Расстрельное время

– Как только, так сразу, – съязвил Бушкин и вновь настойчиво спросил: – Так что там было на указателе?

– Налево – на Асканию-Нову, и дальше, до самого Чонгара. А если вправо повернете, в Чаплинку, в Каланчак попадете, – и, все так же дружелюбно улыбаясь, он спросил: – Вам-то, как я понимаю, на Чонгар надо?

– Это почему вы так решили? – спросил Кольцов, не особенно, впрочем, раздражаясь от бесцеремонности случайного знакомого.

– А я – колдун. Правда. Я все про всех знаю. Вы вот едете, и не знаете, что у вас впереди. А я знаю.

– Ну и что? – Кольцов начал понимать, что перед ними или доморощенный шутник, или психически нездоровый человек.

– У вас впереди незабываемая встреча, – он громко захохотал. – Счастливого пути!

И, продолжая хохотать, колдун пошел к тачанке и едва ли не на ходу легко впрыгнул в нее. Они свернули вправо и вскоре затерялись вдали.

– Ох, не нравится мне все это! – мрачно сказал Бушкин.

– Что – «это»?

– И этот колдун, его интерес к нам, все эти его смешочки, ухмылочки. И это пророчество про незабываемую встречу.

– Это как раз понятно: люди в пути. В конце пути у них обязательно будет встреча, – пояснил Кольцов. – Я встречал таких. Они сами себя развлекают, и других заодно.

– А, может, он просто больной? – Бушкин покрутил палец у виска. – Ну, не может же здравомыслящий человек называть себя колдуном.

– Может, и больной, – согласился Кольцов.

– А вдруг и вправду колдун? Он когда от нас отъехал, верите – нет, на меня вроде как серой пахнуло! – серьезно сказал Бушкин.

– У вас больные нервы, Бушкин. Успокойтесь! – уже начал раздражаться Кольцов. – Больше мы с ним не встретимся. Нам – влево, на Асканию-Нову. А он направо свернул.

Они тронулись дальше. Замёрзшие ночью комья грязи оттаяли, и автомобиль мягко бежал по дороге.

Уже за полдень перед ними еще издали завиднелась довольно большая темно-серая роща, и послышался шумный, накликающий снега, грачиный грай. Это была окраина Аскании-Новы.

Не в пример Чёрной Долине, имение Фальц-Фейнов мало пострадало от пребывания здесь как белых, так и красных. Должно быть, в душах даже самых отпетых разбойников, при виде прекрасного, просыпается что-то доброе, человеческое.

Аскания-Нова была жемчужиной этого выжженного солнцем степного края. Всегда чистая, ухоженная, с белоснежным дворцом, утопающая в зелени, она завораживала взор, и даже сама мысль что-то разрушить здесь казалась большинству её посетителей кощунственной.

За время войны Аскания-Нова много раз переходила из рук белых к красным и обратно, но большей частью в ней были разрушены или сожжены лишь дворовые пристройки и частично разрушены вольеры, в которых хозяева имения содержали для забавы диких зверей, животных и птиц.

Даже лихие конники генерала Барбовича[20 - Иван Гаврилович Барбович (27 января 1874 года – 21 марта 1947 года, Мюнхен) – генерал-лейтенант кавалерии (1919). Деятель Белого движения в России. Организовал конный отряд из своих бывших однополчан, во главе которого выступил 26 октября 1918 года на соединение с Добровольческой армией генерала А.И. Деникина. С апреля 1920 года – командир 1-й Сводной кавалерийской дивизии в Русской армии генерала П.Н. Врангеля, участвовал в боях в Таврии. 19 июля 1920 года был произведён в генерал-лейтенанты. В сентябре – ноябре 1920 года – командир конного корпуса. Награждён учреждённым Врангелем орденом Св. Николая 2-й степени за доблесть и самоотвержение, многократно им проявленное в целом ряде боёв.], проживавшие здесь несколько дней, не позволили себе ничего варварского. Правда, жарили яичницу из страусиных яиц, постреляли оленей и лебедей, выпустили из вольеров страусов, и они разбежались по степям. Их отлавливали и возвращали обратно. И никому в голову не пришло отправить их на кухню.

А медведь, выпущенный из загородки пьяными казаками, долго бродил по селам, пугая жителей и собак. Потом кто-то невзначай выяснил, что он умеет танцевать и, вероятно, прежде выступал в каком-то бродячем цирке. Его присвоили себе цыгане, и какое-то время ездили с ним по всей Украине, собирая толпы зрителей. Медведь неплохо кормил цыган в это голодное время. Но потом ему это надоело, и где-то под Нежином он от цыган сбежал. С тех пор больше о нём никто ничего не слышал.

Рассказывали и о том, что белогвардейские казаки присмотрели здесь, в помещичьих конюшнях, элитных коней, которых хозяева не сумели или не успели вывезти. Сытых, не измученных походами коней, они распределили между собой. Но ночью кто-то открыл ворота конюшен и выгнал их в степь. Почуяв волю, кони разбрелись по ближним и дальним окрестностям. Местные жители ещё долго ловили в Таврических степях статных одичавших скакунов.

Нет, не соврали тогда Ромка с Данилой Павлу Заболотному, когда сказали, что поймали чубарого красавца коня где-то здесь, в херсонских степях. Скорее всего, «Алмаз» – так назвали его цыганчата – был из этой самой фальцфейновской конюшни.

Кольцов с Бушкиным и шофером Артемом Кошевым долго ходили по имению, любуясь его красотами и уцелевшими диковинами.

– Красота-то какая! – восторгался Бушкин. – Как в раю.

– В раю морозов не бывает, – буркнул Артем.

– Это еще неизвестно. Никто пока оттуда не приезжал, – и, удивленно качнув головой, Бушкин добавил: – И что удивительно, не поднялась рука!

– Вы о чем, Бушкин? – спросил Кольцов.

– Почти ничего не разорили. Не то, что в Чёрной Долине, – пояснил Бушкин. – Я когда в бронепоезде товарища Троцкого по России мотался, много всякого повидал. Отчего наш народ, как лютые разбойники, так любит грабить, разрушать, палить?

– От бедности, – коротко ответил Кольцов. – А потому, от ненависти.

– И еще чуток от зависти, – добавил Бушкин.

– Пожалуй, – согласился Кольцов. – А вы, Тимофей, еще совсем недавно хотели во Франции начинать революцию? Не раздумали? Последствия будут примерно такие же.

– Чудные слова говорите, Павел Андреевич! – Бушкин удивленно посмотрел на него. – Вы вроде как против революции?

– Я против уничтожения имений, против пожаров, грабежей, бессмысленных расстрелов и убийств. Против уничтожения всего того, что человечество создавало на протяжении не одного столетия.

– А как же тогда понимать слова Интернационала: «Весь мир насилья мы разрушим», а уже потом построим свой мир? Я когда в Москве был, на митинге Ленина видел. Он вместе со всеми пел Интернационал. Не стал бы, если бы был несогласный.

– Ну, не буквально же надо это понимать, – возразил Кольцов. – Интернационал призывает разрушить мир насилия. Понимаешь? А вовсе не дворцы и имения.

– А «мир хижинам, война дворцам»? Это что, тоже не буквально? – наступал на Кольцова Бушкин. – А как же тогда революции совершать? В белых перчатках, да?

– Эх, Тимофей, Тимофей! – укоризненно покачал головой Кольцов. – Всякая революция, это, как правило, переворот, смена старой власти со всеми ее законами.

– Пока никаких возражениев, – согласно кивнул Бушкин.

– Чаще всего, революция – это стихия. Буран. Тайфун. Она рушит на своем пути всё. Но тот, кто идет в революцию сознательно, должен понимать, что в первую очередь он должен помогать таким же, как он обуздать эту разрушительную стихию.

– А вот это уже слишком мудрено, – сказал Бушкин. – Вы, как Лев Давыдович Троцкий. Тот тоже, бывало, как чего скажет…

– Подумай хорошенько, поймешь. Слово «обуздать» разве тебе не понятно? Обуздать коня: смирить его, подчинить своей воле.

– Про коня – понятно, а вот про революцию – не совсем.

– Понимаешь, в ярости и злобе чего только люди не натворят! Дворец подожгут, все перебьют, переломают, скотину перестреляют. А потом, когда опомнятся – жалеют. А ты помоги им раньше опомниться. Возьми те же дворцы. Это лучшее, что создало челове… – Кольцов осекся на полуслове.

– Колдун! – взволнованно прошептал Бушкин, глядя поверх голов ротозеев, обступивших вольер с зебрами. – Честное слово! Это он!

– Где? – Кольцов стал тоже всматриваться в том же направлении, что и Бушкин.

– Честное слово! Я его видел!

– Может, показалось? – с сомнением спросил Кольцов. – Он ведь по правой дороге поехал. И потом: мы же на автомобиле. Как бы он успел?

– Да он это! Точно! Он еще вроде как рукой мне махнул, – и Бушкин внезапно бросился в толпу. Энергично работая локтями, он пробился сквозь людскую толчею на менее людное пространство. Кольцов пробирался следом за ним.