Трудно быть человеком. Цикл «Инферно». Книга пятая

– Да пошло оно!

И он ей ответил, впившись в её губы. Эта была ни разу не любовь, а приторная страсть, которая горячила кровь тем, что она была взаимной. Они были во многом похожи и это единодушие, которое он успел ощутить и её полную самоотдачу ему одному, прежде всего доверив ему свою жизнь, подкупили Инферно. И прежде ему люди доверяли свою жизнь, но обстоятельства всегда были похожи больше на вынужденные, но в этот раз, он ощутил нечто другое, новое и ему это понравилось. Раздев её и крепко сжимая в своих объятиях, он ощутил её прошлое, наполненное болью и чередой поражений, что действительно их роднило, а именно спину девушки, которая была усеяна шрамами, что его даже злило, невольно примеряя на себе роль её защитника. Да, она была его врагом, возможно, самым опасным из всех, но запретный плод сладок, особенно тот, который сам манит его вкусить.

Глава 63. Метания и терзания

Как и всегда, самое приятное, а с рассветом и красивое, имеет подлую привычку заканчиваться. Но Инферно, впервые за долгое время, которое своими яркими событиями многократно увеличило ощущения времяпрепровождения на службе федерала, скинув оковы, которые его сдерживали, ощутил свободу. Приятное послевкусие этого сладкого чувства он не хотел терять и пытался растянуть его как можно на подольше. Эта попытка заставила его пойти на небывалый шаг для любого из мужчин и послушать свою партнершу после интимной близости.

Киоко без труда разглядела сродное ей чувство и, как и подобает в западном обществе начала первая делиться своей историей:

– Первое воспоминание из детства, что я помню до сих пор, это как головорезы из Якудза, своими татуированными руками тащат моего избитого отца по полу, оставляя за ним кровавый след. Эти татуированные руки со всех сторон… будь моя воля, я бы срубила всех их. Когда-то я даже жила этой мечтой и чуть не пошла по этому пути полному безумия, и безвозвратно. Но мне было, за что ухватиться и не утонуть в крови… так же, как и моя мама, ухватилась за меня с сестрой, пытаясь нас защитить. Её я лучше помню, но всё равно меньше, чем хотелось. После того как забрали отца, она смягчилась, что у нас не принято. То ли от боли утраты, то ли от того что предчувствовала скорую смерть, в любом случае она мне подарила самые теплые три года в моей жизни. Это было то время, когда можно было быть собой и любить сердцем, которое после у меня вырвали прямо из груди. Я больше никогда не улыбалась искренне и как-то непосредственно, по-детски что ли, а самое страшное, не верю, что когда либо смогу… Когда сестре было семь, а мне шесть, эти уроды снова вернулись и забрали нашу маму. Сестра хотя бы кричать могла, а я застыла, как вкопанная едва снова увидела эти татуированные руки, которые теперь утаскивали мою маму. Снова кровавый след и снова одни, но на этот раз без никого на свете, без её любви и тепла… Но через пару дней, а вернее ночей, пришли они и забрали нас, сменив теплую любовь, на леденящий кровь ужас… Это сейчас я понимаю, что так было нужно, чтобы закалить, чтобы сделать сильнее, чтобы всё превозмочь… но тогда я хотела только одного, умереть. Мне стыдно до сих пор, но я даже готова была бросить свою сестру в этом жестоком мире, только что бы поскорее вернуться к маме. Чтобы обняла и согрела меня, как раньше… Но нет, они мне не позволили этого сделать, уничтожив для начала мою волю, а после и тело. Только через год или чуть более, сейчас уже не помню, впервые, когда шрамы затянулись, а кости срослись, из нас уже начали ковать воинов. Идея стать самураем, их философия жизни и смерти, мне пришлись по духу, а возможно это было то единственное, за что я смогла ухватиться в этом бесконечном мраке. Через пару лет, когда мы прониклись их принципами и их образу жизни, половину из моей группы перерезали в одну ночь. Не только самых слабых, но и тех, кто оказался не в том месте и не в то время, например, как я, которая так же должна была пасть от меча тех, кто, предав все принципы чести и пережив такую же резню ровно год назад, стали синоби. Но моя сестра, которая по следам на снегу, вычислила самурая, который вышел за пределы деревни, полюбоваться луной на фоне озера, не смогла взмахнуть катаной и оборвать мою жизнь. После очередных трех лет, но уже в разлуке, она узнала меня и, наверное, её сердце дрогнуло, потому что она не убила меня, хотя обязана была. Предав всё то, во что, как и я до той ночи верила, ровно год назад, до своего посвящения в синоби, она всё же не смогла предать наши узы – единственное, что ещё напоминало нам, что мы люди… А возможно, она просто боялась обидеть маму, убив меня. Ей всё же было тогда всего десять. Я понимаю, это дико звучит, но такова была наша реальность и ничего другого мы не знали. Она все же взмахнула катаной, но не убила, а лишь тупым ударом по плечу, свалив на землю, наказала за рассеянность. Упав на землю, я обернулась и всё что я успела заметить, это расплывчатый силуэт в ночи, но это точно была она, я чувствую это, да и никто другой меня не пощадил бы. Через год я в этом убедилась, когда сама стала синоби, предав всё, во что верила до этого. Мы вырезали всю деревню, отступив лишь перед горсткой, которая успела объединиться и дать отпор. Горстка детей, которые были младше нас на год… После той резни я лично убедилась в беспощадности своих братьев и тем более названных сестёр, когда они гордо отчитывались перед Сэнсэем о тех, что и как именно прирезали. С тех пор я видела сестру лишь раз, рядом уже с её личным наставником, которыми становились лучшие синоби, которые в отличие от нас, имели имена. Его звали Исикава, он был родным сыном Сэнсэя, и именно он повел целый отряд на исполнение важного приговора. Но через пару дней, мы узнали о, казалось бы, невозможном, их всех убили, как и мою сестру… Их всех убил ты, Инферно. Это имя я узнала через год, через самый долгий год в моей жизни. Боль Сэнсэя было не унять, столько надежд он возлагал на Исикава, а получил сплошной позор и унижение в лице остальных кланов. За всё это ответила я. Только под конец его жизни, когда я бросила ему вызов и убила первую мразь в своей жизни, я узнала и поняла, почему он весь год убивал меня и заставлял убивать, жестоко карая за любой просчет. Он ощутил боль потери, сродни своей во мне. Ненавидя любые проявления чувств, он начал выжигать их во мне, всё что чувствовал и презирал в себе. Это была великая честь и огромный опыт, так как обычно, сэнсэи лично тренируют только одного из своих потомков, для остальных они лишь наставники. Для меня же, после наших потерь, он стал всем и особенно карателем, без ведома которого я даже лишний вдох сделать не могла, в буквальном смысле, так как он всё слышал… Только благодаря ненависти к тебе, Инферно, я смогла все преодолеть и пережить тот год, и в конечном итоге убить Сэнсэя, чью слабость я начала ощущать уже через полгода, как и слабость других. Только на грани жизни и смерти, я наконец увидела, что он так долго мне пытался показать, но правильно говорят мудрые люди – пока сам не увидишь, никогда не поймешь… Это трудно объяснить, а возможно и вообще не передать словами. В любом случае, я возглавила свой клан, что многие пытались оспорить, но все кончали как сэнсэй. Другие сэнсэи, лидеры своих кланов посчитали это возможностью побороться между собой за расширение своего влияния. Никто из них не воспринимал меня как достойного противника, посчитав, что своего Сэнсэя, убитым горем, я просто добила. В итоге все лидеры кланов собрались на нейтральной территории в замке, которого больше нет, оставив своих синоби в деревне. Все Сэнсэи, как и я, были безоружны, это основное условия такого рода встреч. Уже по их взглядам я поняла, что они уже поделили мой клан между собой, и теперь осталась небольшая формальность, а именно подавить меня, загнать в угол, а после прирезать чужими руками. Но вышло по-другому, я убила их всех».

Как именно она это сделала, одна против восьмерых сэнсэев, Инферно не стал уточнять, его волновало совсем другое. Он-то всё жаловался на свою жизнь и как-то никогда не думал, что бывает хуже, что кто-то мог пережить боль большую, чем он и притом остаться человеком, хоть и только в его глазах. Да, Киоко была жестока и была убийцей, но точно не бездушной мразью. Всё же остальное объяснялось её жизнью, в которой не было места ничему другому, кроме борьбы за жизнь с последующим убийством слабого. Любовь, забота, обычное человеческое счастье были чуждыми миру Киоко, тем не менее, она продолжала мечтать о том, мимо чего каждый из нас проходил мимо, даже не замечая счастья у себя под носом.

Её история тронула его за живое. Инферно с одной стороны был рад, что не ошибся в ней, а с другой, он и понятия не имел, что такое можно пережить, не изуродовав себя изнутри и в целом сохранить свой человеческий образ, который он уже, наверное, потерял:

– Мне жаль, что так получилось… Твоя сестра была достойным противником. И если её наставника я просто загрыз, то её я смог одолеть только хитростью.

– Моя сестра достойна большего, чем жалости. Я чту её память в каждом бое, ведь она была воином, а не убийцей… хоть одного, но она успела пощадить, за свою короткую жизнь.

Для самого Инферно, одна жизнь никак не могла повлиять на сотни отнятых, но Киоко верила, что это имеет какое-то значение. Судя по всему, она только начинала задаваться вопросом – Зачем всё это? В чем смысл жизни? Инферно же, этот вопрос никогда не волновал, он всё давно решил для себя, ещё в детстве. А все тяготы, вместо того, чтобы задуматься, а еще лучше одуматься, он воспринимал за очередной вызов, который нужно преодолеть в лице противника или попытаться пережить при потере кого-то дорогого ему человека.

Ни один из них не мог выразить то, к чему стремился на подсознательном уровне, но обоюдно понятное ощущение витало в воздухе, объединяя их в один порыв, который был понятен обоим. Они оба не согласны были с нынешним порядком и противостояли ему, каждый по-своему.

Киоко – А после я уже не смогла остановиться. Меня душила ненависть к тебе, и я убивала всех на своём пути, чтобы стать сильнее и в конечном итоге поквитаться с тобой за сестру. Но, как и любой хищник, я, наконец, достигла свой предел, превозмочь который, даже пытаться не стала. Этим пределом стала Бестия, власть которой мне пришлось признать, а значит, и подчиниться её воле. Я мечтала снять с себя эти оковы, но не знала, как. Всё, о чем я думала, кончалось всегда моей смертью и всего того, что я смогла достичь. Твоё имя на моих устах помогло мне победить не одного противника и, встретив по-настоящему сильнейшего из них, я прибегла уже не к силе самого имени, а к мощи его носителя. И как же я была удивлена, узнав, что ты смог вырваться. Приговоренный наемник, по сути высланный умирать в Африку, но который в итоге сделал невозможное и смог выжить, перебив всех на своем пути. То, что ты сделал в посольстве США, я и представить, не смела. Они до сих пор потирают щеку от твоей пощечины, звон от которой пронесся по всей Земле и нашел свой отклик во мне и думаю во многих, подобных нам.

Инферно – Всё не так как тебе кажется. Идя туда, я не думал оскорбить кого-то из числа сил мира сего, тогда я о них даже не знал, слышал что-то где-то, но наверняка не знал. Я туда пошел только ради одного человека…

– Рейчел?

Инферно слегка улыбнулся, кивая и тоскуя по былым временам:

– Да… она у меня отняла самое дорогое, что у меня когда-либо было в жизни, друзей. Настоящих друзей, что прошли со мной огонь и воду, и чтобы ни произошло и как плохо бы ни было, они пошли до самого конца, так и не предав меня, в отличие от остальных.

– У меня никогда не было друзей.

– Значит, ты ещё не до конца отмучилась на этой бренной земле.

– Почему я слышу в твоих словах отчаяние? Сильнее тебя я никого не встречала, но ты…

– А что я? Что я могу?

Инферно встал на ноги:

– Чтобы я не делал, всегда появляется кто-то или что-то, что убивает всех и всё вокруг меня, а я ничего не могу с этим поделать, кроме как придавить саму мразь, но не то, что она вытворила… я не могу ничего исправить.

– Ты про Фукусиму?

Инферно вздохнул:

– Я про всё и про тебя, в частности. Пока ты не ударила, я почти начал верить, что на этот раз всё получится, но нет. Вышло ещё хуже, чем было до меня.

– Ты полон отчаяния… неужели ты так и не понял, что без борьбы, нет победы. В борьбе всегда кто-то проигрывает и чаще всего слабые, как и их верховодки, но они лишь контур, который нужно преодолеть, чтобы добраться до истинных виновников.

– Контур? Они живые люди и многих из них я знал.

– К чему эти терзания? Ты этим только вредишь себе.

– Поверь, я знаю, но так уж меня воспитали… скорбеть по умершим. Тебе не понять, как и мне твое отношению к людям и жизни, но думаю именно это, заставляет нас оставаться людьми. У тебя принципы чести и достоинства самурая, а у меня треклятая совесть.

– Мои принципы делают меня только сильнее, а твоя совесть только лишь уязвляет тебя.

Инферно усмехнулся:

– Такова цена и чем она выше, тем больше шансов, что ты останешься человеком.

– Неужели это для тебя так важно? Неужели это важнее твоей жизни, которую ты ставишь под угрозу, испытывая терзания?

– Хотелось бы верить, но для меня это пока что просто красивые слова и даже не мечта… но именно таким, импульсивным, терзаемым и даже уязвимым, я чувствую себя живым.

– Именно поэтому ты тогда не убил Рейчел?

– Нет, тогда я жил лишь одним разумом, без сердца. И девушка, которая всё же его нашла в моей груди, убедила меня не делать этого, за что я ей буду благодарен всегда. Если бы я убил тогда Рейчел, я бы не испытал самого главного в жизни, ради чего стоит не только умереть, но ещё и даже жить.

– И что же это?

– Пока сама не увидишь, не поймешь.

Промолчав следующий час, переваривая сказанное друг другу, они разошлись. Перед расставанием, Киоко напомнила Инферно о своем предложении дружить и об ограниченном сроке данного предложения, на что Инферно не ответил ни да, ни нет, вновь её разочаровав.

Он не хотел брать на себя новые обязательства, прежде чем, не ощутит тягость последствий своих нынешних обязательств перед Рейчел, хотя на деле он уже свыкся с суровой действительностью, где он ей уже ни в каком качестве не был нужен. Всё что она думала о нем, она уже сказала, доказала на деле в зале суда и ясно выразила с экранов телевизоров, обвинив во всем его. Его моральное состояние ухудшалось тем, что он и сам себя винил. И да, умом он прекрасно понимал, что Инферно плевать было на все жертвы, которые он так же, как и Киоко считал за сопутствующий ущерб и ничего более, но тяжелый осадок на сердце подавлял его волю. Он чувствовал себя лицедеем и лицемером, которому было плевать на всех кроме себя, но который чувствовал, что так неправильно и что нельзя таким быть. Это отторжение самого себя, а именно своих профессиональных качеств, которые вошли в противоречие с его чувствами сводили парня с ума, в котором бурлило море противоречий в первую очередь против самого себя. И вопрос остался лишь в том, какое именно чувство возымеет над ним власть, тем самым предрешив его дальнейшую судьбу, выбрав ту или иную сторону.

В тот день кладбище было переполнено разными людьми, начиная от членов банд и заканчивая федералами. Но объединенные общим горем и те, и другие предпочли отложить свой конфликт на после, чтобы проводить в последний путь своих родных и друзей. В тот день, начиная с самого утра и до самого обеда залпы почетного караула не утихали, лишь переходя от одних к другим, отдавая последние почести офицерам. И снова эти безутешные вопли охватили кладбище, как и сознание виновника торжества, в его глазах – «Что я наделал… нужно было самому, как всегда… эта работа для Профи, а не для копов, ещё вчерашних курсантов или солдат…». Запоздалое озарение не унимало боль, а лишь усугубляло тем, что обличало его самоуверенность, с которой он кинулся давить мразь, разделив последствия своего якобы подвига между теми, кому это явно было не по плечу.

Клэйтона и Керо, Моника встретила, когда те возвращались с могилы своих коллег:

– Ты нас бросил.

Клэйтон – Ты ведь понимаешь, что директор Маккейб не просто так приехал. Кого-то закроют, списав все просчеты Марин, а кого-то поставят вместо неё.

– Знаешь, что бывает с предателями?

Клэйтон приблизился к Монике и попытался задавить взглядом:

– Шла бы ты отсюда, пока ещё можешь. Потому, что, когда я займу место Марин, просто уйти, я тебе не дам.

Выдвинув ультиматум, Клэйтон пошел к машине, а Керо за ним.

Моника – Он и тебя кинет в итоге. Ты же всё видел, не повторяй ошибок Карлоса и Джейкоба.