Картотека Пульсара. Роман. Повесть. Рассказ

Картотека Пульсара. Роман. Повесть. Рассказ
Игорь Агафонов

Действительность меняется вокруг нас ныне с головокружительной быстротой, и многое вчерашнее начинает восприниматься ретроспективно уже сегодня. Однако проза Игоря Агафонова не только не утрачивает своей значимости, напротив, приобретает лишь добавочный колорит и пронзительно-ностальгическое звучание – возможно, благодаря добротному «материалу» и «наполнителю» – как удавшееся вино с выдержкой обретает тонкий вкусовой букет, располагая к… несуетному осмыслению происходящего…

Картотека Пульсара

Роман. Повесть. Рассказ

Игорь Агафонов

© Игорь Агафонов, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Нынешний читатель (зритель ещё того скорее) настолько привык к динамичной фабуле, что без неё ему скучно (где же прыг-скок?). Это говорит о том, что ему почему-то стало лень самостоятельно разбираться в существе вопроса и прозревать связи в той плоскости, на которую ему не указали. В этом смысле, получается, самый не ленивый – это сплетник (беззлобный, имеется в виду, и фантазёр, в сущности). Ведь сплетня – что есть такое? Это же виртуозный (если угодно – классический) сюжет. Да, именно, без всяких подскакиваний. Надо приложить недюжинное усилие мысли, постараться, чтобы он был правдоподобен и увлекателен, чтобы всё сцеплялось и проворачивалось без скрипа и задоринки-заминки, и чтобы вызвал последующую цепь событий. Однако вот именно это, собственно – сходство со сплетней, – и раздражает автора пуще всего последнее время. Фрагментарный мир кажется ему ныне куда более объективным. Он заставляет человека переключаться с одного на другое, делать те или иные предположения, собственные, заметьте, предположения и предсказания (интуиция подключена, значит), то есть вынуждает эксплуатировать, и, стало быть, – развивать воображение. Вот, скажем, дневник как художественное произведение. Если его автор держит, что называется, нить в зубах, то нанизывает на неё только то, что считает интересным, и читатель идёт вслед за ним, даже не предполагая, что его ведут по вышитой канве. Ведут, а не тащат, – рассчитывая на интеллект и смекалку ведомого – то бишь беря читателя в соавторы. На доверии всё тут построено и симпатии.

Такая работа с материалом автору импонирует гораздо больше, так как требует и от автора и от читателя памятливости и скорой, даже моментальной понятливости, чем в расхожем случае, когда предлагается пресловутая глагольная схема типа: «открылась дверь и за ней… зелёный водолей…»

«Дверь» должен открыть сам читающий, после чего догадка или вывод станет его личным открытием…

Автор предполагает сделать несколько книг в таком формате, то есть первая вещь сегодняшняя или вчерашняя, а следом – ретро, написанная за десятилетия до первой. Где-то переработанная, дополненная или, напротив, отредактированная заново, с изъятием лишнего, обременяющего внимание…

Фулюган

Меня как бы кто ведёт по жизни – от одной передряги до другой. Кому-то – знать бы вот только кому! – именно этот пласт моего существования любопытен. Настолько любопытен, что кашей его не корми – дай поглазеть.

Так вот я, должно быть, и попал сюда – на дачи – из-за этой чьей-то любознательности. Мистика или нет – в тонкости и подробности не вдаюсь. Смысла не вижу. Да и сумею ли глубоко проникнуть, так сказать, в тайну, не мне предназначенную…

Надеюсь, вы понимаете, что трёп мой бескорыстен и безобиден…

Людишки здесь в основном весёлые, неприкаянные, воли жаждущие, полной независимости… Сами-сусами, короче, хотят быть.

Вот, не далеко ходить, преподобный Фулюган! Особь особливая! По-другому и не сказать. Сравнить не с кем. Разве что специально нарисованный для особого случая – для сегодняшней минутки в данной конкретно скудной местности. Больше такого нигде не проживает. Уверяю вас.

Н-да, мысли скачут, мысли пляшут… ещё немного и в образы начнут превращаться…

Это вчерашние мои переживания.

А вот сегодняшние…

Ну мрак, ну плохо всё, но другим сейчас, может быть, ещё хуже. И не может быть, не предположительно, а так и есть. Так что, так что… как на это посмотреть. Ну сломал ребро, дак ведь зажило почти. Глаз чуть не выколол? Но и он уже смотрит. Зато знаем теперь наверняка, опытным путём, так сказать: роговица – штукенция живучая. Регенерируется, как сказала врачиха. Испугался? Испугался. Понял даже – в одно мгновение: каково тем бедолагам, кому глаза выкалывали… допреж. Какой-нибудь султан-самодур ослеплял своих провинившихся подчинённых… пардон, слуг.

И как знать – где-нибудь и сейчас происходит что-нибудь подобное – и кому-нибудь натурально выкалывают глаза современные изверги…

Н-да, вот сумку украли, а там чужие вещи – вот это, вай-вай, совсем плохо. И как по-глупому-то! Эх, оттого и сетуешь на полосу… серую. Нет, ну в самом деле, ну опоздал на электричку – последнюю (в первый раз, что ли?), ну и пошёл в зал игральных автоматов при вокзальчике – погреться, а там хозяин-барин: либо играй, говорит, сурово говорит, доходчиво, либо отваливай отседа. Драться, что ли? Вышел. Купил в чипке бутылку пива, глотнул, стал соображать, чего делать, куда податься. И подходят парень с девицей. Он – такой какой-то, даже не запомнил толком его физию, а вот она… не согрей меня пивко на ту секундочку – испугаться было б впору. Все черты лица её правильные и вполне даже изящные, но!.. жутко сделалось мне! Не вру. Не сразу и сообразил, что к чему… её лицо было в два раза уже обычного. Чудовищная диспропорция. Подумать бы: не спроста это, в предупреждение таким лопухам, как я. Да не подумалось. Подумалось другое: тоже – братушки по несчастью… впрочем, скорее, по недоразумению – опоздали на электричку. Сердобольным оказался на ту минуту, сочувствующим. С этого и разговор начал сам же: мол, тоже пролетели?.. Потом пивка им предложил, они сигарету – мне. И всё – точно какое-то безволие, податливость окутали моё тело, абсолютное отсутствие мыслей. Надо погреться? Надо. Пошли по продуваемым ущельям панельных многоэтажек. Какой-то подъезд, знакомый им код в парадном… и тяжёлое пробуждение на кафельном стылом полу. Ни сумки, ни шапки, ни куртки… Хорошо, не пристукнули. Хорошо, что хорошо кончается. Кое-как добрался до своей дачки и отлёживаюсь теперь. Простудился… Впрочем, довольно – зациклиться можно. Всё потому что малозначительно, малозначительно, малозначительно… Но где значительное взять? Откуда выписать лекарство? – что бы наподобие, наподобие… наподобие чего? С президентами я не знаком, в Думу не баллотируюсь, нефтью и газом не торгую, а, стало быть, и зарубежных счетов не имею, и всякие междоусобицы и войны не устраиваю… ради подогрева интереса к своей особе. Ну да что с того? Да и я вот сомневаюсь: всякое ли масштабное событие имеет в своей основе разумение и чистоту помыслов? Наблюдаешь каждодневно, как гримасничают, друг друга грязью поливают наши и не наши политики, правители и претенденты в правители, и поневоле задумаешься: а не это ли верх суеты и глупости? Так почему я должен тушеваться, скромничать? В конце концов, вся подоплёка их суеты – корысть, да ещё какая громадная-то! А если в моей жизни имеет место подобное, то гораздо меньших размеров. И посему выходит: мои мелочи жизни куда достойнее. По крайней мере, такого цинизма, чтобы изничтожить сотни тысяч и даже миллионы людей и считать это статистикой, за мной не водится. Я тут муху надоедную прихлопну и то с укоризной за несдержанность свою подумаю: а не вызовет ли это обстоятельство пагубное землетрясения на противоположной стороне земного шара?

Такая вот не оригинальная философия посещает меня время от времени, особенно когда прихворнёшь, а в кармане, между тем, пусто, и страшновато сделается – не помереть бы часом от растреклятого гриппа или ангины – тут, в одиночку. И о других людишках вспомнишь: а им-то каково, да если ещё им крупно повезло – влипнуть в разборки высокопоставленных лиц, которым без статистов как без воздуха… Вот то-то и оно. Мне-то как раз здесь, на отшибе истории, ничего не страшно…

Ладно, к чёрту философию. Надо чего-то съесть.

И вот сижу за столом, яйцо горячее облупить пытаюсь. Пальцы, однако плохо слушаются – холодно (печку ещё не затапливал) да ещё в организме разлад (градусник разбился, температуру померить нечем. Ах-ах, как жить без градусника!). Сижу-то, впрочем, в полушубке и унтах…

В треснувшем зеркале над рукомойником моя комичная физиономия весьма уныла… Долго полюбоваться собой не удаётся…

Внезапно в замке поворачивается ключ, дверь, скрежетнув, распахивается: Зинаида собственной персоной, как явление самой природы – сама примадонна.

– Привет! – бодрым с мороза голоском, но видно некоторое замешательство: не ожидала застать, вероятно – обычно с утра я на службу вышагиваю, топ-топ – семь кэмэ до города и обратно, а это предполагает здоровый образ жизни, и значит, я и телом и духом должен быть… всё верно: здоров и бодр.

Признаюсь, вздрогнул я с её появлением (хотя вздрагивать так-то стал давным-давно, оттого, коротко говоря, и перебрался сюда: устал, что называется, морально), но тут некая глупая надежда шевельнулась за пазухой: а вдруг почувствовала, ну или доложил кто: заболел я, и привезла каких-нибудь снадобий. И я осторожно пожаловался, вроде как объясняя, почему вот так сижу сгорбившись и не вскакиваю, не целую ей ручек:

– Приболел чего-то. Грипп, должно.

– А-а. – И тон знакомый: опять, дескать, с похмелья. Она проходит, тюкая каблучками, цепко озирает всё вокруг быстрым взглядом, мельком смотрится в зеркало над умывальником, опять окидывает «берлогу», поверх моей головы, спрашивает: – Щипцы для завивки не видал?

Та-ак, – хочется мне съязвить, – опять в санаторий навострилась, но говорю – униженно, точно чувствуя вину за собой какую:

– Нет, не видал.

Вскидывает носик и сразу ясно: хочет обратить моё внимание, как похудела она на диете – второй подбородочек исчез; на каблучках повёртывается:

– Ладно, – и цокает в мансарду. И что это «ладно» означает, не понятно. Лишь тревогу прибавило к моему болезненному состоянию. Ну что ты будешь делать – и позавтракать спокойно не дадут. Теперь я наверняка чувствую, что у меня температура, голова потому что совершенно не соображает, и резкий упадок сил: я не знаю, что делать! – то ли подняться и пойти на поиск её электрощипцов, дабы она поскорее убралась, то ли продолжать лупить яйцо. Но тут заходит её шофёр Артём, высокий щуплый мужичок:

– Ой, здрасте, Павел Данилыч, – получается, он также не ожидал моего присутствия, но реакция у него хорошая. – У вас лопаты не найдётся? Застрял на развороте. Стал разворачиваться, а там сугроб!

– Бывает и похуже, – и, запахнув полы полушубка, я шатко иду в сарай за лопатой, опасаясь при этом почему-то, как бы, в самом деле, не признали меня нетрезвым. И Зинаида, как назло, выходит на крыльцо:

– Пойди помоги вытолкать машину-то, – говорит. – Я спешу.

Вздыхаю: не только машину пихать, мне через порог перебраться тяжело было. Сделал ей одолжение – мизинчик протянул в помощь, так она и руку целиком сразу отхватить не прочь… И вспомнилась, как два десятка лет назад, температуря, проснулся я ночью с нестерпимой жаждой, хотел пойти на кухню и не смог, тронул Зинаиду и попросил воды. Оторвав голову от подушки, она посмотрела на меня и раздражённо сказала: «Погаси свет», – и снова засвистала носом. А в последние годы мне стало казаться, что её вполне устроит сделаться молодой вдовой. И, в конце концов, я предпочёл покинуть её деловитое общество… Ай, и об этом думать давно надоело!

Растерянно гляжу в спину удаляющегося Артёма, бормочу:

– Температурю я, слышь, – и вновь виновато скашиваю глаза на Зинаиду, но уже и озлобляясь: да, ей-то машину выталкивать из снега ни в коем разе не личит: в моднячих сапожочках, пальтеце колокольчиком, будто с последнего подиума моды, собольей шапчонке… И слава те всевышнему, Фулюган вышагивает по тропке к моей хижине – в камуфляжном бушлате, галифе в сапогах (он всё мечтал, мечтал, и вот раздобыл), – что тебе краб движется – руками-ногами разгребает, будто в нём силища неимоверная.

– Эй, сосед! – зычно-весело. – Чего дым из трубы не вьётся? – Замечает тут мою королевну, сразу глаза вприщур: – О-о! Гости пожаловали!

Зинаида ноль внимания на него, отвернулась даже, каблучком скрипнув. Грубоватость тона её покоробила. И увидав это, вернее – почуяв, что королевна ему не по рангу, не той, скажем так, классовой прослойки, Фулюган поворачивается ко мне:

– А ты чего? Болеешь, говорят. Зачем? Не на-адо! Нам болеть нельзя! Медицина нынче здоровья дороже. – И вдруг напускается: – Я говорил тебе, нечего баню топить, говорил? Почему ты меня не послушал?!.

– Какая баня? – мямлю, оторопев и не сразу сообразив, что это игра. – Не до бани тут.

Вижу, как у Зинаиды напрягаются губы, и морщится носик, она, не в силах больше терпеть вульгарного отношения, делает шажок-другой в сторону нижней дороги, но я останавливаю её:

– Там он тем более не проедет.

– А где он? – встревает Фулюган. – Вы что ж, не знаете, по какой он дороге ехал? – и не получив ответа, всё той же крабьей решительной поступью направляется по тропе вверх по склону. – С-щас мы его пиханём! Собак своих – надо если – запрягу! Вылетит вертолётом! С-щас, ослободим!