Горькое похмелье

– Постой, Яша, так ты, может, против этого… против социализма?

– Я б тогда с тобой не ехал в одном вагоне. Я за социализм, потому что это хорошее дело. Но я против того, шоб социализмом бить по голове, вместо того чтобы сеять его в головы для постепенного урожая.

– Толково говоришь! – Махно даже обрадовался. Еще немного, и он выведет Озерова на анархический путь…

Но Яков словно услышал батькины мысли.

– Анархизм – другая крайность, – сказал он. – В России всегда анархизма был избыток. Мы – народ, склонный к бродяжничеству и манне небесной, без трудов. Так что без порядка нам смерть.

Батько хотел возразить, но Озеров отмахнулся:

– Так или не так, а белых надо бить! Другого пути нет. История так распорядилась… – И он заговорил уже о другом, о более понятном: – Я вот что думаю, батько. Деникинцы высадились на станции Розовка. Зачем? Ясно: им нужна Цареконстантиновка, узловой центр. Нас они там не ждут, пойдут туда маршем…

Озеров четко, как преподаватель в аудитории, объяснил Нестору и окружившим их командирам, что Белая армия еще очень неопытная в Гражданской войне, хотя в основном и офицерская по составу. Крестьянскую армию всерьез не воспринимает. Какая там у мужиков дисциплина, какое вооружение? Курам на смех. Офицерский полк явно идет занять не только узловой пункт, но и весь этот район, состоящий сплошь из немецких колоний, где они ожидают встретить хороший прием и надеются пополниться добровольцами.

Озеров рукой обвел на карте изрядный кусок Приазовья, восточный мыс Херсонщины, где вот уже лет сто как поселились меннониты и иные переселенцы из Германии. «Хлебный амбар» всего Левобережья. Вальдгейм, Гиршау, Ландскроне, Фридендорф, Шпаррау, Контиусфельд, Гнаденфельд, Гнадельталь, Николайдорф… Райский сад, молочные реки, кисельные берега.

Озеров между тем уже наметил балочки и рощицы, где можно расположить засады, укрыться, а потом оттуда нанести по офицерскому полку неожиданные и ошеломляющие удары. Результат? У Добровольческой армии Май-Маевского окажутся спутанными все карты. Лежащие в стороне Бердянск и Мариуполь они и не подумают защищать. Кроме того, армия Махно после боя еще пополнит запасы столь необходимых патронов и снарядов.

План выглядел, действительно, толковым. Этот большевичок Озеров, похоже, был находкой для анархистов.

Эшелоны махновцы оставили у станции Воскресенки, а сами выбросили крепкий десант на дорогу Розовка – Гайчур – Цареконстантиновка. Офицерский полк, как и просчитал Озеров, шел довольно беспечно, без бокового охранения. Конница и пехота батьки ударили с флангов, а тачанки заскочили в тыл. Разгром был полный. Двести офицеров, юнкеров и колонистов, ошеломленные внезапным налетом, сдались в плен. Махно приказал патроны экономить, а пленных изрубить у карьера, где брали песок для железной дороги. Он понимал, что после этого, даже если кто-нибудь из махновцев дрогнет в бою, в плен сдаваться не станет. Мстить кадеты будут люто.

Озеров был против расправ. Он хотел отправить пленных в Гуляйполе. Но его уже не слушали: надо поскорее идти на Бердянск, а тут возись с офицерьем, отрывай от дела бойцов, снаряжай конвой…

За два часа весь карьер залили кровью. Многие хлопцы отказывались рубить и уходили в степь, там их рвало и выворачивало.

К войне не сразу привыкают, ее изучают на практике. А наставлений и пособий по таким делам пока еще никто не придумал.

Когда махновцы ушли к Бердянску, разделившись на две колонны, карьер окружили стаи бродячих собак и устроили грызню и дележ добычи. Все это застал офицерский аръергард. Обожравшиеся псы были не в состоянии далеко уйти, и их перестреляли, а в Добровольческую армию Май-Маевского отправили длинную телеграмму.

Зверство махновцев возмутило генерала. Ему и в голову не могло прийти, что жестокость повстанческого батьки была рассчитанной. Май-Маевский приказал срочно взять Гуляйполе, самого Махно поймать и повесить, а село примерно наказать. Лучше всего это могла сделать самая мобильная и самая лихая часть – новоиспеченная дивизия новоиспеченного генерала, джигита, смельчака и азартного игрока со смертью Андрея Шкуро.

Маленький, костистый и жилистый, как жокей, рыжеволосый генерал на рысях погнал три эскадрона с легкой батареей к Гуляйполю с тем, чтобы в кратчайший срок изловить Махно, село сжечь и сразу же, загнав конницу в вагоны, броситься вдогонку за войсками Деникина, которые двигались к Полтаве.

Снятые с оборонительных позиций под Бердянском тыловые части должны были закрепить успех налета кавалерии Шкуро.

Генерал Шкуро остановился на взгорке. Крепко сбитый, курносый, веснушчатый, довольно моложавый для своих тридцати двух лет, Андрей Григорьевич в бинокль осматривал окрестности. Увидел станцию Гуляйполе, мертвую, пустынную. Ни дымка над ней, ни людей на пристанционной площади.

Чуть позади генерала застыла его «волчья сотня»: гуляки, рубаки и грабители, все в волчьих папахах со свисающими сзади хвостами убитых хищников. Это были привыкшие к вольной жизни и разбою казаки, чеченцы и ингуши из бывшей обласканной императором Дикой дивизии, из почетного царского конвоя.

После революции не нужные никому, оказавшиеся без покровительства, без денег, кавказцы вынуждены были отказаться от данной на Коране клятвы, вернулись на родину и стали грабить казацкие станицы и русские села, нападать, ради оружия, на отряды растерянных солдат. Горло резали, как баранам. Абреками стали!

Шкуро, хорошо знавший горы, язык, обычаи, со своим маленьким отрядом добровольцев крутился по Кавказу, наносил смертельные укусы абрекам, резал тоже без жалости. Дотла жег аулы.

Зауважали. Прозвали «рыжим волком». Постепенно пошли к нему, стали давать клятвы верности. Чеченец служит не идее, он служит человеку, если тот достоин. «Рыжий волк» был достоин верности. Давший клятву чеченец – лучший воин, хотя и пограбить, и покуражиться над врагом считает своим правом.

Теперь смуглолицые свирепые жители Кавказских гор застыли за спиной генерала, ожидая малейшего его слова или же даже жеста.

– Ну, хлопчики, – повернулся к казакам генерал-атаман. – Перед нами махновская столица.

– Возьмем с налету, Андрей Григорьич! – улыбнулся кто-то из штабных. – Небось бандюга все награбленное сюда свез!.. Дозвольте?

Шкуро согласно кивнул.

И по знаку штабного тронулась вперед, набирая рысь, первая сотня… за ней вторая… Лишь «волчья гвардия» осталась на месте, возле Шкуро.

И вдруг на голом поле, как удары обухом в доску, прозвучали громкие одиночные выстрелы. Кто-то из всадников упал, остальные пошли наметом дальше.

– Алла!.. Аллах акбар!.. Ура!.. – раздались крики на все лады. – Бей Махну!

Кто-то из всадников, то ли проявляя удаль, то ли желая напугать противника, стал на ходу показывать джигитовку: нырнул под брюхо лошади и с шашкой в зубах понесся вниз головой. Эх, Андрей Григорьевич! Пригодятся еще тебе и твоим немногим оставшимся в живых рубакам навыки джигитовки: спасаясь от голода, будете вы с конным цирком разъезжать по Европам. Но это потом, потом, много лет спустя!

По конным ударил стройный винтовочный залп, а затем в беседу вступили два пулемета. Патроны не экономили, и конные валились один за другим. Не в человека пуля, так в коня. А на всем скаку – это дело костоломное.

Через некоторое время стали возвращаться казаки. В основном они уже были без лошадей, хромающие, окровавленные. Легко раненные поддерживали тяжело пострадавших товарищей.

Шкуро все больше хмурился.

– Вот тебе и «с налету», – сам себе буркнул он.

Двое казаков подвели к генералу израненного человека, в котором не без труда можно было узнать Симона Острянского.

– Вот, Андрей Григорьич, жиденка привели!

– Я что, жидов не видал? – мрачно ответил Шкуро.

– Да не, Андрей Григорьич. Он говорит, у них тут жидовская рота.

– У Махно? Жидовская рота? И она моих хлопцев побила? Да ты что, Босый, головой ударился?

– Та не… точно. Ну, повтори! – потряс Симона казак. Но тот не отвечал, лишь невнятно что-то мычал.

– Тут бы обходной маневр! – вмешался штабист.

Шкуро ожег штабиста презрительным взглядом и, твердой рукой сдерживая своего арабского скакуна, подъехал к своей гвардии:

– Ну, волки! Докажите, что у вас шапки не из шкур домашних собак!

– Обижаешь, атаман! – оскалил зубы кавказский джигит. – Сам волка брал!..

– Не я обижаю. Махно обидел. В насмешку против нас, зараза, жидовскую роту выставил. Заставьте, джигиты, обрезанцев показать спину!.. Пленных не надо! И заходите с флангов! На пулеметы не лезьте.

Дикий – то ли крик, то ли визг – разнесся над степью. Сотня сразу взяла в намет. Да хоть бы и на пулеметы: чеченец смерти не боится. После смерти в бою – сразу же рай, ласковые гурии, чистые родники. Молодость, блаженство. Только трус не усладится вечным раем.

– Шо они кричат, папа? – спрашивал Якоб у Лейбы.

– То от страха они, сынок! От страха!.. Давай!