Возмездие, или Тайна мистера Ральфа Никльби

Мистер Никльби вырвал письмо у своего помощника и, бросив на последнего холодный взгляд, распечатал письмо, прочёл его, сунул в карман.

РАЛЬФ. Именно то, что я предполагал. Он умер. Ах, Боже мой! Да, это неожиданность. Право же, мне это не приходило в голову.

НЬЮМЕН НОГС. Дети остались?

РАЛЬФ. В том-то и дело, – двое.

НЬЮМЕН НОГС. Двое!

РАЛЬФ. Да вдобавок ещё вдова. И все трое в Лондоне, будь они прокляты! (Лицо Ньюмена исказилось, словно сведённое судорогой.) Разумно, что и говорить! Очень разумно! Мой брат никогда ничего для меня не делал, и я никогда на него не рассчитывал, и вот, не успел он испустить дух, как обращаются ко мне, чтобы я оказал поддержку здоровой сильной женщине и взрослому сыну и дочери. Что они мне? (Натягивая печатки.) Я их никогда и в глаза не видел.

Сцена вторая

При входе мистера Ральфа Никльби леди в глубоком трауре привстала, но, по-видимому, не в силах была пойти ему навстречу и оперлась на руку худенькой, по очень красивой девушки лет семнадцати, сидевшей рядом с ней. Юноша, казавшийся года на два старше, выступил вперёд и приветствовал своего дядю Ральфа.

РАЛЬФ (сердито насупившись). О, полагаю, вы Николас!

НИКОЛАС. Да, сэр.

РАЛЬФ. Возьмите мою шляпу. (Миссис Никльби.) Ну-с, как поживаете, сударыня? Вы должны побороть свою скорбь, сударыня. Я всегда так делаю.

МИССИС НИКЛЬБИ (прикладывая к глазам носовой платок). Утрату мою не назовёшь обычной!

РАЛЬФ. Её не назовёшь необычной, сударыня. Мужья умирают каждый день, сударыня, равно как и жёны.

НИКОЛАС. А также и братья, сэр.

РАЛЬФ. Да, сэр, и щенята и моськи. (Садясь в кресло.) Вы, сударыня, не упомянули в письме, чем страдал мой брат.

МИССИС НИКЛЬБИ. Доктора не могли назвать какой-либо определённый недуг. У нас слишком много оснований опасаться, что он умер от разбитого сердца.

РАЛЬФ. Ха! Такой штуки не бывает. Я понимаю, можно умереть, сломав себе шею, сломав руку, проломив голову, сломав ногу или проломив нос, но умереть от разбитого сердца… Чепуха! Это нынешние модные словечки! Если человек не может заплатить свои долги, он умирает от разбитого сердца, а его вдова – мученица.

НИКОЛАС. Мне кажется, у иных людей вообще нет сердца и нечему разбиться.

РАЛЬФ. Бог мой, да сколько же лет этому мальчику?

МИССИС НИКЛЬБИ. Николасу скоро исполнится девятнадцать.

РАЛЬФ. Девятнадцать? Э!.. А как вы намерены зарабатывать себе на хлеб, сэр?

НИКОЛАС. Я не намерен жить на средства матери.

РАЛЬФ. А если бы и намеревались, вам мало было бы на что жить.

НИКОЛАС. Сколько бы там ни было, к вам я не обращусь, чтобы получить больше.

МИССИС НИКЛЬБИ. Николас, дорогой мой, опомнись!

КЭТ. Прошу тебя, дорогой Николас.

РАЛЬФ. Придержите язык, сэр! Клянусь честью, это прекрасное начало, миссис Никльби, прекрасное начало! (С подчёркнутым презрением отвел глаза, прошептал.) Мальчишка! (Повысив голос.) Итак, сударыня, вы мне сообщили, что кредиторы удовлетворены, а у вас не осталось ничего?

МИСИС НИКЛЬБИ. Ничего.

РАЛЬФ. А то немногое, что у вас было, вы истратили на поездку в Лондон, желая узнать, что я могу для вас сделать?

МИССИС НИКЛЬБИ. Я надеялась, что у вас есть возможность сделать что-нибудь для детей вашего брата. Перед смертью он выразил желание, чтобы в их интересах я обратилась за помощью к нам.

РАЛЬФ. Не понимаю, почему это так случается, но всегда, когда человек умирает, не оставляя после себя никакого имущества, он как будто почитает себя вправе распоряжаться имуществом других людей. Для какой работы пригодна ваша дочь, сударыня?

МИССИС НИКЛЬБИ. Кэт получила хорошее образование. Дорогая моя, расскажи дяде, каковы твои успехи во французиком языке и в изящных искусствах.

РАЛЬФ (безцеремонно). Попробуем отдать вас куда-нибудь в ученье. Надеюсь, вы для этого не слишком изнежены?

КЭТ. О нет, дядя! Я готова делать всё, только бы иметь пристанище и кусок хлеба.

РАЛЬФ. Ладно, ладно. Вы должны попытаться, и, если жизнь слишком тяжела, быть может, шитьё или вышиванье на пяльцах покажутся легче. (Племяннику.) А вы когда-нибудь что-нибудь делали, сэр?

НИКОЛАС. (резко). Нет!

РАЛЬФ. Нет? Я так и знал! Вот как воспитал своих детей мой брат, сударыня.

МИССИС НИКЛЬБИ. Николас не так давно закончил образование, какое мог дать ему его бедный отец, а он думал…

РАЛЬФ. …думал со временем что-нибудь из него сделать. Старая история: всегда думать и никогда не делать. Будь мой брат человеком энергическим и благоразумным, он оставил бы вас богатой женщиной, сударыня. А если бы он предоставил своему сыну пробивать самостоятельно дорогу в жизни, как поступил со мной мой отец, когда я был на полтора года моложе этого юнца, Николас имел бы возможность помогать вам, вместо того чтобы быть для вас бременем и усугублять нашу скорбь. Мой брат был легкомысленный, неосмотрительный человек, миссис Никльби, и я уверен, что у вас больше, чем у кого бы то ни было, оснований это чувствовать.

МИССИС НИКЛЬБИ (всхлипывая). О да, разумеется, я никогда не знала, куда уходят деньги. А теперь, я могу только посетовать на то, что дорогой усопший никогда не следовал моим советам. И в результате разорился.

РАЛЬФ. Намерены вы работать, сэр?

НИКОЛАС. Конечно, намерен.

РАЛЬФ. В таком случае, взгляните, сэр, вот что привлекло моё внимание сегодня утром, и за это будьте благодарны своей звезде. (Достав из кармана газету, читает.) «Образование. В Академии мистера Уэкфорда Сквирса, Дотбойс-Холл, в очаровательной деревне Дотбойс, близ Грета-Бридж в Йоркшире, мальчиков принимают на пансион, обеспечивают одеждой, книгами, карманными деньгами, снабжают всем необходимым, обучают всем языкам, живым и мертвым, математике, орфографии, геометрии, астрономии, тригонометрии, обращению с глобусом, алгебре, фехтованью (по желанию), письму, арифметике, фортификации и всем другим отраслям классической литературы. Условия – двадцать гиней в год. Никакого дополнительного вознаграждения, никаких вакаций и питание, не имеющее себе равного. Мистер Сквирс находится в Лондоне и принимает ежедневно от часу до четырех в „Голове Сарацина“, Сноу-Хилл. Требуется способный помощник-преподаватель. Жалованье пять фунтов в год. Предпочтение будет отдано магистру искусств». Вот! (Складывая газету.) Пусть он поступит на это место, и его карьера обеспечена.

МИССИС НИКЛЬБИ. Но он не магистр искусств.

РАЛЬФ. Я думаю, это можно уладить.

КЭТ. Но жалованье такое маленькое, и, это так далеко отсюда, дядя.

МИССИС НИКЛЬБИ. Тише, Кэт, дорогая моя. Твой дядя лучше знает, что делать.

РАЛЬФ. Я повторяю, пусть он поступит на это место, и его карьера обеспечена! Если ему это не по вкусу, пусть он сам себе её делает. Не имея ни друзей, ни денег, ни рекомендаций, ни малейшего понятия о каких бы то ни было делах, пусть он получит порядочное место в Лондоне, чтобы заработать себе хотя бы на башмаки, и я ему дам тысячу фунтов. Во всяком случае, я бы её дал, если бы она у меня была.

КЭТ. Ах, дядя, неужели мы должны так скоро разлучиться?

НИКОЛАС. Боль разлуки ничто по сравнению с радостью свидания. Кэт вырастет красавицей. Как я буду гордиться, слыша это, и как счастлива будет моя мать, снова соединившись с нами, и эти печальные времена будут забыты, и… (Потрясенный, слабо улыбнулся и зарыдал.)