Русалка. Почти по Андерсену

Он стал раздеваться и вдруг хохотнул:

– Ленка мне сегодня анекдот рассказала: «Приходит еврей домой, жена ему говорит: «Слушай, Абрам…»

– Слушай, Веня, – перебил его Митя, – в другой раз, хорошо? Мне не до смеха.

Веня проворчал:

– Ладно… Какие-то колючки на штанах… И чего нас в горы потянуло? Всё! Больше не экспериментирую: или пляж, или беседка…

Он бросил штаны на пол рядом с кроватью и в трусах подошёл к столу. Сел, расставив тощие волосатые ноги, скептически посмотрел на Митю, затем не спеша налил из графина воды, выпил одним духом и рухнул на постель:

– А-а-а, хорошо! Если б ещё завтра рано не вставать…

Митя молчал.

Веня приподнялся на локте:

– Слушай, Митрий, ты особо-то не переживай, плюнь! Время уходит… Галка Симонова сейчас свободна, точно знаю. Я сам хотел, да с Ленкой неожиданно получилось. Она, в принципе, тоже неплохой вариант, но Галка, конечно, лучше. Ты не тяни, дело верное. Она к тебе неровно дышит, точно знаю.

Митя молчал, но когда Векшин уже решил, что продолжения разговора не будет, вдруг спросил:

– Вень, а тебе всё равно: что с Ленкой, что с Галкой? По большому счету?

– А какая разница? Я же не жениться хочу. – Веня уже лежал под простынёй и чесал подмышку. – Конечно, хочется, чтоб покрасивее: ну, там грудь и всё такое… Но, честно тебе скажу: это не главное…

– А что главное?

– Чтоб проблем поменьше, а всего остального побольше. Ну, ладно, поспать надо хоть немного. Спокойной ночи…

Он засунул голову под подушку и через минуту уже храпел.

Митя лежал и думал: «Как у него всё просто! Не Ленка, так Галка, не Галка, так… так Светка, чего уж там! – он скрипнул зубами. – …Может, так и надо? А что? Счастливый человек! Спит, как младенец… Но как же может быть все равно?! Галки, Светки… И так всю жизнь?»

Он сел на кровати: «Неужели и Светке было всё равно? У нас два года было всё хорошо, а она ушла… Любовь? Наверное… А что же тогда у неё было со мной? Разминка перед Робертом?»

Он представил Светку в объятьях Роберта и застонал: «Они сейчас, наверное, ещё вместе… А может, она уже вернулась: лежит и вспоминает, каков был Роберт, и сравнивает со мной…»

Митя схватился рукам за голову. Он всегда считал себя человеком уравновешенным и не слишком эмоциональным. Теперь выяснилось, что страсть его только лежала под спудом. Он чувствовал, как в нём зарождаются какие-то тёмные силы, смутные желания и предчувствия. Он уже не сомневался, что безумно любит Светку. Впервые в жизни он ревновал, ему хотелось отомстить, сделать ей больно, заставить так же страдать! И ещё было жаль себя прежнего. Он чувствовал, прежнего Мити уже не будет.

«Что же теперь делать? Как Веня, я не хочу, да и не смогу… А куда деваться по вечерам? – Он снова схватился за голову и заскрежетал зубами. – Уже завтра весь лагерь будет обсуждать… И утешители найдутся! А-а-а-а, черт! Хоть уезжай!»

На крыльце затопали. Митя торопливо лег, натянул простыню на голову и замер. Вернулись сразу двое. Пока раздевались и разбирали постель, шептались, едва сдерживая смех, видимо, делились впечатлениями. Потом не в силах больше сдерживаться, вышли из домика, и уже с улицы Митя услышал их возбужденные голоса, прерываемые время от времени взрывами хохота. От этих «Га-га-га!» и «Уа-ха-ха!» ему стало совсем тошно. Он, как Веня, засунул голову под подушку, закрыл глаза и приказал себе спать. Но сон пришел только под утро.

3.

Весь день Мите не давал покоя водопровод. Слесари ругались, грозили всё бросить и уехать, и он кратчайшим путем по горным тропкам делал концы из Верхнего отделения в Прибрежное то за паклей, то за винтами, весь исцарапался и стёр пятку до крови.

Никакой официальной должности у Мити в лагере не было, при этом он был правой рукой директора, и лучшего помощника тот вряд ли бы себе пожелал. Митя ездил в город за продуктами, стриг газоны, помогал художникам рисовать стенгазеты, расселял вновь прибывших, составлял отчеты, словом, с лихвой отрабатывал свое бесплатное двухмесячное пребывание на море. Ему было не привыкать, ещё в школе он научился выполнять кучу поручений, не перекладывая на других и не ожидая благодарности. Все учителя знали: хочешь, чтобы задание было выполнено, поручи Макарову. Было что-то основательное, надежное в его крепкой фигуре и серьёзном скуластом лице. Нахмурив густые брови, он выслушивал задание, кивал головой, и это означало, что дело будет сделано наилучшим образом.

В институте быстро поняли, какой ценный кадр им достался. Митя никогда ничего не забывал, не опаздывал, не выбирал работу полегче и к концу первого курса стал просто незаменим на факультете, при том что учился отлично. Конечно, на нём ездили и факультетские, и общежитейские начальники, а на втором курсе выдвинули на институтский уровень, чтобы там хоть кто-нибудь работал. После второго на море его курса, можно сказать, сослали, сказали: «Отдохнёшь!» – хотя отдыхом это можно было назвать с большой натяжкой.

…Светкина измена занозой сидела у Мити в сердце, но страдать времени не было, и это было благом. Время не шло, а летело: кажется, только-только он раздавал наряды слесарям, а уже наступил обед. В столовую он прибежал, когда она была уже пуста. А через несколько минут он мчался в Верхнее отделение, и если бы его спросили, что он съел, он затруднился бы ответить…

Только в четыре часа пополудни, в самую жару, у него выдалось несколько свободных минут. Механики тестировали насос, а Митя стоял, поставив ногу на ржавую холодную трубу, и ждал, когда из трубы в резервуар польётся вода. Над морем и побережьем висел зной, в раскалённые горы жестоко палило солнце, а здесь под отвесной скалой, в тени огромного корявого вяза было сумрачно и даже не очень жарко. Футболка прилипла к потному телу, но Мите было лень её снять. Он отдыхал и думал: «Подольше бы копались рабочие…»

На поверхности трубы собирались холодные капли, медленно утяжелялись и падали, заворачиваясь в пыль. От резервуара, наполовину заполненного чёрной неподвижной водой, тянуло свежестью. Несколько жёлтых, неведомо откуда залетевших листков акации прилипло к поверхности воды, на одном из них ярко блестела паутинка: лучик солнца каким-то чудом пробился сверху через частую листву вяза и словно прилип к ней.

Время, которое с утра неслось кувырком, вдруг остановилось. Митя смотрел на тёмную маслянистую воду, в глубине которой что-то таинственно белело: то ли лист бумаги, то ли кусок известняка, – и ему вдруг вспомнилась странная ночная девушка. Он нахмурился, потом улыбнулся и решил как-нибудь ночью снова сходить к плоскому камню.

…Через полчаса в штабе лагеря он, срывая голос, кричал в трубку телефона, дозваниваясь до Алушты: кончилась изоляция. Так прошел день…

…Когда на танцплощадке заиграла музыка, Митя лежал в своей комнате, заложив руки за голову, и через окно смотрел на звёздное небо. В комнате было темно, он очень устал, ноги гудели, но спать не хотелось. Молодое сильное тело протестовало против покоя и одиночества… Вместе с музыкой в открытое окно вливались приторные ароматы ночных цветов, они томили и делали одиночество одновременно и мучительным, и сладким.

Митя представил танцплощадку: освещённый круг с танцующими парочками; взрывы смеха в полутьме; едва сдерживаемое, почти осязаемое возбуждение, повисшее над пятачком, и вскочил с кровати. Торопливо обулся, кинулся к двери, даже взялся за ручку, но снова вернулся и лег на кровать.

Звёзды смотрели на него и словно говорили: «Как всё сложно и неразумно у вас, людей; торопливы и ненадежны ваши отношения, мимолетна и суетна ваша любовь. Вы жаждете удовольствий, спешите, а когда добиваетесь, чего хотели, не понимаете, что потеряли больше, чем получили… Вы судорожно цепляетесь за миг, не понимая, что живете в вечности! Подумайте об этом, успокойтесь, и большая часть ваших проблем исчезнет сама собой!»

Митя не слышал звезд. Он ворочался, вздыхал, отчаянно пытался уснуть, а когда посмотрел на часы, увидел, что нет ещё и двенадцати. Он сел на кровати: «Всё равно не спится, схожу-ка ещё раз к этому камню. Может, опять приплывет эта странная девушка… Интересно, какая она из себя? Сегодня можно будет разглядеть, ночь ясная…» Митя взял куртку и вышел из домика.

…Морю в эту ночь тоже не спалось. Оно было задумчиво, серьёзно и думало какие-то свои затаённые думы, изредка набегая на берег длинной пологой волной: шу-у-у-у… Светила луна, и было видно, как волна долго катится вдоль берега, гася сама себя, потом нехотя отступает. Через некоторое время другая, всё больше изгибая гладкую поверхность воды, косо приближалась к берегу и медленно наползала на него. В этом мерном движении, которое невозможно было ни замедлить, ни остановить, чувствовалась исполинская сила и неподвластность ничему, кроме собственной прихоти.

Меньше, чем через час Митя был у скалы, в тени которой прятался плоский камень. Ещё издали он увидел чёрный силуэт: кто-то сидел на самом краю, обхватив колени руками. «Она!» – обрадовался Митя.

Девушка была неподвижна. Какая-то тёмная накидка покрывала её с головы до ног. Митя осторожно взошёл на плиту и тихо сел позади.

Шли минуты, мерцали звёзды, поплёскивали о камень волны. Митя почему-то оробел и никак не мог решиться начать разговор.

Внезапно девушка обернулась:

– Ты здесь? Я вдруг почувствовала… А я… —она запнулась, – …а я тебя жду… Уже давно…

– Гм… ещё час назад я даже не знал, что приду. Но, как видишь, пришёл… И вот уже несколько минут сижу и не могу придумать, что сказать.

Девушка засмеялась:

– До сих пор не придумал?

– Нет.

– Тогда зачем же пришел?

– Не знаю… – Митя помолчал. – Может быть, для того, чтобы узнать, кто ты, и рассмотреть тебя получше. Ну, так кто же ты, спортсменка?

– Нет.

– Тогда сдаюсь, у меня больше нет версий.

Девушка долго молчала, потом сказала: