Последнее плавание капитана Эриксона

Однажды отец собрался съездить к дяде Юхану, и мальчишка упросил взять его с собой. Ему совсем не интересен был дядя Юхан, но его согревала перспектива покататься на поезде.

Они ехали целый день, и все это время Густав не отходил от окна. Дорога была холмистая, поезд то нырял в туннели, то мчался по мостам. И тогда земля оказывалась далеко внизу, и Густаву казалось, что он летит над лугами, где паслись стада коров. С высоты и коровы, и пастухи казались совсем крохотными. Потом стало темнеть, и он, переполненный дневными дорожными впечатлениями, там же, сидя у окна, уснул.

А утром проснулся в чужой комнате, точнее, его разбудил незнакомый мужчина в необычной одежде. У себя в Карлстаде Густав тоже видел таких, это были матросы, они плавали на яхтах и пароходах по озеру.

– Вставай, будем знакомиться. Я – твой дядя Юхан, – мужчина широко улыбался, и лицо у него было доброе, приветливое. – Твой папа – мой брат. Стало быть, ты мой племянник.

– А вы кто? – спросил Густав.

– Экий ты непонятливый. Я же сказал: твой дядя.

– Я не про это, – мальчишка указал на одежду дяди Юхана и на его фуражку с позолоченной флотской эмблемой. – Вы матрос?

– Ну, в общем-то, да. Моряк. Даже точнее: капитан.

– А капитан главнее моряка? – спросил Густав.

– Как тебе сказать? Он тоже моряк. Но он знает чуть больше других моряков. Ну, к примеру, он хорошо знает морские дороги, и может даже в самую темную ночь привести свой корабль в нужный порт.

Потом дядя Юхан с отцом куда-то ушли, а тетушка Ловиса накормила его завтраком, после чего отвела на море. Оно было огромное, без берегов. Куда ни глянешь – вода и вода. У него особенный запах, и над ним летают другие чайки, совсем не такие, как на их озере Венерн.

А еще через день дядя Юхан с разрешения папы взял его с собой в короткий рейс. Он проплавал целый день, потом ночь и еще день. Уже через какой-то час он начал осваиваться на «Якубе» – так назывался дядин пароход. Он быстро весь его изучил и уже знал путь и в кочегарку, и в рулевую рубку. Большую часть времени в рубке стоял дядя Юхан.

– Тебе нравится море? – спросил он.

– Да. Даже очень.

– Ну что ж. Тогда вставай к штурвалу. Он круглый, но это не значит, что его нужно туда-сюда крутить. Вот видишь, это компас, – указал дядя. – А на нем стрелочка. Она указывает, куда нам надо плыть. И если стрелка начинает отклоняться, ты с помощью штурвала ставишь ее на прежнее место, и она выведет нас туда, куда нам нужно. А нужно нам, Густав, в Стокгольм.

С тех пор прошли годы и годы. Давно нет на свете дяди Юхана, первого его учителя всем морским премудростям. Уже и сам он стал старше тогдашнего дяди. Долог был его путь к капитанскому мостику, вдвое дольше – к капитанскому мостику на своем пароходе…

Почему все это вспомнилось Эриксону? Наверное, потому, что он вдруг оказался без работы. В плавании не до воспоминаний. А когда много свободного времени, все прошлое само возникает в памяти.

Он стоял на палубе в своей брезентовой рабочей одежде возле шлюпки, в некоторых местах краска на ее бортах облезла, и проплешины светились голым деревом. Еще тогда, давно, дядя Юхан говорил: «Кто главный на пароходе? Капитан, топка и шлюпка! Если топка греет котел, двигатель работает, капитан приведет пароход в назначенное место. Если в шторм вода зальет топку, нет пару, заглох двигатель, но в порядке шлюпка – уже не все потеряно, до берега доберешься, а там люди, там жизнь».

Он давно собирался подкрасить шлюпку, но все не хватало времени. И вот – выдалось, можно не только шлюпку, весь пароход наново покрасить. Он извлек из потайных закоулков и вынес на палубу кисти и две банки краски. Редкой краски, на льняном масле. Такую сейчас не найдешь. Эту краску он уже второй год берег, не пускал в дело. На таком масле краска даже на днищах судов держится до пяти лет, а то и дольше, ей не страшна ни морская вода, ни солнце. Прежде льняное семя привозили из России, и здесь из него отжимали масло. Но с тех пор, как в России начался этот бедлам, который они называют революцией, им там стало не до льняного масла. Уже пришло время, и всю «Эскильстуну» слегка бы обновить, да где ж теперь возьмешь столько этой редкой краски?

День стоял хороший, солнечный. До вечера он успеет покрасить шлюпку, а за ночь, если не будет дождя, она даже успеет слегка подсохнуть.

Он снял куртку, и едва только успел пару раз мазнуть кистью по шлюпке, как снизу, с набережной раздался голос:

– Эй, Эрик! Чем занимаешься?

Он глянул вниз, там стоял томящийся от безделья знакомый матрос с соседнего парохода.

– Ну что тебе? – не очень дружелюбно отозвался Эриксон, давая стоящему внизу понять, что он занят и не намерен вступать в разговоры.

– Да так, из любопытства. Я тебя с утра все высматривал…

– Не мешай. Хочу шлюпку покрасить.

– Продавать «Эскильстуну» собрался?

– С чего ты взял? Я еще не совсем выжил из ума.

– А чем красишь? Суриком?

– «Суриком» – скажешь такое! – с пренебрежением сказал Эриксон. – Белой, на льняном масле!

– Ух ты! Где ж ты ее достал? Я уже два года на льняном краску не видел.

– Старые запасы.

– Запасливый ты! А я уж почему-то подумал, что будешь продавать «Эскильстуну»… Ну, продолжай, крась!

Сделав еще несколько мазков краской по шлюпке, Эриксон снова оторвался от работы, подошел к краю палубы и спросил у все еще стоящего возле его причала матроса:

– Карл! А ты с чего вдруг стал меня искать?

– Не помню… Ах, да! Тут этот… маклер Бергстрем с утра тебя спрашивал. Два раза приходил. Я и подумал: не станет же он просто так тебя разыскивать.

– Если я ему нужен, и в третий раз придет. – И Эриксон снова вернулся к шлюпке, продолжил ее красить.

– Слышь, Эрик! А, может, он это… Ну, какую-нибудь работу хочет тебе предложить? – донеслось снизу.

– Иди своей дорогой, – с легкой досадой ответил Эриксон, продолжая старательно размахивать кистью. Работа спокойная, неторопливая, способствовала неспешному размышлению. «А и в самом деле, зачем Бергстрем меня разыскивает?» – подумал он. Аккуратно поддел шпателем старую облупившуюся краску, очистил добела доску и лишь после этого нанес на нее слой краски. Но при этом продолжал размышлять: «…Не было бы дела, не пришел бы. Два раза приходил. В третий раз может и не прийти. Таких, как я, ищущих работу, сейчас не пересчитать…»

7

Контора корабельного маклера Бергстрема находилась неподалеку, в конце набережной. Из своих окон маклер мог видеть стоящие у причалов пароходы, в том числе и «Эскильстуну».

Эриксон поднялся по ступенькам конторы, спросил стоящего в коридоре клерка:

– У себя хозяин?

– С утра был. Должно, на месте.

Бергстен действительно находился в кабинете.

– Мне сказали, будто бы ты меня сегодня искал? – спросил Эриксон. Держался он при этом независимо, с достоинством. – Не хочешь ли предложить работу?

– Я больше трех недель не видел твою колымагу у причала. Разве плохо заработал? – спросил Бергстен. Говорил он отрывисто, с тяжелой одышкой. – Куда бегал?

– Как собака-ищейка мотался по Меларену. Ноль. Потом около трех недель бегал по Ботнике, добежал до Лулео. Обшарил все порты, – он показал маклеру руки. – Веришь – нет, отказался от кочегара, сам стоял у топки…

– И что?

– То же самое – ноль.