Возмездие, или Тайна мистера Ральфа Никльби

СМАЙК. Н-н-нет.

НИКОЛАС. Вы дрожите.

СМАЙК. Мне не холодно. Я привык.

НИКОЛАС. Бедняга!

СМАЙК (расплакался). Ах, Боже мой, Боже мой! (Закрывая лицо руками.) Сердце у меня разорвётся… Да, разорвётся!

НИКОЛАС. Тише. (Положив руку ему на плечо.) Будьте мужчиной. Ведь по годам вы уже почти взрослый мужчина.

СМАЙК. По годам! О Боже, Боже, сколько их прошло! Сколько их прошло с тех пор, как я был ребёнком – моложе любого из тех, кто сей час здесь! Где они все?

НИКОЛАС. О ком вы говорите? Скажите мне.

СМАЙК. Мои друзья, я сам… мои… О! Как я страдал!

НИКОЛАС. Всегда остаётся надежда.

СМАЙК. Нет! Нет! Для меня – никакой. Помните того мальчика, который умер здесь?

НИКОЛАС. Вы знаете, меня здесь не было. Но что вы хотите сказать о нём?

САМЙК. Да как же! Я был ночью около него, и, когда все стихло, он перестал кричать, чтобы его друзья пришли и посидели с ним, но ему стали мерещиться лица вокруг его постели, явившиеся из родного дома. Он говорил – они улыбаются и беседуют с ним, и он умер, когда приподнимал голову, чтобы поцеловать их. Вы слышите?

НИКОЛАС. Да, да!

СМАЙК. Какие лица улыбнутся мне, когда я буду умирать? Кто будет говорить со мной в эти долгие ночи? Они не могут прийти из родного дома. Они испугали бы меня, если бы пришли, потому что я не знаю, что такое родной дом, и не узнал бы их. Как больно и страшно! Никакой надежды, никакой надежды!

Зазвонил колокол. Мальчик при этом звуке ускользнул, словно боялся, что его кто-то заметит.

Сцена пятая

Кэт сидит в очень вылинявшем кресле, воздвигнутом на очень пыльном пьедестале, в комнате мисс Ла-Криви.

МИСС ЛА-КРИВИ. Кажется, я его сейчас уловила! Тот самый оттенок! Конечно, это будет самый прелестный портрет, какой мне приходилось писать.

КЭТ (позируя). Если это верно, то я убеждена, что таким сделает его ваш талант.

МИСС ЛА-КРИВИ. Нет, с этим я не соглашусь, дорогая моя. Модель очень мила, право же, модель очень мила, хотя, конечно, кое-что зависит от манеры изображения.

КЭТ. И зависит немало.

МИСС ЛА-КРИВИ. Да, дорогая моя, в этом вы правы. В основном вы правы, хотя в данном случае я не согласна, что это имеет такое большое значение. Ах, дорогая моя! Велики трудности, связанные с искусством!

КЭТ. Не сомневаюсь, что это так.

МИСС ЛА-КРИВИ. Они так велики, что вы даже не можете составить об этом ни малейшего представления. Изо всех сил выставлять на вид глаза, по мере сил не выставлять напоказ нос, увеличивать голову и совсем убирать зубы! Вам и не вообразить, сколько хлопот с одной крошечной миниатюрой.

КЭТ. Вряд ли оплата вознаграждает вас за труды.

МИСС ЛА-КРИВИ. Не вознаграждает, сущая правда. Да к тому же люди так привередливы и неразумны, что в девяти случаях из десяти нет никакого удовольствия их писать. Иной раз они говорят: «Ох, каким вы меня сделали серьезным, мисс Ла-Криви!», а другой раз: «Ах, какой я вышел смешливый!» – когда самая суть хорошего портрета в том, что он должен быть либо серьезным, либо смешливым, иначе это будет вовсе не портрет.

КЭТ (смеясь). Вот как?

За ширмой, стоявшей между нею и дверью, послышался шорох, и кто-то постучал в деревянную обшивку.

МИСС ЛА-КРИВИ. Кто там? Войдите!

РАЛЬФ (войдя). Приветствую вас, леди. Вы так громко беседовали, что я не мог достучаться.

Обе они почувствовали уверенность, что если не весь их недавний разговор, то часть его была подслушана.

РАЛЬФ. Я зашёл сюда по дороге наверх, почти не сомневаясь, что застану вас здесь. (Бросая презрительный взгляд на портрет.) Это портрет моей племянницы, сударыня?

МИСС ЛА-КРИВИ. Да, мистер Никльби, и, говоря между нами и в четырёх стенах, портрет выйдет премиленький, хотя это и говорю я, его написавшая!

РАЛЬФ. Не трудитесь показывать мне его, сударыня! Я в портретах ничего не смыслю. Он почти закончен?

МИСС ЛА-КРИВИ. Да, пожалуй. (Держа конец кисти во рту.) Ещё два сеанса, и…

РАЛЬФ. Пусть они состоятся немедленно, сударыня, послезавтра ей некогда будет заниматься пустяками. Работа, сударыня, работа, все мы должны работать! Вы уже сдали вашу квартиру, сударыня?

МИСС ЛА-КРИВИ. Я ещё не вывесила объявления, сэр.

РАЛЬФ. Вывесьте его немедленно, сударыня. На будущей неделе комнаты им не понадобятся, а если и понадобятся, им нечем будет за них платить. А теперь, моя милая, если вы готовы, не будем больше терять время.

Мистер Ральф Никльби жестом предложил молодой леди идти вперёд и, важно поклонившись мисс Ла-Криви, закрыл дверь и поднялся наверх, где миссис Никльби приняла его со всевозможными знаками внимания.

РАЛЬФ (с притворной ласковостью). Я нашёл место для вашей дочери, сударыня.

МИССИС НИКЛЬБИ. Что ж! Должна сказать, что меньшего я от вас и не ждала…

РАЛЬФ. Дайте мне договорить, сударыня, прошу вас. Отсутствие деловых навыков в этом семействе приводит, по-видимому, к слишком большой трате слов, прежде чем дойдут до дела, если о нём вообще когда-нибудь думают.

МИССИС НИКЛЬБИ. Боюсь, что это действительно так. Ваш бедный брат…

РАЛЬФ. Мой бедный брат, сударыня, понятия не имел о том, что такое дело. Он был незнаком, я твёрдо верю, с самым значением этого слова.

МИССИС НИКЛЬБИ. Боюсь, что да. (Поднося платок к глазам.) Не будь меня, не знаю, что бы с ним сталось.

РАЛЬФ. Сетовать бесполезно, сударыня. Из всех бесплодных занятий плакать о вчерашнем дне – самое бесплодное.

МИССИС НИКЛЬБИ. Это верно. Это верно.

РАЛЬФ. Место, которое я постарался ей обеспечить, сударыня, это… короче – это место у модистки и портнихи.

МИССИС НИКЛЬБИ. У модистки?!