Расстрельное время

– Вы б, граждане, документы предъявили. Чтоб никаких сомнений, – вежливо попросил морячок.

– Документы! – дружно поддержали его свои.

– Насчет документов не возражаю, – согласился Кольцов. – Время военное, – и достал из бокового кармана своей кожанки удостоверение. Морячок бегло его просмотрел, протянул пожилому товарищу. Тот, прежде чем принять его, старательно вытер руки о полу шинели и приладил на носу очки. Лишь после этого взял удостоверение, прочитал:

– Пол-но-моч-ный пред-стави-тель ВЧК! – и, восхищенно покачав половой, повторил: – Полномочный представитель! Скажи, пожалуйста! И круглая печать! Всё чин-чинарем! Это вроде как товарищ на все имеет полномочия. Может в печь тебя сунуть и пепел не востребовать!

Возвращая удостоверение Кольцову, морячок сконфуженно сказал:

– Извините, не сразу признали!

– То-то же, оглоеды! Теперь поняли, с кем ехать будете? – отомстил комендант компании морячка за бузу. – Моду взяли, чуть что, хвататься за маузер.

– Ну и ладно! Ну и не серчай! Будем живы, после войны замиримся!

– Охо-хо-хо… Когда еще эта война кончится… – вздохнул комендант.

– Дня через три. От силы – через четыре, – убежденно сказал самый крикливый из компании морячка, эдакий крепенький боровичок в мохнатой овечьей шапке.

– Это кто ж тебе такое сказал?

– Знакомая цыганка.

– Ты больше им верь, цыганам.

– Верю. Она мне года три назад, еще в самом начале революции, сказала: смело ступай на войну, живой вернешься, и в хозяйстве прибыль будет. И что? Недавно случаем односельчанина встретил. Он мне и говорит: у тебя, Матвей, сын родился.

– Как же это? На побывку вроде не ездил, – высказал сомнение кто-то из команды морячка.

– Я и сам поначалу сумлевался. С полковым ветеринаром советовался. Сказал, может такое быть. Вполне, говорит, природное явление – задержка у бабы вышла. И ту цыганку недавно повстречал. Твое, говорит, дите.

– И правильно! И верь! – сказал пожилой. – Мужик в хозяйстве, чем не прибыль.

– И я так подумал, – согласился боровичок. – И что самое интересное, я опосля этого смерти перестал бояться. Могет, и на этот раз цыганка не сбрехала: живой с войны возвернуся.

Зазвонил телефон. Комендант схватил трубку, просипел:

– Ты, Забара? Погоди малость! – и, прикрыв ладонью трубку, нарочито сердито сказал посетителям: – А ну, братва, выметайтесь в залу! Накурили, наплевали! Не кабинет, а хлев, ей-богу! – и вновь приложил трубку к уху. – Слухай меня, Забара! Ты встречку помалу освобождай! Выпускай до меня груженые!

Посетители тихонько, на цыпочках, следом за Кольцовым и Гольдманом, освободили кабинет военного коменданта.

* * *

Вечером их прицепили к первому же прибывшему из Белгорода эшелону, и они покинули Харьков.

Команда морячка оказалась на редкость дружной, частью состоящая из хозяйственных мужиков, крестьян. На каком-то полустанке они добыли кипяток. Одно купе превратили в столовую. Из своих вместительных сидоров извлекли хлеб, лук, немецким тесаком мелко порезали увесистый шмат сала и разложили всю эту снедь на нижней спальной полке. На второй нижней хозяином уселся морячок и ещё трое, которые постарше. Остальные стояли в проходе или же забрались на верхние полки и уселись там, по-мусульмански подобрав под себя ноги. Еду передавали им наверх.

После того как поужинали все свои, морячок подошел к Кольцову, кашлянул, чтобы обратить на себя внимание.

– Может, не откажетесь чуток повечерять. Я – Жихарев, начснаб Девятой. Вы, насколько я запомнил, Кольцов? У вас тоже день, гляжу, выдался колготной. Проголодались небось?..

– Ничего, до Снегиревки потерпим.

– Зачем же терпеть? Или все еще обижаетесь?

– Пока причин не было.

– Вот и договорились. Зовите своих. Разносолов нету, а хлебом с салом поделимся до самой Снегиревки. Кипятком тоже. Он хоть и не чай, а все же душу греет.

После ужина все перемешались – свои, чужие. Сбивались в кучки, разговаривали о наболевшем. Лишь один Гольдман немного побродил по вагону, а затем забрался на верхнюю полку и уснул.

К Кольцову подсели трое из компании морячка: пожилой, который проверял удостоверение, мужичок-боровичок и угрюмый крестьянин со злыми глазами.

Пожилой сказал Кольцову:

– Вы, конечно, извините, но имеется вопрос, а задать некому.

– Спрашивайте. Если сумею, то отвечу.

– Приезжал до нас в полк этот…как его…лектор. Грамотнющий! Про Карла Маркса рассказывал, про то, как он представляет нашу дальнейшу коммунистическу жизнь. Но шибко непонятно говорил. Слова все вроде русские, по отдельности понятные, а все вместе разуму недоступные. Вроде как-то по-иностранному. А вопрос такой: какая власть будет при коммунизме? Кто будет нами править? Промеж себя мы так решили, что будет царь. Как же без царя? Но будет он наш, коммунистический. Может, Ленина назначат, или кого другого?

Кольцов вспомнил свою недавнюю поездку в Париж.

Ехал он с делегацией крестьян, которая благодаря хлопотам норвежского ученого Фритьофа Нансена направлялась на конференцию, чтобы поучаствовать в ней и в конечном счете склонить французов отказаться от помощи Врангелю продовольствием и боеприпасами, и даже попытаться уговорить их прекратить войну с советской Россией.

Тогда-то он и стал свидетелем спора крестьянских делегатов о будущем переустройстве России.

Раньше, в семнадцатом году, лозунг «Мир народам, фабрики – рабочим, земля – крестьянам!» был понятен всем. Он служил далекой, но желанной целью. А сейчас, когда дело приближалось к окончанию войны, многие стали задумываться: а как все это будет выглядеть на деле? «Мир народам!» – тут все ясно и объяснения не нужны. А дальше? Как будет выглядеть новая власть? Каким образом получат рабочие фабрики, а крестьяне землю?

Каждый толковал это по-своему, и толкований было великое множество. Потому, как никогда в мире такой власти ещё не было.

Трое мужичков с интересом ждали, что ответит им комиссар. Он-то поближе к власти.

– Вопрос не простой, – после некоторых раздумий, чистосердечно ответил Кольцов. – Боюсь, я на него тоже не сумею внятно ответить. У меня, как и у вас, было не так много времени, чтобы во всем разобраться. Да и книг про это пока еще очень мало.

– Тогда спрошу по-другому, – не унимался пожилой. – Скажите, почему вы за эту власть воюете? Вы-то больше нас во всем разбираетесь. Значит, как-то представляете наше будущее? Чем оно вас завлекает?

– А вы? Вы, почему воюете? – вместо ответа спросил Кольцов.

– Мы? Известное дело, мы – за землю. Это если коротко объяснять. Потому, как если у тебя есть земля, а к ней еще две руки, то уже не пропадешь. Ни ты, ни твоя семья. Нет земли: куда податься? Только в батраки до помещика. Иного пути нет. А вы – другое дело. Вы грамотный, у вас есть до кого прибиться, вас везде примут.

– Не совсем так, – не согласился Кольцов. – Мой отец был клепальщиком на судоремонте, такая участь и меня ждала. Богатые в свой круг чужих не очень-то пускают. Грамотный, не грамотный – не столь важно. Как был мой отец для них «черной костью», таким и я останусь. И дети мои, и внуки.

– Стало быть, вы тоже за свой кусок воюете. Ну, не за землю, а, как бы это сказать, за власть?

– Нет. Мы, большевики, воюем не за власть, а за полное ее переустройство. Чтоб землей действительно владел и распоряжался крестьянин, фабрикой – рабочий. Чтоб все богатство, которое они своими руками создают, им и досталось. Чтоб все было по справедливости.

– А она есть хоть где-нибудь на свете, справедливость-то эта? – вклинился в разговор и мужичок-боровичок.