Горькое похмелье

И Якоб дал одну, затем вторую очередь в налетающих на них всадников. Из других окопов тоже доносились аккуратные прицельные выстрелы. Падали всадники, падали лошади. Но два эскадрона, незамеченные, зашли с флангов, с тыла. Круговой обороны у роты Лейбы не было, и каре построить они не сумели бы. Не были обучены.

Началась рубка. Острая кавказская шашка в умелой руке раздваивала человека, как арбуз на бахче. Только красный сок разлетался струями, поблескивая на солнце, прежде чем оросить землю…

Эшелон Махно остановился в степи.

– Нельговка, батько!

Хохотушку Феню махновские ухажеры вынесли на руках, бережно усадили на коня. Скакуна нашли ей хорошего.

Черныш стоял на насыпи, слушал бодрящий стук копыт по сходням, скрип тачаночных колес, громыхание трехдюймовок, которые спускали по мосткам на веревках. Тут же войско разделилось на колонны, чтобы неприметно охватить Бердянск с двух сторон.

Тимошенко привел в надежный вид свою батарею. В передки были впряжены по шестерке лошадей, за передками тянулись трехдюймовки. Под дирижерскими палочками опытных командиров войско выстраивалось как на царском параде, Нестор даже залюбовался.

Крикнул:

– Быстрее, быстрее, хлопцы! Если где будет сопротивление – обходите. Пусть пушкари выкурюют! А вы спешите в порт, отрезайте пути! Шоб и сами не выскочили, и добро не вывезли!

А поле перед окопами еврейской роты было усеяно трупами лошадей, людьми, стонущими и лежащими замертво. Валялись на траве серые папахи с волчьими хвостами. Голова волка с оскаленной пастью уставилась стеклянными глазами в вечереющее небо…

Шкуровцы бродили вдоль окопов, постреливали, рылись в карманах, чертыхались. Одежонку не брали: худая была одежонка. Некоторые воевали босиком.

Атаман остановился у сидящего на дне окопа Лейбы, который держал на коленях голову убитого Якоба.

– Сын? – спросил Шкуро.

– Сын.

– Ну и скажи на милость, зачем вам, жидам, сдалось это клятое Гуляйполе?

Лейба поднял голову и глядел как бы сквозь стоящего наверху генерала:

– «…И нельзя сказать: что это? Для чего это? Ибо все в свое время откроется…»

– Ты о чем это? – помахивая нагайкой, спросил Шкуро.

– «…Брат мой! Не живи жизнью нищенской: лучше умереть, нежели просить милостыню…»

– Пристрелить старого идиота? – спросил стоящий сзади штабной.

Но Шкуро только махнул рукой: оставь, мол. И пошел вдоль окопа к лошади.

– Сволочи! Шесть часов держали! Кто бы мог подумать! – воскликнул штабной.

К ним подскочил измученный связной на запаленном коне:

– Господин генерал! Я из Воскресенки… Срочное распоряжение Май-Маевского: идти на помощь обороняющимся гарнизонам Бердянска и Мариуполя! Махно уже там!

– Перехитрил, подлец! – воскликнул штабной.

Шкуро молчал. Смотрел на поле, вспухшее бугорками тел.

– И все равно: Гуляйполе я трошки пожгу! – решительно сказал он и обернулся к ожидающим приказа джигитам: – Хлопцы! Даю вам два часа. Потому что спешим! Своих убитых хороните скоренько, по своим обрядам!

Мимо проехали телеги со стонущими ранеными и медсестрами в белых косынках.

Связной ждал.

– Смени ему коня! – попросил ординарца Шкуро и сказал связному: – Передай Владимиру Зеноновичу: полк измотан, выступлю через сутки!

…Через два часа в селе, окутанном дымом, стало еще на полсотни хат меньше. У тынов лежали зарубленные, те, кто неосторожно вышел из хаты или выбрался из погреба. В голос плакали бабы. Выли девчата, которые, еще не успев заневеститься, узнали, что такое налет «волчьей сотни».

Шкуро курил, не сходя с коня. Грабежей и насилий он не любил. Но знал: не дай «волкам» полной воли, в следующий раз в бой не пойдут.

Глава третья

На булыжной мостовой Бердянска звенели копыта. Звуки выстрелов смешивались с гамом, криками, с грохотом колес по булыжной мостовой.

Махновские всадники гнали по улице бегущих белогвардейцев. Те отстреливались. Упал один… второй… Но остальных махновцы настигли. Блеснули сабли…

По другой улице в окружении конных ехали Махно, Галина, Юрко…

Из распахнутого окна раздались выстрелы. Это размеренно отстукивал свою музыку медлительный французский ручной пулемет «шошо». Двое из сопровождавших Нестора всадников упали.

Нестор подъехал к стене дома, приподнялся на стременах и вбросил в окно гранату. Взрыв вынес на улицу раму вместе со стеклами, продолжавшими разлетаться в воздухе. Затем вместе с несколькими хлопцами он взбежал наверх, к квартире. Легко взломали дверь. По комнате еще стлался едкий дым, на полу лежал убитый белогвардеец, у стены – еще один. Под окном валялся заправленный, готовый к стрельбе «шошо»…

Нестор выглянул в окно. Крыши, крыши, а дальше голубизна моря, дымок уходящего пароходика. На молу столпилась группа людей, кто в одежде, кто в нижнем белье, согнанных конными с шашками в руках.

– Батько, юнкеря отступылы на косу, – остановился под окном разгромленной квартиры Левадный. – Шо прикажете?

– Сам не можешь додуматься? Пошли туда конных. Пусть перехватят, пока в лодки не сели! – ответил Махно.

Рядом с Левадным промелькнуло лицо в фуражке с кокардой. Нестор схватился за пистолет. Но там, внизу, первой из карабина успела Феня. Попала.

– Молодец, девка! – похвалил батько. – А я в ней и не сомневался!

В городе все еще шли бои, уныло посвистывали пули, гремели взрывы. Разбитые стекла второго окна отзывались дребезжанием…

Разнеслось вдребезги последнее целое стекло, в комнату влетели несколько пуль, посланных чьим-то пулеметом. Поколупали лепнину на потолке, осыпая всех белой известковой пылью.

– Ты бы отошла в угол, Галка, – попросил Нестор жену. – Смерть не беда, а от глупая смерть – беда!

В комнату ворвался потрепанный в бою, но довольный Щусь. Голова его была картинно перехвачена бинтом, но бескозырка все же держалась на макушке.

– Батько, Левадного ранили, я принял команду. Взял порт. На косе захватил человек сто юнкерей, офицеров… Шо с ими делать, батько, шоб ты не ругався?

– Ты шо, совсем ум потеряв? Принял полк, ну и действуй по обстановке! Беляков рассортируй, кого куда…

– Понял, батько! Рассортирую! Кого до апостола Петра, кого до Павла, – радостно ответил Щусь и выскочил из комнаты.