Расстрельное время

Колодуб подошел.

– Поближе.

И когда Колодуб наклонился к нему, Савелий зашептал:

– Просьба у меня. По секрету. Не для чужих ушей. По старой памяти…

– Говори. Степь кругом, никто не услышит.

– А те? – Яценко указал глазами на Кольцова и красноармейцев, деликатно отошедших в сторону.

– А тем ты, Савочка, як коняке пятая нога. Да и у нас с тобой уже нету никаких секретов. Я так понимаю, уже и не будет. Говори, чего тянешь! – начинал злиться Колодуб.

– Ты, Петро, не вези меня до Каретникова. Стрельни тут, в степи, – горячечно зашептал Яценко. – Скажешь, в бою застрелили.

– Шо тебе от того, где пулю примешь? – равнодушно спросил Колодуб. – Так хоть поживешь еще часок-другой, а то и сутки. Еще увидишь, як сонечко утром встает.

– Сыны у меня. Трое. Пусть думают, шо батько в бою загинул.

– Понимаю тебя, Савочка. Но ничем помочь не могу, – отходя от тачанки, сказал Колодуб. – В бою бы встренулись, другой коленкор. Сполнил бы твою просьбу. А в безоружных людей стрелять не приучен. Звиняй, не договорились, – и он кивнул возчикам: – Паняйте!

Тачанка тихо тронулась по дороге. Ее вновь обступили трое конных. Не почетный эскорт, охрана. Чтоб не сбежал бандит и чтоб другие бандиты его не попытались освободить.

– Петро! Петро! – издалека прокричал Яценко. – Скажи, что б хоть веревки чуток ослабили! Больно!

– Езжай, езжай! – равнодушно отозвался Колодуб и вдруг вскинулся, зло закричал: – А тем четырем пацанам, шо ты на Егоровой балке порубал, им як, не больно было? И деду Макару из Великой Лепетихи, шо ты на воротах повесил, не больно? Езжай, езжай! Сам себе судьбу выбрал!

Тачанка с пленными поплелась по дороге.

А из-за кургана тем временем появилась странная кавалькада. Вслед за бравым всадником, тяжело переваливаясь на колдобинах, тащились четыре вместительных телеги, груженные различным крестьянским скарбом. Тут можно было увидеть и самовар, и настенные часы, подушки и одеяла, бочки, кастрюли, корыта, туго набитые чем-то мешки и деревянные ящики. На последней телеге ехала даже клетка с двумя десятками кур, а сзади, привязанная к задку телеги, плелась коза, она на ходу хватала подмерзшие стебли травы и увлеченно их жевала.

– Это ещё шо за дела? – гневно спросил Колодуб, когда телеги поравнялись с ним.

– У их спросить, дядько Петро, – указал молодой махновец на группку безоружных бандитов, окруженных всадниками. – За бугорочком стояло. Видать, ихние трохеи. Людям бы раздать, так нема туточки поблизу ни одного села. Мы ришылы до штабу доставить, хай начальствие распорядыться.

– Правильно, сынки, – согласился Колодуб. – Добро, оно и есть добро. Хоть тут и ничого путного, а все ж. Чого його на ветер кидать. Пошлем батьке в Гуляйполе. Вин там ранетый, пускай порадуется. Может, Сёмка Каретников як-то по-другому распорядыться, то его начальственное дело…

Замыкали кавалькаду всадники, которые впереди себя гнали оседланных лошадей. Это были честные трофеи, добытые махновцами в бою с бандитами батьки Яценко.

Колодуб вместе с Кольцовым двинулись к «форду». Красноармейцы и Бушкин все это время сидели в кузове, обсуждая происшедшее. Еще минуты назад они были готовы умереть в бою, а сейчас уже посмеивались над какими-то байками Бушкина.

При приближении Кольцова и Колодуба, они спустились на дорогу и выстроились вдоль кузова.

Колодуб только сейчас по-хозяйски обошел автомобиль и, ни к кому не обращаясь, вынес свой вердикт:

– А коняка все-таки лучшее!

Кольцов улыбнулся, но промолчал.

Колодуб спросил у Кольцова:

– Она шо ж, до вас прикрепленная?

Вместо Кольцова ответил шофер Артем Кошевой:

– Тут такая диспозиция. Велено доставить товарища комиссара на место, и тут же вернуться обратно, – доложил он.

– Ну, так чего стоишь? Паняй, засветло вернешься. Только глядите по сторонам. Тут по степам еще две-три банды гуляют. С одной мы на днях под Мелитополем встренулись. Но она шустрее нас оказалась. Втекла. Теперь тоже где-то тут мотается.

– А товарищ комиссар как же? Я по приказу его до самого места обязан доставить, а уже потом возвращаться.

– Ты за товарища комиссара не беспокойся, считай, он уже на месте, – сказал Колодуб. – Вернешься, все как есть расскажешь. Моя фамилия Колодуб. Скажешь, ты товарища комиссара мне из рук в руки передал.

– А может, это… Ну, может, какую бы бумажку дали. Для отчетности, – засомневался Кошевой.

Кольцов достал из командирской сумки «вечное перо» и четвертушку бумаги и, пристроившись на капоте автомобиля, черкнул несколько слов: «Я и Бушкин в расположении повстанцев. Кольцов» – и вручил записку Кошевому.

– Отдадите Гольдману из хозуправления.

– А как же! Записка – это совсем другое дело! А то мало ли чего, вдруг бы не поверили, – приговаривая, Кошевой уселся на свое водительское место, рядом с ним устроился один из пулеметчиков.

Уже выглянув из кабины, Кошевой спросил:

– Товарищ комиссар, а, может, все же довезу?

– Паняй, паняй! – отпустил его Колодуб. – Мы дедовским способом, на конячках. Утекать нам не от кого, скорость не требуется.

Кольцов все же заботливо спросил:

– Доедете? Автомобиль-то исправный?

– А что ему, – улыбнулся Кошевой. – Разве что малость перегреется. Так нам тоже спешить некуда. А так она не хуже коня, окромя воды и бензина ничего не просит.

Тихо заурчал мотор. Кольцов приветливо взмахнул рукой:

– Спасибо вам! За всё!

Автомобиль развернулся и, обдав остающихся на дороге Кольцова, Колодуба и Бушкина синей гарью, резво побежал к Аскании-Нове.

А Кольцов и Бушкин вслед за Колодубом спустились в небольшой распадок[21 - Распадок – мелкая ложбина или небольшая боковая долина, выходящая в главную; длинный овраг.], где их ожидали две пулеметные тачанки.

* * *

Отдохнувшие кони резво бежали, тачанки мягко покачивалась на раскисшей за день дороге. Вокруг было по-зимнему неуютно, пустынно.

Кольцов какое-то время сидел, опираясь на холодную станину пулемета. Заметив это, сидевший впереди, рядом с ездовым, Бушкин сгреб в охапку сено, выстланное на дне тачанки, и заботливо притрусил им станину.

Кольцов благодарно ему кивнул.