Изгои

Изгои
Igazerith

Суровые времена всегда пропускали через себя только сильные характеры. Тяжёлые испытания судьбы способны поменять наше сознание, образ мышления, закалить разум. После таких событий уже не важно, что было раньше, ведь мир обретает совершенно другой облик.

Igazerith

Изгои

Голубые лучи Центавры растеклись по затемнённой поверхности бронированного стекла. Гробовая тишина нарушается лишь собственными движениями. Огромная металлическая клетка, наполненная орудиями смерти. Никак иначе представить себе это помещение было нельзя. Но разум не пользовался злостью, ненавистью, отчаянием или какими-то ни было другими негативными чувствами и эмоциями. Когда слишком рано знакомишься со смертью, то чем-то ужасным или страшным это событие уже не кажется. По крайней мере, так считала Кикки Автера, рядовой пограничных войск Вердлосии. Раздумья о сущности жизни и смерти, как и прочие философские темы часто посещали разум девушки во время процесса какого-нибудь очередного наказания. Чистка всего огнестрельного оружия пограничного поста «Альс» была, на данный момент, может и не самым суровым из всех предыдущих, но, однозначно, самым длительным, наказанием. Прошёл уже почти целый день, включая второй сон, который прошёл на твёрдом стуле за металлическим столом. Часы показывали сорок семь часов и пятьдесят две минуты. Скоро будет закат, но и нечищеное оружие осталось лишь в одном из восьми шкафов, и то половина – десять единиц. Можно успеть до захода Центавры, хоть руки уже ныли от усталости, время от времени падая от бессилья. Спина же вместе с поясницей гудели тянущейся болью. Ноги затекали и тяжелели чаще, чем удавалось оторваться от чистки оружия, и сделать разминку, чтобы хоть как-то придать сил уставшему телу.

Тяжёлая дверь оружейной со скрипом отошла от монотонных стен, уступив дорогу массивной фигуре, выросшей в небольшом образовавшемся проёме. Майорские погоны сверкали серебряной обшивкой. Альберт Хагнер.

– Мою винтовку почистила? – хриплый стареющий голос надавил на уши.

Кикки молча указала на явно знакомое с битвой оружие, всё в свежем масле. Невысокий мужчина забрал огромной лапищей «ФЛ-301» со стойки, загребая второй рукой, ладонь которой способна практически полностью обхватить лицо Кикки, остальные принадлежности из оружейного шкафа.

– Что-то на границе? – замученным голосом выдавила Кикки с явной заинтересованностью.

– Да, видимо, Урсулин опять крышей поехал, раз спустя столько времени взялся за старое, – лёгкое раздражение проскочило по ушам девушки.

– Я могла бы пойти с тобой, – оживлённо проговорила Кикки, лишив голос усталости.

– Не в этот раз, патруля и наряда мне хватит, – медленно прохрипел Альберт, – К тому же, ты недочистила оружие, а как дочистишь, тебе надо бы выспаться, наказание тебя вымотало, даже не спорь.

– Но как же… я же не могу постоянно торчать здесь! – вспылила Кикки, – Я уже стала солдатом, но даже ни разу не видела врага!

– Солдатом, говоришь? – нахмурился майор, в детстве от этого взгляда у Кикки сжималась душа, – Это же каким солдатом? Тем, что постоянно ищет неприятностей? Солдатом, который вечно задирает и не уважает своих сослуживцев? Кто будет рассчитывать на такого солдата? – разгорячённо, и, в то же время, спокойно выдал мужчина, приземлив любые возможные возражения Кикки.

– Продолжай чистить оружие, ведь так ты сможешь понять, как поладить с сослуживцами, – тихо буркнула себе под нос Кикки, карикатурно парадируя манеру речи Альберта, вслед уходящему из оружейной майору.

– Надеюсь, ты когда-нибудь поймёшь, – едва слышно ответил Альберт на издёвку Кикки.

Густой фиолетовый закат разошёлся вдоль горизонта, растопив облака в индиговом огне. Половина Центавры, что ещё не скрылась от карих глаз Кикки, напомнила девушке надкусанное черничное печенье, вкус детства. Мать сама собирала эти нежные ягоды в своём небольшом садике, в котором проводила так много времени. Её всегда можно было найти там, среди всей этой зелени, сложно было представить себе Валиссу Автера где-то ещё. Брюнетчатые волосы достались от неё, как и яд в общении с незнакомцами. Из-за этой черты характера, Кикки постоянно попадала в неприятности, как в гражданской жизни, так и на службе в вооружённых силах Вердлосии.

Отец же подарил девушке карие глаза и невероятную наглость, при тактичном использовании которой Ибрад Автера смог добиться высокого положения в столице. Кикки же, сама по себе, имела горячую голову, от чего наглость отца являлась для неё лишь дополнительной проблемой. Ибрад никогда не упускал шанса указать дочери на это. Каждый раз, когда Кикки вставляла себе палки в колёса, отец тыкал её носом в эти самые колёса, и объяснял, как нужно было бы поступить, но в следующий раз девочка лишь бралась за новую палку. В какой-то момент Ибрад решил выдавить из себя грозного родителя, и это даже помогло, как ему казалось, но, когда силы строить из себя гневную тучу иссякли, Кикки довольно быстро вновь начала сама создавать себе неприятности. Тогда отец и сдался, решив не бороться с её буйным характером.

Уставшее тело Кикки мешком рухнуло в кровать, сыграв короткий концерт пружинами постели. Сон пришёл так же быстро, как и настал момент вновь покинуть тёплые объятия одеяла. За окном стояла кромешная тьма, как и перед тем, когда тяжёлые веки сомкнулись, внутри казармы же было светло, как будто Центавра пряталась где-то на потоке. Циферблат часов показывал ноль часов и семь минут. Остальные совсем недавно встали. – Проспала, – подумала Кикки, – надо быстрее собираться. Пропускать завтрак никак не хотелось.

В умывальне всё шумело водой и болтовнёй. Марко Вульферт, как обычно, с особенным усердием чистил свои зубы, Александр Бумажный уже закончил утренние водные процедуры и тщательно вытирал руки, чтобы ни одна капля не осела между пальцев, Кариалла Питбрес, вечно сонная, внимательно наблюдала за вытекающей из крана водой, Табирус Пагиатти …

– Прекрасно выглядишь, Говниатти, – ядовито ухмыльнулась Кикки, проходя мимо Табируса.

Сочная слива созрела на левой стороне лица парня, утяжелив веко серого глаза. Взгляд Табируса разлился злостью при виде Кикки в отражении, гадкие слова налили грудь огнём, напомнив о вчерашней драке.

– Таб, не надо, – напрягшиеся руки схватил Линтор Грейви, выветрив дурные намерения.

Кикки прошла дальше, скрючив губы в мерзкой улыбке, полной удовольствия. Пагиатти удалось задеть, как и успеть на завтрак.

– Вот же тупая сука, как меня бесит эта Автера! – зло выпалил Табирус, расплевав мелкие кусочки пережёванной кукурузы по тарелке, – Не будь командир её опекуном, я бы её по стенке размазал, – казалось, ложка в руках парня вот-вот лопнет.

– Может, устроим ей ночное свидание? – предложил Бигвар Фрутц.

– Слишком долго ещё до ночного сна, надо сейчас её проучить, – твёрдо прогудел Говард Саптикус.

Небо обтянула тёмная ткань, скрыв от глаз красоту неба под светом Центавры. От Лодо остался лишь серебряный ободок, прибитый к чёрному потолку, обрызганному каплями белой краски. Рассвет будет ещё не скоро, земля уже успела заметно остыть, наполнив души холодом. Пока майор Хагнер не вернулся с пограничной вылазки, на посту «Альс» солдаты не участвовали ни в каких работах, готовые в случае чего сразу оказать командиру вооружённую поддержку. В этом отношении Альберт, как командир пограничного поста, был серьёзен и ответственен, к остальному же майор не уделял должного внимания. Дисциплина подчинённых, когда дело касалось всего, кроме военных действий, сильно хромала. Зачастую солдаты допускали себе фамильярность в отношении старших по званию, на что последние не особо-то и реагировали. Про распущенность в «Альсе» знали во всех пограничных войсках Вердлосии. Это место считалось сборищем неорганизованных отбросов, куда скидывали самых ненужных и безответственных пограничников. По другую сторону границы, на территории самого огромного государства на Осколке, да и самом Альеторне, Пербелюса, не было никаких стратегических точек, как и за спиной поста «Альс». Никому в пограничных войсках Вердлосии не было дела до «Альса», как и до тех, кто служит на этом посту.

По пустому коридору раздалось эхо одиноких шагов. Темень за окном давила на глаза. Когда дверь в туалет захлопнулась, внутри раздался какой-то шум.

Плотная тряпка туго, обжигая кожу, обтянула рот, тёмная повязка скрыла от глаз происходящее. Руки, как ни вырывайся, оставались за спиной. Цепкие лапы сжимали запястья до боли в ушах. Что-то тяжёлое ударило в живот, очистив разум от любой мысли. Следующий удар пришёлся в грудь, сразу под ключицей. Всё, что выше шеи, не пострадало, остальное же тело попало под бомбёжку кулаками. Грудь загорелась ненавистью к невидимым обидчикам, сердце заколотилось, как погремушка, от гнева. Недавний завтрак подступил к горлу после очередного удара в живот. Тряпка намокла от переваренной еды, рвущейся наружу, и вырвалась изо рта. Чей-то сухой шершавый рукав тут же занял место между зубами. Желание сходить в туалет пропало само собой после чересчур сильного удара чуть ниже живота. Тёплая жидкость потекла по ляжкам, намочив штаны. Обида дёрнула сердце, утяжелив грудь и разум. Удары резко прекратились, вокруг потемнело, раздалось убегающее множество шагов.

Лицо горело душевной болью и ненавистью, тело, лишённое сил, не желало двигаться с места. Руки и ноги разлеглись на холодном полу туалета неподъёмными мешками. Карие глаза растеклись солёными ручейками по щекам. Сознание нарисовало картину, напоминающую о детстве.

В тот день любимый сад Валиссы сиял голубизной лучей Центавры. Фиолетовые пиамы красовались своими острыми треугольными лепестками, устремлёнными в небеса. Запах этих дневных цветов рисовал языку вкус персиков, готовых лопнуть на глазах от своей спелости. Мать могла часами сидеть на коленях возле пиамов, наслаждаясь их существованием. Длинные брюнетчатые волосы едва не касались земли, нежно лаская поясницу женщины.

– Мамочка, что ты делаешь? – голова маленькой Кикки едва выглядывала над природной красотой сада.

Взрослая рука мягко взяла за плечо, направила к себе.

– Смотри, Кикки, – шептала Валисса дочери, нежно щекоча ухо своим дыханием, – как прекрасны эти цветы! – девочка впервые слышала в голосе матери такое опьянённое восхищение, – Днём, при свете Центавры, фиолетовые лепестки тянутся в небо, к теплу своей родной звезды, которая дарует им жизнь и свою любовь. Ночью же, когда над головой хозяйничает холодный Лодо, пиамы закрывают ото всех свою красоту, пытаясь насладиться нежностью недавнего тепла, чтобы хоть как-то скрасить тёмное время расставания с Центаврой-матерью, – указательный палец женщины, украшенный брачным кольцом, аккуратно поднял один из лепестков пиама, явив глазу тусклую желтизну обратной стороны лепестка.

– Как красиво… – увлечённо проговорила Кикки, наблюдая за любовью матери к цветку.

Остывающий холод между ног напомнил Кикки о реальности. Даже сейчас девушка не понимала слов матери, сказанных, казалось, целую вечность назад. Ясно было только одно: Валисса невероятно любила те цветы.

– Кикки! – послышался приближающийся бег за спиной, – Кикки, что… – дверь открылась, пролив искусственный свет электрической лампы в тёмную коробку туалетной комнаты, – Что они с тобой сделали… – изумлённое лицо подруги вновь поразило сердце обидой.

Щелчок по выключателю раскинул светло-голубой свет по зелёному пространству, совсем как в центавренные зимние деньки. Довольно высокая, для пятнадцати лет, девушка лежала на мокром, от собственных испражнений, полу. Скользящие потёртости на, неряшливо разбросанной по телу, одежде свидетельствовали об очередной драке, случившейся совсем недавно. Карие глаза мечтательно смотрели сквозь сознание.

Мария Водникова была единственным человеком на пограничном посту «Альс», не считая майора Хагнера, к которому Кикки могла бы обратиться за помощью, как к другу. Автера не всегда соглашалась с мнением подруги – это работало и в обратную сторону, но по части поддержки девушки не сомневались друг в друге.

– Давай, Кикки, поднимайся, – Мария закинула руки подруги себе за шею, сама же обхватила её спину, помогая встать.

По пути в душевую обе девушки не проронили ни слова. Убедившись что подруга искупается, Мария отправилась за свежей формой для Кикки, отправив испачканную в стирку. – Подшить кое-где тоже не помешало бы, – подумала Мария, глядя на следы драки, растёкшиеся по одежде небольшими рванинами и потрёпанными креплениями пуговиц.

Расслабляющая вода душа нежно обняла Кикки своим теплом, успокоив разум. Недавние гнев и ненависть ушли, оставив лишь обиду. Почему это произошло? – Почему они так гадко обошлись со мной, – тихий шёпот мыслей прокатил по щекам невидимые, под градом льющейся из душа воды, слёзы. Этот шум… вода такая громкая…

Посеревшее от туч небо не переставало обливать землю холодным осенним дождём. Стук тысячи капель по окну был слышен даже снаружи, на высоте кроны дуба. Отсюда отец больше походил на какого-нибудь мелкого зверька, чем на двухметровую дылду.

– Кикки, слезай уже с дерева и пошли домой! – щурясь, от бьющей по глазам воды, прокричал Ибрад сквозь дождь.

– Я теперь здесь живу, я же дикая! – обиженный голос девочки, сквозь дрожащие от холода губы, долетел мышиным писком до ушей мужчины.

– Дочка, хватить уже, давай спускайся, замёрзнешь же!

– Мне не холодно! – через стук в зубах выкрикнула Кикки.

– Правда? А я вот уже начинаю мёрзнуть, – поёжился Ибрад.

– Ну и ладно! – отмахнулась девочка.