Последнее плавание капитана Эриксона

– Дорогой, говоришь? – замялся Эриксон. – Мне бы тонн пять… Ну, даже три. Только рассчитаюсь не сегодня. Карман пустой. Рассчитывал на тебя. Не упрекнешь: никогда прежде тебя не подводил. А тут: ветер северный, машина вовсю, а иду на малом ходу. Вот и опоздал немного.

– Не немного, а почти на сутки.

– Ну что теперь об этом… – Эриксон подумал, что не стоит ссориться с маклером, тот рассердится, затаит обиду, не предложит больше хорошую работу, да и сейчас – в его праве дать или не дать ему угля в долг. И он мягко и добродушно добавил: – Ладно, будем считать: оба виноваты. – И перешел на деловой тон: – Так об угле. Или отработаю, или потом деньгами расплачусь. И не сомневайся, ты меня знаешь.

– Ты меня тоже. Не мог я мебельщиков подвести. Давние клиенты. – И, немного поразмыслив, маклер твердо сказал: – Договорились: три тонны…К финнам заходить не советую. Мало ли что: они все еще воюют, и законы у них тоже военные. Приглянется кому-то твой пароходик – отберут. Или военные грузы заставят перевозить. Бесплатно.

Эриксон прислушался к совету, в Финляндию не пошел.

Несколько суток они болтались в Ботническом заливе: неторопливо приближаясь к дому, попутно заходили в порты. Но удача напрочь отвернулась от них. Эриксон объяснял это войной.

Еще когда она только началась, Швеция заявила о своем нейтралитете. И торговля особенно между странами прежде бойкая стала постепенно сходить на нет. Ботнический залив опустел, ночами он и вовсе замирал. Прежде навстречу «Эскильстуне» плыли или обгоняли ее ярко освещенные, гремящие музыкой большие и маленькие, торговые и пассажирские суда. Теперь же финская сторона залива словно погрузилась в кромешную темень и тишину. Шведская тоже не очень щедро освещала себя. Экономили на всем, надеясь на лучшее, но опасались худшего.

Флот тоже нищенствовал. Стал меньше перевозить грузов, экономя на электричестве, угле, бензине.

И все же люди жили. Они нуждались в продуктах питания, товарах. И чаще всего, тоже из экономии, по заливу плыли доверху груженные суда, на всякий случай прижимаясь поближе к берегу.

Уже неподалеку от Стокгольма им навстречу прошли несколько тяжело груженных пароходов.

«Хорошее предвестие», – подумал Эриксон. И с некоторой надеждой сказал рулевому:

– Не отчаивайся, Рольф. Впереди богатый порт Евле. Почти уверен, в нем нам обязательно повезет.

– Да, капитан. Бог обязательно заметит наше усердие и вознаградит, – поддержал Эриксона рулевой. Это была, пожалуй, самая длинная фраза, которую произнес Рольф за все время скитаний по заливу.

Но и в Евле их тоже ждала неудача. Лишь осенняя погода на все время их плавания повернула к ним свой ясный лик: стояла солнечная и тихая.

Больше они ни в один попутный порт уже не заходили.

На семнадцатые сутки плавания «Эскильстуна» проплыла мимо гряды Аландских островов. Кое-где на их сером фоне заплатами выделялись красные квадраты черепичных крыш. А еще через пару часов рулевой склонился к переговорнику:

– Капитан! Проходим Бекхольм. Швартуемся на старом месте?

Эриксон ничего не ответил, но вскоре сам возник в рубке.

Мимо них проплыли кирпичные стены высоких эллингов острова Бекхольм, из-за них, словно настороженные аисты, глядели в небо решетчатые краны. У причалов густо теснились большие грузовые пароходы.

Затем «Эскильстуна» стала поворачивать, и остров Бекхольм со своими кранами и пароходами стал, словно декорация в театре, сдвигаться в сторону, и перед ними медленно возник Стокгольм.

3

Собственно, их взорам открылся даже не сам Стокгольм, а остров Стаден, на котором разместилась основная часть города, его деловой, торговый и административный центр с дворцами, соборами, отелями.

За дощатыми пакгаузами просматривались сбегающие к набережной улицы, по ним куда-то торопились автомобили. В плеск волн о каменные стены набережной и хриплые крики драчливых чаек вплетались резкие, требовательные звонки трамваев.

Они вошли в небольшой залив Стремен, место стоянки малых судов. Проплыли мимо стоящих неподалеку от берега на якорях небольших парусников, а также похожих на игрушечные, ярко раскрашенных прогулочных пароходиков, и направились к своей швартовой стоянке.

Затих движок, и в рубке поселилась тишина. Рольф повесил на вешалку свою поношенную брезентовую куртку и накинул на себя нарядную, выходную.

Вскоре в рубке появился уже умывшийся и переодевшийся Эриксон. Он присел на высокий вращающийся стульчик, достал из кармана коробочку с сигарами, привычно специальным ножичком срезал у одной кончик и, щурясь от солнечного света, заполонившего рубку, закурил. И все это молча и сосредоточенно.

Рулевой стоял, опершись на штурвал, и ждал, что скажет капитан. Но Эриксон продолжал угрюмо молчать, хотя его лицо жило. Оно то хмурилось, то прояснялось. Похоже, он подводил итоги их неудачного плавания. По крайней мере так понял Рольф молчание капитана, и чтобы хоть как-то ободрить его, утешить, что ли, он первым нарушил тишину. Бодрым, не соответствующим всем тем неприятностям, что с ними произошли, голосом, он проронил:

– Я что хотел тебе сказать, Эрик…

Эриксона на самом деле звали Густав, но почти все хорошие знакомые и друзья чаще всего звали его Эриком. Так производное от фамилии стало его именем. Он привык к нему или смирился, но откликался на него без всякой обиды.

– Скажи что-нибудь хорошее, – не поднимая головы, мрачно отозвался капитан. – Плохого сверх головы.

– Так вот, послушай. Еще когда мы ушли из Евле, я услышал голос. Правда! Нигде никого. Ты – в кочегарке. А кто-то вроде как рядом со мной стоит и говорит…

– Заснул, что ли? – перебил его Эриксон. – Такое иногда случается. Это когда крепко из сна выбьешься.

– Да что ты! Когда в Евле кантовались, я успел хорошо поспать. А это, когда мы уже часа два по заливу шли, – даже обиделся рулевой.

– Ну-ну! И что он… этот голос? – с легкой иронией спросил капитан.

– Твое дело, можешь не верить. А сказал он вот что. «Не печальтесь, говорит, звезды так поворачиваются, что следующее ваше плавание будет очень удачное. Даже сверх того».

– Так и сказал: «Сверх того»? – скривился в мрачной улыбке Эриксон.

– Слово в слово.

– Ну да! «Сверх того» – это сверх чего? – И мягко, но настойчиво капитан продолжил: – Когда мимо Бекхольма шли, заметил, сколько там грузовиков на якорях стоят? Не чета «Эскильстуне». В прошлые годы ты видел такое? А сколько их здесь, в Стремене? – он указал на окно рубки. – И все они тоже готовы ухватиться хоть за какую-никакую работу.

– Кругом воюют, – вздохнул рулевой.

– И я о том же. – И капитан с издевкой повторил: – «Сверх того»…

– А, может, по Меларену сплаваем? – с неуверенностью в голосе предложил Рольф.

– Нет, – качнул головой Эриксон. – Разве забыл? Даже уголь не оправдывали.

Он опустил руку в карман, извлек кошелек. Достал оттуда несколько стокроновых купюр и, раскинув их веером, положил на столик рядом с вахтенным журналом и лоцманской картой. Встряхнул кошельком.

– Пусто! – и указал глазами на купюры, что лежали на столике. – Это все, что у меня на сегодня есть. Все мое богатство. И еще «Эскильстуна», но, к сожалению, она пока приносит только одни убытки.

Рулевой молчал.

Эриксон посчитал купюры, их было шесть. Отделил три, протянул рулевому:

– Извини, но это все, что я могу тебе сейчас заплатить. Идти пока никуда не собираюсь, так что поищи себе работу. А я постою до лучших времен. Разбогатею – рассчитаюсь. Если вдруг подвернется что-то подходящее, позову.

Рулевой аккуратно свернул купюры и сунул в карман куртки. Делал он это безмолвно, механически. Он не был готов к такому расставанию с капитаном.

Эриксон заметил его отрешенный вид, никакие утешительные слова не шли в голову, но и врать он не хотел. Да и не умел врать. Поэтому сказал:

– Извини, к сожалению, ничем больше, ни словами, ни деньгами не могу тебя утешить. Одно обещаю: постараюсь в ближайшее же время рассчитаться. Я помню все свои долги. И еще никто ни разу не упрекнул меня, что я обманул.