Сказки

Через сто попыток тщетных
С рва животное достать.
В избавленье мук предсмертных,
Проклиная жребий скверный,
Решил взять и закопать.

Взял лопату и сквозь слезы
В грунт песчаный углубил.
С мыслью справится непросто,
Вниз раскидывая почву,
Как кого любил – убил.

– Ты прости, дружок мой верный,
Вдруг, уснув, не уследил…
Ослик молча оглянулся,
От песочка отряхнулся,
И на грунт переступил.

– Почему ж я без присмотра,
На опасность отпустил?
Ишачок чуть развернулся,
От суглинка увернулся,
И на грунт переступил.

За трудом усердным, каясь
Не заметил Мустафа,
Ведь на грунте поднимая,
Постоянно возвышая,
Вверх упрямца он поднял.

Не копи проблемы в ящик,
Не давай себя убить.
Стряхивай их с плеч почаще.
Бед и драм к тебе спешащих
Легче будет победить.

Богинка

На отшибе, у окраины, в деревне
Хата, покосившись, деревянная стояла.
Ночью тихой, в полутьме, чужой чтоб не заметил,
Повитуха, в тайне, роды принимала.

Для невенчанной рождение ребёнка
Означает лишь одно у православных —
Опозорена до смерти бывшая девчонка.
Сердце навсегда разбито молодым заезжим парнем.

Деньги, взяв, умыла руки бабка.
– Туго будет, девка, тебе в жизни этой.
И ушла. Ведь тройней разродилась молодая мамка.
Задушила всех детишек хладнокровно пред рассветом.

Взяв лопату, в грунте под крыльцом,
Вырыв безразлично неглубокую могилу,
Глядя в сторону с опустошенным, каменным лицом,
Чтоб не передумать, в тряпке трёх младенцев положила.

Закопала. В дом зашла. Легла без силы.
Ни слезинки не упало. Померцав, огонь свечи потух.
Солнце ранним утром летним хату робко осветило,
На насесте громко, разгоняя тьмы остатки, прокричал петух.

Утром вышла, будто б ничего и не случилось
В поле с бабами. Не замечала взглядов на себе косых.
Мимо храма проходя, остановилась, помолилась.
Ворон, на кресте сидящий, каркнул, устремился вниз.

В волосы стремясь вцепиться, словно смерч кружа,
В глаз пытаясь клюнуть, чёрными крылами бил лицо.
Еле-еле отогнав, бежала к дому, вся в истерике дрожа.
Села на ступеньки. Заскрипело мрачно деревянное крыльцо.

Три змеи из-под него, шипя, подколодных тихо выползали,
Тело обвивая белое девицы. В ужасе отчаянно она стонала.
К полной молока груди, прильнув, с жадностью прожорливо сосали
Гады. От прошедшего, душевная болезнь голову расстройством заполняла.

Обезумевши, по хутору бродила. Добрые миряне издевались.
На селе всё на виду у всех – душегубку быстро распознали.
Дети постоянно измывались, камнем в голову попасть пытаясь.
Стойко, принимая долю злую, молча в помешательстве страдала.

Место гиблое там было между лесом и болотом.
Люди за версту овражную лихую местность обходили.
Нечисть по преданию селилась в том урочище охотно.
Грешников тянуло как магнитом, ноги туда сами приводили.

Ночью полнолунной у лесной опушки
Две колдуньи, сгорбившись, сидели у костра.
Увидав девицу, косо ртом беззубым улыбнулись:
– Ждали долго мы тебя. Садись к огню, сестра.

– Я вам не сестра, проклятые старухи,
Гляньте на меня – я молода, красива.
Ваша жизнь, как это пламя, в скором времени потухнет.
На слова её хрычовки ухмыльнулись криво.

– Ты же тело и нутро преступно гадостью сгубила.
Видно, в зеркало давно себя ты, девка, не видала. —