и ведется по настоящее время нашей партией». Борьба такого рода «еще больше оформит раскол нашей партии, – опасался Пархомов?. – Путем обмана низовой партийной массы можно лишь частично ослабить ряды оппозиции и на время иметь победу. Но надо помнить одно, что Ленин? нас учил не вести борьбу буржуазными методами и с течениями среди рабочего класса одними только репрессивными мерами, и „внушением-гипнозом“ оппозиции не уничтожишь, а наоборот – [это] лишь обостряет борьбу и ослабляет ряды той стороны, которая пересаливает в репрессиях». Пархомов? был не против борьбы против оппозиции, но против методов, которыми эта борьба осуществлялась. Он считал, что партия обращается к паллиативным мерам – с одной стороны, скрывает от рядовых партийцев масштаб проблемы, а с другой – прибегает к репрессиям. Как хороший марксист, Пархомов? считал, что оппозиция появляется из?за объективных проблем в развитии советского общества, что наличие конфликта само по себе – симптом этих проблем и что проблемы могут быть решены только с помощью искоренения самой причины раскола, коренящейся в экономическом базисе общества. Важно и то, что Пархомов? считал некоторую меру репрессий необходимой и допустимой, силовые действия были ему понятны, не устраивала же его общая картина партийной и общественной жизни.

Пархомов? не принимал простое игнорирование инакомыслия – у оппозиции была б?льшая поддержка, чем аппарат готов был признать: «Я уже не говорю о том, как были скомканы вопросы дискуссионного характера [секретарем райкома] Зимовым?. У нас на ячейке вопросы, безусловно, [были] такие, на которых надо было дать ответ. <…> Эта масса „мелочей“ в нашей повседневной жизни» не могла не повлиять «на низовую партийную массу» – состоя в партии всего шесть лет, Пархомов? причислял себя к партийной «низовке». – И если я голосовал за резолюцию Кутузова?, то исключительно лишь потому, что считал своим партийным долгом подметить те ошибки и влекущие за ними опасности, которые были сделаны партией за последнее время, а не противопоставлял другую линию неоменьшевизма». Автор ?не называл себя оппозиционером: кое-где был в полном согласии с ЦК. В вопросе «построения социализма в нашей стране» он соглашался, «ясно и резко», со взглядами Бухарина?, которые тот изложил в брошюре «Три речи». Но он считал, «что Бухарин? говорит и определяет форму построения социализма в нашей стране, сидя на буферах, т. е. кое-что умалчивает. Зато оппозиция в этом вопросе горло перекричала». Итак, обе стороны были виноваты: одна умалчивала, другая не умела себя контролировать. «Вот на этой почве и особенностях ее, я считаю, построены наши разногласия в партии. Вот это и есть та искра, от которой произошел оппозиционный пожар». Постоянные дискуссии отрывали от работы, и ЦК не умел направить их в правильное русло: «Целых два года наши руководители партии увлекались этим пожаром, отрываясь от выполнения повседневной нашей „будничной“ работы, и, как результат, – уйма ошибок в международном масштабе и внутри СССР. В первую голову здесь виновато Политбюро, позволившее себе такую роскошь, как, например, на XIV съезде открыть острую дискуссию». Дискуссия была нужна, но ей надо было отталкиваться от азов марксистского понимания политики: «В данное время надо тщательно изучать разногласия, на какой почве выросли, и что надо изменить, какие рычаги придержать, а какие двинуть покрепче дальше. А не только вести борьбу одними репрессиями да толчками. Этим только загоняешь больные вопросы, эту язву вглубь организма партии, опасно их концентрировать»[54 - Там же. Л. 52.].

В материале можно найти не только позицию Пархомова?, но и толкование ее Тюлькиным?. Следователь комиссии партийного контроля компоновал сказанное, подгоняя под психологический портрет неразоружившегося троцкиста: «16 января 1928 г. т. Пархомов? подал объяснение, в котором ни тени раскаяния. Начал он с жалобы, что его обвинили в „твердом отстаивании взглядов <…> троцкистской оппозиции“». Тюлькин не мог уяснить себе, что же здесь удивительного: ведь в момент предсъездовской дискуссии «т. Пархомов? выступал в защиту взглядов оппозиции, и подал свой голос за оппозицию против тезисов ЦК. На вопрос о мотивах голосования за оппозицию, т. Пархомов? дает объяснение: „каждому члену партии вольготно голосовать за резолюцию, предложенную всяким членом ВКП(б)“. „Глупо и вредно рассуждать вслепую“, „надо смотреть здраво, хотя она резолюция и оппозиционная, но что в ней написано“».

Тюлькин? был готов разбирать оппозиционную резолюцию по существу, но в первую очередь его интересовала не суть воззрений, а упорство Пархомова?, его отказ считать себя фракционером: «Вместо раскаяния в своей ошибке т. Пархомов? еще раз утверждает правильность взглядов оппозиции». Все, что написано в резолюции Кутузова?, «и до настоящего времени Пархомов? считает правильным»[55 - Там же. Л. 53–54.]. «Об организационной связи с оппозицией Пархомов? [не] заявляет, обходя <…> поставленный са[мим] же вопрос». Отрицая фракционность, возмущался Тюлькин?, обвиняемый добавил: «Но всегда и впредь буду далек от той мысли, которая гласит, что можно читать, а вот что запрещено свыше». «Комментарии излишни», – заключил Тюлькин? и припомнил, что, кстати, 25 мая 1925 года Пархомов? уже получил выговор за «недисциплинированность» и «анархические наклонности», намекая тем самым, что речь идет о рецидивисте. «Неправда это, товарищи, – отрицал обвинения Пархомов?, – никогда я не был анархистом и недисциплинированным. Кучка кулацких сынков на Рабфаке мне умышленно приписала эту черту, и послала без моего ведома и согласия в Томск такую характеристику. Пусть любой автор этой характеристики или Томской окружной контрольной комиссии хоть один приведет ФАКТ моей анархической или против дисциплинарной выходки»[56 - Там же. Л. 53.].

Но его нынешний индивидуализм как раз доказывал, что обвинения были обоснованными. Тюлькин? не жалел слов: «О решении XV съезда Пархомов? подделывается просто. „Всем решениям XV съезда подчиняюсь и выполняю безоговорочно“». Это была, конечно, по мнению Тюлькина?, формальная отписка: «Признает ли т. Пархомов? решения съезда правильными – об этом ни слова». Готовность оппозиционера подчиняться без одобрения партийных решений была подозрительной. Но вопрос, считал Тюлькин?, разрешался ответом Пархомова? о дальнейшей тактике, что «планом ориентации на повседневные вопросы жизни» является «Ленинизм <…> Устав и программа, по-прежнему, будут служить вехами в моей тактике в вопросах текущего момента». Пархомов? умен, комментировал Тюлькин?, «и будет шуметь в защиту оппозиции». Вот о чем говорит «личная ориентация в рамках устава и программы», – предполагалось, что оппозиционера характеризует в первую очередь попытка сохранить в рамках принятых постановлений «личную ориентацию»[57 - Там же. Л. 54 об.]. «Дорогие товарищи, мне кажется, окружная контрольная комиссия перегнула палку в сторону оппозиции, что сочла меня оппозиционером, – далее иронически цитировал Тюлькин?. – Оказывается, оппозиционер поддерживал взгляды оппозиции и считает их более верными, чем политику целой партии, он [про]тив раскола, но не прочь пок[ри]тиковать партию, иначе она „за[кос]тенеет и обюрократится“».

Но Пархомов? аппаратных репрессий не боялся: «Такие бюрократические выкрутасы не ослабляют ряды оппозиции, а усиливают их. И кроме того увеличивают пропасть между оппозицией и партией, что опасно». Поведение исключенного на Урале как будто иллюстрировало эту мысль. Уехав работать на механический завод в Златоусте, Пархомов? активно вел полемику с разными «апонентами», и его ссылка словно подтверждала его правоту.

Пархомова?, как и всех левых оппозиционеров, продолжало волновать положение рабочих. Индустриализация сопровождалась резким снижением доли рабочего класса в национальном доходе, зажимом заводской демократии. Среди леваков бытовал анекдот:

– Какого рода пролетариат? – Вообще-то мужского, но с тех пор, как грузин к власти пришел, играет роль женского: пролетариат дает, а Сталин? его использует[58 - Мельниченко М. Указ. соч. С. 206.].

Оставшиеся на воле оппозиционеры выступали на фабриках и заводах, обращались прямо к рабочим, излагали свою социально-экономическую альтернативу. ЦК все время возвращался к опасности «контрреволюционного троцкизма», связанной с агитацией и распространением листовок на заводах. Осенью 1928 года Политбюро ЦК ВКП(б) заявило о необходимости усилить меры в отношении «подпольных антипартийных и антисоветских группок, особенно когда они вносят элементы разложения в рабочую среду»[59 - Гусев А. В. Указ. соч. С. 100.].

Главным орудием борьбы сталинского руководства с оппозицией стало ОГПУ. В борьбе с оппозиционным подпольем, заявляло руководство ОГПУ, «мы должны рассматривать оппозиционные фракции и группы как антисоветские политические организации»[60 - Фельштинский Ю., Чернявский Г. Указ. соч. С. 196.]. ОГПУ продолжило шлифовать свои методы, включавшие обыски у заподозренных в сочувствии оппозиции, слежку и, конечно, арест. Партийные органы формировали специальные «десятки» для проведения облав с целью задержания распространителей оппозиционных листовок[61 - Гусев А. В. Указ. соч. С. 100.]. Циркуляр органов госбезопасности, подписанный Ягодой? и Аграновым? 21 февраля 1929 года, утверждал, что в видении троцкистов «близится время, когда эта фракция в силу исторической обстановки должна будет превратиться в „партию революции“. Троцкистские кадры методически и настойчиво подготовляются к мысли о неизбежности гражданской войны и третьей революции и о необходимости подготовки оппозиции к грядущим боям путем консолидации своих сил, беспрерывного расширения кадров оппозиции за счет беспартийных рабочих, расщепления рядов ВКП(б) и завоевания доверия рабочего класса, который должен быть мобилизован вокруг платформы „большевиков-ленинцев“». Более того, «беспочвенность троцкистской оппозиции», «разочарование», «пессимизм» и «крайнее озлобление» порождали, по мнению чекистов, авантюристические попытки разрешения политических проблем методами индивидуального террора. Эти настроения усугублялись призывами троцкистских подпольных организаций к борьбе с партией «всеми средствами» и недвусмысленными указаниями своим сторонникам на то, что все «зло», творящееся в стране, является делом рук определенных членов Центрального Комитета и его Политбюро. Добавлялось, что ОГПУ ликвидировало две террористические группы троцкистов, готовивших покушение на жизнь Сталина?. Ягода? и Агранов? определяли новые ориентиры борьбы: «Во главу угла нашей тактики при разработке нелегальной троцкистской организации по-прежнему должно быть поставлено разложение троцкистских рядов. <…> Там, где это представляется по агентурным условиям возможным, необходимо проводить идею немедленной ликвидации фракционной работы и возвращения в ряды ВКП(б) ввиду беспочвенности оппозиции и ее превращения в центр притяжения для всех элементов, недовольных коммунистическим режимом. Эта идея должна находить себе сторонников из числа членов нелегальной троцкистской организации, которые, восприняв эту мысль, должны повести борьбу внутри самой организации с целью ее ослабления, расщепления и, в конечном счете, разрушения». Очень важен был вопрос оперативного учета – как для ОГПУ, так и для историка, который знает, как учетные данные будут использованы во время Большого террора. «Уже в письме от 15 июня 1928 г. мы дали указание поставить учет оппозиционных фракций и групп на должную высоту и о необходимости его централизации», – говорилось в циркуляре. Руководство ОГПУ сожалело, что «ряд наших органов до сих пор не представил нам списков своего учета. Этим затрудняется учет наличных кадров троцкистской фракции и полная характеристика состояния этой фракции. Для облегчения работы по постановке учета нами в ближайшие дни будут разосланы на места карточки учета и дела-формуляры, которые подлежат срочному заполнению согласно специальной инструкции. Не позднее месячного срока со дня получения этих карточек они должны быть заполнены и отправлены в СО ОГПУ для установления центрального учета». При сравнении февральского циркуляра 1929 года с «Информационным письмом», подписанным теми же авторами шестью месяцами ранее, бросается в глаза, что чекисты, исполняя инструкции высшего партийного руководства, перешли от относительно толерантного отношения к оппозиционерам к курсу на репрессии. Сотрудники ОГПУ получили политико-психологическую индоктринацию относительно крайней враждебности оппозиции и необходимости выкорчевывать ее любыми методами[62 - Циркулярное письмо ОГПУ. С. 8–9.]. Для узкого круга своих работников ГПУ издало ряд книг, обобщающих опыт проникновения агентов в партии кадетов, меньшевиков, эсеров, монархистов и в ряды церковников. Чекисты хвастались перед Абрамовичем?, что деятельность всех партий, действовавших в СССР подпольно, парализовалась большим количеством агентов. «Доходило до того, что из каждых трех подпольщиков один-два были агентами – завербованными или подосланными»[63 - Абрамович И. Л. Указ. соч. С. 73.].

После XV съезда ОГПУ принялось энергично пополнять свои секретные картотеки, заводя так называемые карточки учета и дела-формуляры. Для этого чекисты обрабатывали внушительные массивы данных на потенциально нелояльных лиц, оппозиционеров и симпатизирующих им. В 1928 году на оперативном учете сибирских работников госбезопасности стояло 2058 человек из числа троцкистов, членов антисоветских партий и прочих «партийных отщепенцев»[64 - Угроватов А. П. Красный бандитизм в Сибири (1921–1929 гг.). Новосибирск: ЮКЭА, 1999. С. 187.]. В год «великого перелома» под колпаком ОГПУ оказались уже не только «ярые оппозиционеры», но и колеблющиеся. Расследовались теперь не только действия, но и намерения.

В ночь с 18 на 19 июня 1928 года ОГПУ арестовало «часть актива троцкистской фракции» в Москве, преимущественно студентов. Помимо «новой» фракционной литературы, у задержанных было обнаружено «несколько сот фотографий Троцкого?, предназначавшихся к продаже для пополнения средств организации»[65 - РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 151. Л. 136.]. В ночь на 31 августа 1928 года произошла «частичная ликвидация актива троцкистского «комсомола». Менжинский? докладывал: «Результаты ликвидации полностью подтвердили имевшиеся в ОГПУ сведения. В план выступления входило устройство контрдемонстрации, широкое распространение специально выпущенной к этому дню листовки и выступления в клубах и на предприятиях. Для руководства выступлением были организованы штабы центральный и районные. Для разбрасывания и расклейки по городу листовок по районам были назначены 24 бывших комсомольца». При обысках было обнаружено и изъято: 3 пишущие машинки, 6 гектографов, большое количество бумаги, около 150 листовок к конгрессу Коминтерна, значительное количество разной оппозиционной литературы, зашифрованные адреса и явки, рукописи ряда подготовленных к выпуску материалов («Комсомольский актив», «Куда растет комсомол» и др.), переписка оппозиционного характера и проч. При обыске у организатора Краснопресненского района, Арнольда Гаухера?, произошел комичный случай: в квартиру пришел Д. С. Гаевский?, член ВКП(б), нач. мобилизационного отдела НКТ РСФСР, с пачкой в 60 машинописных листов, содержащих критику программы Коминтерна, и с неустановленной запиской, им уничтоженной. Гаевский? не понял, что у Гаухера? идет обыск, и он несколько раз повторял пароль «Я от Мони», тогда как семья словесно намекала ему на то, что никакого Мони не знает и видит в нем предположительного провокатора, «артиста». Часть документов Гаевский? пытался спрятать под скатерть на столе, какую-то записку уничтожил, на открытке написал некий телефон для дальнейшей связи. «Как член ВКП(б)» он задержан не был. При обыске у Гаухера? обнаружили проект программы Коминтерна, заявление Троцкого? к VI конгрессу Коминтерна, «Итоги левого курса», письмо Радека? к Троцкому?, письмо Сосновского? к Радеку?, письмо Троцкого? к Ищенко?, информационные сводки о западноевропейской оппозиции и т. п., пистолет системы «браунинг» и записную книжку с зашифрованными адресами. При личном обыске у студента Института имени Либкнехта? Филатова? Якова было обнаружено 40 экз. листовок «Ко всем членам ВЛКСМ, к рабочей молодежи». Служащий Певзнер? Аркадий ведал явочной квартирой всесоюзного комсомольского центра. При обыске у него обнаружили адреса активных оппозиционеров. На предварительном допросе он признал свою связь с членом центра Ножницким? и заявил, что «нелегальную фракционную работу на известном историческом этапе считает вызванной необходимостью». При обыске у руководителя троцкистской комсомольской группы в 1?м МГУ была обнаружена переписка, указывающая на его связь со ссыльными фракционерами, в частности с бывшим членом всесоюзного комсомольского центра Мильманом?. У троцкистского публикатора в Бауманском районе, студента МВТУ Александра Залкинда? при обыске обнаружено 6 гектографов, 2 пишущие машинки, большое количество бумаги. Во время производства обыска у кустового организатора в Сокольническом районе Степана Голубкова? к нему на квартиру явился оппозиционер Филатов? с 40 шт. листовок к Международному юношескому дню[66 - Там же. Д. 152. Л. 191–192.].

Приведем в сокращении текст этой листовки:

Товарищи!

13 лет тому назад, в разгар империалистической войны, революционная рабочая молодежь всех стран впервые провела международный юношеский день, написав на своих знаменах лозунги Ленина? и Либкнехта?:

«Война войне!»

«Да здравствует превращение империалистической войны в гражданскую!»

С тех пор, из года в год, в этот день молодые пролетарии всего мира выходят на улицу для демонстрации, проверки и сплочения своих сил.

Под какими лозунгами выйдет на улицу рабочая молодежь сегодня, на одиннадцатом году существования советской власти? Что принесет проверка сил мирового коммунистического движения молодежи в 1928 году? <…>.

Каждый новый революционный взрыв на Западе и Востоке, который приносит суровую проверку наших рядов, открывает новую позорную страницу в истории колебаний нынешнего руководства партии и Коминтерна. Революция в Болгарии, восстания рабочих Эстонии и Вены, великая китайская революция, все это – кровавые уроки, которые ничему не научили нынешнее руководство. <…> Вместо того, чтобы учиться на ошибках, партруководство за слово критики, за слово пролетарской правды бросает лучших вождей рабочего класса, большевиков-ленинцев в тюрьмы и ссылки. Чтобы прикрыть свои ошибки, чтобы помешать партии и пролетариату увидеть, на чьей стороне классовая правда, нынешнее руководство вступает на путь ревизии учения Маркса? и Ленина?. Это – старая укатанная дорожка, по которой бегали все ренегаты и предатели рабочего движения. Под прикрытием «левых» фраз о самокритике, на оппортунистическо-бухаринской кухне пекутся все новые фальсификации ленинизма. <…>.

Вопрос об организации обороны завоеваний октября в экономическом положении рабочей молодежи встал во весь рост. Эта оборона возможна только под знаменем ленинской оппозиции, на основе ее требований. Внутри комсомола продолжается процесс окулачивания и осереднячивания организаций. Мы уходим все дальше от батрацкой и бедняцкой молодежи. Во время хлебных затруднений кулацкие сынки-комсомольцы отказывались продавать государству хлебные излишки. Дает ли нынешнее руководство гарантии, что в случае войны они не откажутся от мобилизации.

Разложение комсомольского аппарата, угодничество и подхалимство расцветает пышным цветом. «Самокритика» «не взирая на лица» по прежнему взирает на должности. За самокритику честные комсомольцы сидят в тюрьмах. Всякая попытка критически оглянуться на ошибки руководства последних лет подавляется мерами ГПУ.

За каждую собственную мысль, за стремление восстановить внутрикомсомольскую демократию, на спину члена ВЛКСМ наклеивается бубновый туз, на руки выдается волчий билет: «оппозиционер», «раскольник».

<…>

Рабочая молодежь! Комсомольцы! В день 14?го международного дня протестуй против существующего режима в партии и комсомоле, учись мужественно смотреть в лицо классовой правде! Долой голосование по команде! Боритесь за внутрипартийную и комсомольскую демократию! Требуйте возвращения из ссылок и тюрем большевиков-ленинцев![67 - Политбюро и Лев Троцкий (сборник документов) 1923–1940 гг. / Под общ. ред. О. Б. Мозохина. Кн. 1. М.: Изд-во «Историческая литература», 2017. С. 276–277.]

Левая оппозиция стремилась активизироваться и в Ленинграде. «Наряду с выступлениями на общих собраниях, большое место должна занять работа по индивидуальной пропаганде у станка, в столовой, в клубе», – писалось в листовке ленинградских оппозиционеров 1929 года. Поле боя было уже везде, куда могла попасть листовка. «Большевики-ленинцы (оппозиция) должны помнить, что вопрос о кадрах в настоящее время – один из основных вопросов нашей работы. Там, где появляются условия, необходимо переводить оппозиционеров на нелегальное положение и делать из них профессиональных? революционеров <…> Ленин? говорил, – „Дайте нам организацию революционеров – и мы перевернем Россию“. Мы скажем – „Дайте нам организацию большевиков-ленинцев (оппозиционеров), и мы выправим линию партийного руководства“»[68 - РГАСПИ. Ф. 324. Оп. 2. Д. 58. Л. 124–125.].

Тут самое время вспомнить Дмитрия Васильевича Редозубова?. Как мы писали, в 1926 году Редозубов? пытался организовать «нелегальную оппозиционную группу», за что был исключен из партии. Затем он раскаялся и был восстановлен. Дискуссия 1927 года застала его на втором курсе физмата Ленинградского государственного университета. Он стал активно посещать нелегальные собрания, собирать подписи студентов и рабочих под платформой объединенной оппозиции. Такие подписные листы он лично передал Г. Е. Евдокимову?, придя на квартиру к последнему. Партколлегия контрольной комиссии Василеостровского райкома обвиняла Редозубова? 4 февраля 1928 года: «Вел оппозиционную работу, как на службе, так и вне ее, посещал фракционные собрания, в том числе 6 октября 1927 г. во время заседания ВЦИК, дал подпись под Платформой. С 1925 г. поддерживал линию Троцкого?. Распространял оппозиционную литературу». Бюро партколлектива ЛГУ исключило Редозубова?, но тот снова раскаялся: «В данное время подпись снимает, отказывается от нее и оппозицию осуждает, <…> в том числе и свою работу. Считает, что все решения съезда правильны и дает слово честно проводить их в жизнь». Контрольная комиссия смягчила взыскание и вынесла «строгий выговор с последним предупреждением», но не прошло и месяца, как начал поступать новый компромат: Редозубов? изобличался как регулярный получатель литературы «из центра троцкистов» и «распространитель таковой»[69 - ФСБ СПб. Д. № П-82610. Л. 461.].

Меморандум ОГПУ в отношении шорника главных мастерских Северо-Западной железной дороги Георгия Михайловича Войнова? добавляет детали о людях, окружавших Редозубова? в Ленинграде, и характере их деятельности:

«При аресте Войнова? ГПУ у него на квартире было обнаружено около 1000 штук листовок напечатанных на ротаторе. Допрошенный Войнов? после некоторого запирательства и очной ставки с одним из привлекавшихся нами ранее троцкистов сознался в активной работе в подполье и показал, что кроме него принимали участие в подпольной работе и другие члены ВКП(б). Рассказывая о подпольной работе он говорит: „После XV партсъезда было временное затишье и работы никакой не велось, а потом меня пригласили зайти к Садовникову (студенту) у которого я встретил ‘Семена’?, ‘Семен’? просил устроить на жительство ‘Дмитрия’ (Яковина? Григория)“» Мы расстались с этим оппозиционером во время его спора с Сафаровым? на XV партийном съезде. Отказавшись свернуть организационную деятельность оппозиции, Яковин? перемещался по поддельным документам между Москвой, Ленинградом и Крымом в поисках сторонников Троцкого?. На допросах ОГПУ в октябре 1928 года вел себя вызывающе, говорил: «Мне предъявлено обвинение в принадлежности к антисоветской организации без малейшей попытки подтвердить это хотя бы даже в самой общей форме какими-либо фактами. <…> Содержание меня, коммуниста-большевика, в советской тюрьме считаю оскорбительным не только для себя, но и для соответствующего советского органа»[70 - Беленкин Б. И. Репрессированные троцкисты – организованная политическая группа левого сопротивления сталинскому режиму (1927–1938): борьба как норма жизни. На материалах следственных дел Г. Я. Яковина // Проблемы истории массовых политических репрессий в СССР: Мат-лы VI Междунар. науч. конф. Краснодар: Экоинвест, 2010. С. 356.].

Вернемся к свидетельству Войнова?: «Этот же „Семен“? познакомил меня с „Валентином“ – Денисовым? В. Г. „Валентином“ в сентябре были привезены принадлежности для печатания листовок к 1 октября с. г. которые мы с ним и напечатали у меня на квартире. После выпуска листовок „Валентин“ познакомил меня с „Аркадием“?, после провала „Валентина“ с типографией в Петергофе связал меня с „Павлом“» – кличка друга и однодельца Редозубова?, 25-летнего научного работника Пейсаха Ефроимовича Папирмейстера?, организовавшего тиражирование резкого обращения к VI конгрессу, статьи Троцкого? «Что же дальше» и документа с ироническим названием «Едины, как винегрет»; Редозубов? также был замешан в этих мероприятиях. Войнов? свидетельствовал далее: «В конце ноября „Павел“ познакомил меня с „Александром“ (Тварчрелидзе?), с которым договорились о постановке техники. Сделанные мною деревянные рамки для настольного ротатора я привез „Александру“. Вместе с Дорошенко? мы установили технику в Озерках на даче Филипповых? у рабочего, члена ВКП(б), а другую у Головина?, члена ВКП(б) проживавшего по Лиговке д. 15, кв. 11. Печатали листовки <…> с 23 по 26 с. г. на 10 восковках я должен был напечатать – 4000 штук листовок, но у меня вышло 720 штук. Кроме этих восковок „Александром“ мне были принесены восковки „Испарт Троцкого?“, которые и были отобраны»[71 - ЦГА ИПД. Ф. Р-1728. Оп. 1. Д. 80400. Л. 11.].

По поручению П. Е. Папирмейстера? на Редозубова? была возложена задача втягивания студентов ЛГУ, сочувствующих оппозиции, в распространение листовок и другой нелегальной литературы. Троцкистов-подпольщиков Редозубов? нашел не только в большом университете, но и в Ленинградском медицинском институте, в Институте народного хозяйства, но в первую очередь – в Политехническом институте, где учился герой нашего пролога, друг Редозубова? Дмитрий Ширяев?. При институте действовал нелегальный кружок, распространялась нелегальная литература в поддержку Троцкого?.