Орошенные

Орошенные
Игорь Алексеевич Козаков

Внезапно проявившиеся и доселе даже им не предполагаемые неординарные способности в корне переворачивают жизнь героя. Новый люди, новые навыки, новый уровень ответственности, новая любовь наконец, движут как к достижению новых горизонтов, так и обретению новых разочарований. Как ты жизнь ни переворачивай, а человеческие отношения остаются ее качественной основой.

Игорь Козаков

Орошенные

1. Непонятно что

Иван вроде бы и смотрел в монитор компьютера, однако перед глазами все назойливее и назойливее мельтешили извлекаемые из памяти детали произошедшего в этот вечер с ним.

Курьез? Нет, курьезом такое не назовешь. Курьез должен быть забавным, смешным, но что-то как-то вовсе не до веселья. Происшествием – тем паче. Чтобы состоялось происшествие, должно случиться всё-таки что-то более ощутимо-весомое, имеющее весьма значимые последствия. Конечно же, можно было бы обозвать всё видением, а вместе с этим понятием и зашвырнуть куда подальше текущие свои рассуждения. Но он знал прекрасно, что ему не показалось и не померещилось. Он действительно видел его. Причем так отчетливо и самое главное все произошло столь естественным образом, что не было абсолютно никаких сомнений в его реальности.

Впервые за несчетное количество поездок к роднику вышло так, что Иван оказался там совершенно один. А ведь лишь начинало смеркаться. И день воскресный. Обычно народу в такую пору – бывает, что и по получасу стоишь, а то и боле, покуда твоя очередь подойдет.

Дело все в том, что в городе Пушкино, где наш Ваня соизволил проживать, сколько он помнил, всегда существовала проблема с водой. И не то, чтобы с ее наличием, или, как кое-где случается, давление, к примеру, слабое. Нет, и с наличием, и с давлением все в полном порядке. А вот сама водица-то по своей природе была отнюдь не константой. То чистейшая, как слеза, и, если ванну такой наполнишь, она имеет приятно-голубоватый оттенок. А иной же раз, напротив, как рванет из крана ну до того ржавая, что кажется, будто это и не вода вовсе, а смыв с какого-нибудь застрявшего в прошлом, а то и в позапрошлом столетии промышленного производства.

Слухов всяких, да кривотолков на её счет гуляло по городу предостаточно. Но, все же, перебираясь в квартиру в новостройке микрорайона Серебрянка, Иван искренне верил, что ситуация с водичкой из водопроводного крана пренепременнейшим образом изменится. Но ведь редко кому удается, переселяясь в новое жилье, оставить за его пределами все свои старые проблемы. Вот и на новом месте жительства Ивана с водицей все обстояло абсолютно так же, как случалось на прежнем.

Жители города, всяк по-своему, приспосабливались. Иван, например, еженедельно мотался к полюбившемуся ему роднику в Мамонтовке. А поскольку количество желающих набрать «правильной» водички с постоянным ростом числа жителей города, – ввиду его массовой спринторско-захватнической застройки, – также регулярно возрастало, являлось просто невероятным нонсенсом то самое обстоятельство, что не то, что очереди, а и совсем ни единого водопийцы, кроме самого Ивана, у родника не оказалось.

Наполнив двадцатилитровую бутыль, Ваня водрузил ее на стоящую чуть поодаль деревянную скамью и с намерением хлебнуть водицы напоследок вновь спустился к источнику. Когда же потянулся к водоносной трубе, нечаянно заострил внимание на том обстоятельстве, что на месте, где несколько секунд стояла его бутыль, в находящемся под двадцатисантиметровым слоем воды грунте, как Ивану изначально показалось, будто бы под камнем, что-то зашевелилось. Вскоре сообразил, что шевелилось отнюдь не под камнем, а то самое, что он за камень-то и принял . Оно было округлой формы, размером с куриное яйцо, а сверху на его поверхности, деля ее на две симметричные части, тонкой полоской прорастало что-то напоминающее верхний рыбий плавник. «Камень», потихоньку всплывая, приподнимался надо дном, и уже был заметен тоненький, уходящий в грунт отросток снизу него.

Лишь только Ваня более пристально вгляделся в перемещающийся в воде объект, как указанный плавник, раздвоившись, в одно мгновение раскрылся. Это был глаз. Да-да, полноценный глаз. С глазным яблоком, с веками, с радужной оболочкой, со зрачком, с ресницами, наконец, принятыми изначально Иваном за плавник. И оказался он вовсе не рыбьим или глазом земноводного, как следовало бы, пожалуй, предположить. Нет. Это был глаз сухопутного млекопитающего. Он поводил зрачком по сторонам и остановился на опешившем двуногом создании взглядом доброго и умного животного, похожим если не на человеческий, то, как минимум, на собачий или лошадиный, на худой конец.

Наглядевшись на Ивана, мигнув, а может быть даже и подмигнув застывшему в недоумении человеку, глаз перевернулся таким образом, что стал смотреть не вверх – в сторону неба, а вперед – вдоль поверхности воды, в направлении отстоящей метра на четыре реки, куда родниковая водица успешно из трубы и утекала. После чего не спеша проплыл под деревянным помостом с возвышающимся на нем исполином Иваном и юркнул в реку. Бывший ранее снизу, а теперь уж позади отросток оказался небольшим хвостиком, чьи извилистые движения и позволяли загадочному существу уверенно перемещаться в воде.

Первое, что сделал Иван, когда оно продефилировало под ним, это положил ладони себе на макушку, вероятно, подсознательно проверяя, не восстали ли на ней волосы. Потом зачем-то и непонятно на кого очень крепко и весьма смачно выругался. Но, тут же, смекнув, что сделал это чрезмерно громко, огляделся по сторонам, – по-прежнему никого, даже проезжих машин и тех не оказалось на дороге. После чего, уж совершенно неожиданно для себя самого, перекрестился на сооруженный здесь же, на роднике, деревянный крест. Чего ни разу, признаем, не делал за полтора десятка лет, бывая в этом месте. Перекрестившись же, как-то очень тяжело выдохнул, еще разок – видимо для пущей надежности – с не меньшим прежнего смаком проматерился и, наконец, сплюнул.

«Ежели кому расскажешь, поверят разве? Мало того, на смех поднимут, – тридцатисемилетний дяденька плавающий глаз увидал. Это ж надо до такого додуматься. И, самое главное, чем более достоверно ты станешь свое повествование излагать, тем менее правдоподобным в глазах неверующих Фом оно будет представляться. Эх, надо было на мобильник заснять. Хотя. Какой там мобильник? У меня же вообще ни единой мыслишки на тот момент в голове не завалялось. Тупо стоял и пялил глаза. Наверное, и рот при этом раскрыть не преминул. С другой стороны, как будто каждый день с плавающими глазами сталкиваешься. Растерялся конечно. Что там говорить, даже труханул малость. Кто ж знал, что он автономный? А ну, как за ним голова появилась бы. Тогда уж обделаться можно было бы по полной. Нет, об этом все-таки не следует никому говорить. Мало ли?..» – домысливал в полудреме уже устроившийся в кровати Иван.

– Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой! – призывно запел будильник, и Ваня не хотя разлепил глаза, ибо призыв сей был к следованию хоть, конечно же, и не на смертный бой, но, однако, все же, и не на лазурный бережок, а на самую, что ни на есть, опостылевшую работу.

Поднявшись с постели, бодрячком метнулся в душ, и в тот злополучный момент, когда уже полностью намыленный принялся смывать с себя остатки сна, как раз-таки и обнаружилась стекающая с него жидкость жутко коричневого цвета. Ну, вот. Опять попал под раздачу. После такого мытья надо, наоборот, отмываться. Однако, как таковая, альтернатива отсутствовала – намыленным не останешься, а ждать, когда потечет нормальная водица, можно было очень и очень долго.

За завтраком принял решение, добираться в Москву не автомобилем, как планировал изначально, а электричкой. У него так часто случалось. Какое-то предчувствие или даже знамение внутреннее неожиданно посещало. Вот и сегодня мысленно прокрутил перед глазами огромную, ну, просто убийственную пробку на Ярославке. Причем всё рисовалось в настоль точных деталях, что Иван видел не только отдельно стоящие автомашины, а даже и отдельно недовольные лица полусонных пассажиров замершего без движения рейсового автобуса «Станция Пушкино – метро ВДНХ».

Здесь следует упомянуть, что описываемые события протекали в совсем уж недалекие от нынешних и довольно-таки добрые доковидные времена, когда лица людей ещё были в абсолютно открытом для лицезрения доступе, а не скрывали свою довольную или же недовольную индивидуальность за обезличивающей материей.

Как правило, Ваня никогда не ошибался в выбранном способе передвижения. Ведь иногда можно было достаточно быстро проскочить автомобилем Ярославку, но застрять уже в Москве. Иван всецело полагался на это свое «чудное чутьишко». А посему, разместившись у окна в вагоне электрички, был, в принципе, весьма доволен собою. Ибо вполне вписывался в регламентированное время доставки своего не совсем чистого тела к месту своей не совсем любимой работы.

Поезд тронулся. Еще немного поротозейничал в окно, а когда наскучило, и отвернулся от него, то сразу же увидел ее. Она сидела напротив. Как подобает, молодая и очень красивая. Лет двадцати шести-двадцати восьми, не броско и аккуратно одетая, с туго затянутыми на затылке темными волосами и огромными глядящими сквозь линзы стильных очков карими глазами. Ивана сразу же поразила ее какая-то необычайная светлость. Она как будто бы светилась вся. Как будто каждая ее клеточка истончала благоухающую чистоту. И это отнюдь не лоск, не блеск, и даже не столько внешняя, сколько внутренняя чистота. Невольно вспомнились давешние собственные водные процедуры, и он улыбнулся. Странно. Она улыбнулась тоже. Вроде бы, как ему в ответ. Хотя за все те мгновения, что Ивану довелось ее созерцать, ни разу даже и не соизволила взглянуть в его сторону. Вероятно, подобно Ивану улыбнулась своим же собственным мыслям.

Продолжая улыбаться, прелестница извлекла из сумочки мобильник и с помощью видеокамеры, пользуясь смартфоном, будто зеркалом, посмотрелась в него. После чего, достав косметичку, принялась наводить макияж, поскольку была доселе и вовсе без такового. Ивану нравилось и хотелось наблюдать за этой пикантной процедурой, но он посчитал такое непосредственное наблюдение не совсем для себя приемлемым. Вот если бы незаметно. Исподтишка, так сказать. Тогда совсем другое дело. Можно и «поподглядывать» втихаря. А так в открытую – уж как-то неудобно.

Откинувшись на спинку сиденья, мужчина закрыл глаза, будто намереваясь вздремнуть. Но, странное дело, закрыть-то он их закрыл, а, тем не менее, женщину видел. Она все так же продолжала наносить тушь на ресницы. Покончив же с нею, спрятала в косметичку и извлекла взамен губную помаду. Иван, не понимая, что с ним происходит, и практически уже не веря самому себе, поднес руки к векам, – опущены или нет? – порядок, опущены. Хотя, какой же, спрашивается, это порядок?

Меж тем, в момент, когда он косался руками глаз, незнакомка впервые посмотрела в его сторону и очень мило улыбнулась вновь. На сей раз это была улыбка явно не своим собственным мыслям, а направленная непосредственно ему, Ивану. Он это прямо всей своей кожей ощутил. Выдохнул, опустил руки и, не открывая глаз, продолжил «наблюдение». Девушка, элегантно накрасив губы и убедившись в достаточности макияжа, вернула все раннее извлеченные предметы в сумочку и с выражением удовлетворенности на лице отвернулась к окну.

«Какие аппетитные губки!» – непроизвольно мелькнуло в Ваниной голове. Лишь только об этом подумалось, как она, повернувшись, снимает очки, складывает эти самые «аппетитные» губки в фигурку для поцелуя и медленно тянется к нему. Вот он, одурманенный тонким ароматом парфюма, затаив дыхание, очень-очень близко к себе видит ее огромные глаза. А уже в следующее, неимоверно радостное мгновение блаженно ощущает на щеке горячий, влажный и до невероятности нежный поцелуй. Затем умиленно наблюдает плывущий в обратном направлении слегка приоткрытый рот. И, будучи не в силах бороться с гипнотическим притяжением последнего, устремляется вдогонку, догоняет и, наконец, с наслаждением впивается в него губами.

« … конечная … Ярославский вокзал…», – до бесцеремонности громко рявкнул нудный громкоговоритель. Открыл глаза и обнаружил под собственным носом тыльную сторону собственной же ладони, в которую сам и уткнулся губами. Пассажирки напротив не оказалось. Бросился выискивать взглядом и, как ни странно, нашел. Она стояла вполоборота к нему у двери в тамбур.

«Вот тебе и ночь без снов, – подумалось Ивану, – Зато утром сон – прямо вам нате – в пять дэ-формате».

Вообще утро в целом выдалось действительно неплохим. Хорошая погода, хорошее настроение. Все, – и в метро, и на улице, – с удовольствием ему улыбались. И даже охранник на входе в офис и тот с потаенной улыбкой подмигнул. Войдя же в лифт и увидев свое отражение в зеркале, Иван, наконец, прояснил истинную причину столь веселого настроения окружающих: на щеке издевательски ярко алели «преступные» следы помады, четко очерчивающие ровный контур губ.

2. И снова в электричке

Следует признать, что Иван наш был человеком далеко не глупым, весьма рассудительным, умеющим и любящим проводить анализ. Чтобы в случае необходимости суметь-таки докопаться до истины. Да-да, именно так, до истины. До своей, конечно же. Он понимал субъективность любого собственного суждения и порою при разности взглядов в ином обществе даже и не особо стремился его отстаивать или, тем более, навязывать кому-либо. Однако, даже признавая всю ее субъективность, тем не менее, придерживался всегда именно своей точки зрения. И мог подкорректировать последнюю лишь только после цепочки, опять же, собственных рассуждений, пусть даже и основанных на чьих-то весьма весомых контраргументах.

Но, странное дело, как в случае с плавающим глазом, так и после эпизода с помадой на щеке Иван принял произошедшее за данность и не стремился подвергнуть его более глубокому анализу. Ведь большинство ежеминутно текущих вокруг нас событий мы так и воспринимаем, акцентируя внимание лишь на тех моментах, которые считаем нужным «обмозговать». Остальные же оседают в ячейках памяти, откуда некоторые из них в последствии порою извлекаются для дальнейших мыслительных манипуляций, а оставшиеся со временем чаще всего за ненадобностью просто удаляются. Таким самым образом и указанные выше эпизоды заняли соответствующие ячейки в ожидании своей дальнейшей участи. Впрочем, ждать пришлось не так уж и долго.

Пару недель спустя, Иван, как и тогда, отправился на работу общественным транспортом и, конечно же, не прогадал. Но вечером, возвращаясь домой на электричке, должен был все-таки признать, что не один он оказался таким умным. Народу в поезде набралось столь много, что он даже не стал протискиваться внутрь вагона, а, расположившись у дверей, противоположных входным, остался стоять в тамбуре, который впоследствии, впрочем, также изрядно набился пассажирами.

Поезд отправился в путь, а Иван, вставив в уши наушники, погрузился в мир музыки, к которой, признаем, был очень даже не равнодушен. После подобного погружения его обычно ничто абсолютно из происходящего вокруг уже не интересовало. Так случилось и на сей раз. Правда, продолжалось ровно до тех самых пор, пока не закончился альбом выбранного им исполнителя. В паузе, покуда определялся следующий, внимание Вани неожиданно привлекла нечаянно добравшаяся до сознания фраза:

– Ну, ты же знаешь, что я никогда не ошибаюсь при выборе транспорта. Сегодня абсолютно бессмысленно было ехать машиной.

Заинтересовавшись, Иван, чтобы четче слышать глубокий грудной женский голос, извлек из ушей наушники – которые правильнее было бы называть по их функционалу скорее «вушниками» – одновременно переводя взгляд на обладательницу столь притягательного речевого тембра.

– Да-да. Конечно. Я уже минут через двадцать буду в Пушкино, – заканчивала она разговор по мобильному телефону, – Не переживай, мама.

Возможно Иван ее и не узнал бы вовсе. Поскольку она оказалась ниже, чем в прошлый раз, – очевидно из-за отсутствия теперь высоких каблуков, – длинные волосы ее были распушены и имели, вполне вероятно, даже несколько иной оттенок, – хотя точно утверждать этого он не стал бы. И вообще: джинсы, незатейливая кофточка, неброский макияж. А потом еще этот голос. Тогда же ведь она не проронила ни единого слова. А посему никакой ассоциативной привязки при звучании ее речи к их прошлой встрече не должно было появиться. Теперь же ему казалось, что голос этот не мог бы даже и принадлежать той, прошлой. Очки. Именно они оказались теми же, что и в прошлый раз: комбинированного, бордового с черным цвета. Он узнал их первыми. Затем уж глаза. Следом задумчивым взглядом описал очертания щедро пожалованного природой внушительного дамского барельефа, запомнившегося, надо признать, ему не менее примечательных очков.

– Ну, что за привычка дурацкая раздевать баб глазами? – Иван вздрогнул и молниеносно вернулся взором к лицу попутчицы.

– Никакой вам интриги. Все домысливают, дорисовывают себе, – продолжал рассуждать ее приятный голос, однако, губы при этом не соизволили даже хоть чуточку для приличия шевельнуться. Да и вообще все выражение лица выдавало обычного, стоящего напротив, абсолютно к вам и к вашим мыслям равнодушного пассажира электрички. Она даже мельком пробежалась глазами по нему самому. А отсутствие какой-либо последующей реакции лишь красноречиво подчеркивало, что видела она сего индивида впервые. И уж конечно не могла иметь никакого отношения к тогдашнему следу от поцелуя.

– Хотя, с другой стороны, мужик есть мужик, – подытожил голос, а Иван поспешил вернуть ушам изъятые ранее аксессуары.

Трудно точно описать его внутреннее состояние. С одной стороны он в некоторой степени ощущал себя обыкновенным проведенным простачком, над которым умело подшучивают. С другой же – очевидным глупцом. Ибо простачок обычно не понимает, что над ним подшучивают. А он вроде как понимал, но не доставало ума сообразить, каким образом это делается. Ко всему еще, никуда его ведь не денешь, примешалось чувство искреннего стыда. Потому как действительно, глядя на ее столь пышно цветущие подсолнухи, он мысленно уже созерцал их в совсем ином, не обремененном оберткой, свете.

И вот, эти его личные, можно даже сказать интимные рассуждения-воображения каким-то образом вдруг оказались достоянием гласности. Грешной мыслью Ваня даже предположил, что он мог, вероятно, задумавшись, озвучить свои фантазии вслух. Но она, как она могла говорить, не открывая рта? Это притом, что, по всей видимости, кроме него ее слов больше никто и не слышал. В общем любой на Ванином месте непременно призадумался бы. В том числе, и о своем душевно-психологическом состоянии.

Покуда мужчина переваривал случившееся, электричка поспела на станцию Пушкино, и пассажиры, как обычно, плотным табуном ломанулись к выходу. Следуя за незнакомкой по пятам, Иван принял твердое решение, миновав подземный переход, сразу же с нею заговорить, чтобы хоть как-то прояснить сложившуюся ситуацию. Но не тут-то было. Как назло, билет «не сработал» на турникете, а когда Ваня, разрешив сие недоразумение, пустился вдогонку, след ее уже успел простыть.

3. Жанна

С того момента, как мы оставили нашего Ивана несолоно хлебавши в районе железнодорожной станции Пушкино, минуло около девяти месяцев. Тогда еще едва начиналась осень, ныне уже лето было в своей начальной поре. Как раз вчера, первого июня, они с Жанной и ощутили первые признаки. Почувствовали первые, так сказать, знаковые толчки.

За прошедший период очень многое изменилось в жизни Ивана. Он даже внешне настолько преобразился, что его с трудом некоторые из вас смогли бы узнать. Того полноватого, длинноволосого, с наклевывающейся лысиной и жиденькой бородкой добряка уже не было и в помине. Ибо явился он теперь перед нами гладко выбритым по всей площади волосяного покрова головы, – не считая, естественно, бровей да ресниц, – что оказалось, подчеркивая масштабы лба и крепость шеи, весьма и весьма ему шедшим. Был очень даже строен и от того представлялся несколько выше, чем прежде, ростом. Еще более заметной на похудевшем лице стала горбинка чуть искривленного в сторону носа. Но, впрочем, глаза. Они-то точно оставались прежними: левый серого, а правый зеленого цвета. Пожалуй, различная пигментация радужной оболочки глаз, как явный отличительный признак, все-таки сразу же выдавала Ивана. А еще его ровная, очень добрая и располагающая к себе улыбка. Но все эти внешние преобразования вовсе несравнимы с событиями, произошедшими и происходящими в текущую пору его жизни.

– Ванюша, – лишь ступив на порог квартиры, услышал он по-утреннему певучий Жаннин голосок, – Ну, вот. Опять ты меня не разбудил. Оставил одну. Ты же знаешь, нам сейчас лучше постоянно быть вместе. Предупредил хотя бы что ли.

– Я на минутку-то и отлучался. Сгонял за хлебушком. И потом у меня не было достаточной уверенности, что ты еще спишь. Мало ли: может, проснулась, да ушла, как случается, сразу в себя. Чего было зазря беспокоить? – входя в комнату и эмитируя движения бросающегося в кровать к укротительнице Орнелле Мути строптивого Андрея Челентано, – Ах, как же я обожаю эту кареглазую ворчунью!

Тогда осенью он, погруженный в размышления о загадочной незнакомке и о связанных с нею, происходящих в нем внутренних метаморфозах, возвращался домой, и был прямо-таки ошарашен неожиданным столкновением у двери собственной квартиры.