Нефилим

Нефилим
Игорь Епифанов

ИСТИНА – самодостаточна, она сама заключает в себе свое обоснование, и потому любые критерии ее истинности не более чем гипотезы. Но и здесь, я полагаю, возможны исключения, в частности, самое глобальное: мы уже существуем внутри этой ИСТИНЫ, она есть само наше бытие, но знание это открывается лишь в момент «обнуления», и прозревший, постигший Истину уже никак не может сообщить свое знание кому-то другому. Книга содержит нецензурную брань.

Нефилим

Игорь Епифанов

© Игорь Епифанов, 2019

ISBN 978-5-0050-3001-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

На обратной стороне Луны

Первое, что я услышал, был звук, точнее, не звук в обычном частотном диапазоне, на который настроены струнные лабиринты по обеим сторонам черепа, а вибрацию, вызванную каким-то внешним излучателем. Вибрация ощущалась чуть ниже правого колена, из чего следовало, что излучатель мог находиться либо под видимой горизонтальной поверхностью, либо среди окружающих вертикалей, точнее, древесных стволов, и скрываться либо под эпидермисом или, в просторечии, корой, или на дне какой-либо из лакун или дупел, неизбежно возникающих в подобно рода структурах с течением времени. Оговорюсь сразу: к словам «время», «пространство» и прочим подобным я буду прибегать с единственной целью – сохранить мое послание как инвариант, который, возможно, вновь станет доступен для восприятия, когда ныне существующие способы накопления и передачи информации исчезнут вследствие каких-либо катаклизмов, и уцелевшим, быть может, удастся вернуться в «точку невозврата», воспроизвести и остановить то мгновение, когда Бытие вдруг претворилось в Ничто, сохранив каким-то чудом всю Видимость Неизменности

Ничто из того, что воспринимали структурированные гелиевые отражатели, выстилающие донца парных симметричных кратеров, или проще, глаз – устаю порой от этой универсальной, но несколько тяжеловесной, лексики – не исчезло. Так же стояли дома, так же щелкали под пальцами тумблеры, вспыхивали указатели на сенсорных мониторах, определявших направление и скорость движения юзера относительно ему подобных, а в случаях, когда чей-то гаджет давал сбой, тотальная «система» производила коррекцию и выбраковывала «лузера» путем либо частичного, либо полного уничтожения. Катастрофы случались: авто, авиа, ж/д; причины их пытались определить по записям регистраторов, пока кто-то (личность этого гения тщательно скрывается Белыми) не соотнес даты и места этих происшествий с записями в вахтенных журналах астрофизических обсерваторий, где фиксировались все параметры Вселенной в пределах разрешающих способностей отражателей. Они, разумеется, были на много порядков выше тех, что были отпущены нам Создателем или Богом, и все попытки отрицать Его как Первопричину, не имеющую иных истоков, кроме Себя Самой, со временем были признаны несостоятельными. Ибо как ни повышались разрешающие способности регистраторов, призванных в итоге упереться в какие-то окончательные, поддающиеся твердой фиксации, структуры, их «мембраны» вновь оказывались проницаемыми, а волны излучателей проваливались в бездонность подобно антигравитаторам, запущенным в межгалактическое пространство с целью достичь «горизонта событий», подобного тому, что возникает на внешней стороне гаснущей звезды в тот момент, когда она обращается в «черную дыру».

ПРОЛОГ

Я весь как бабочка под мутным колпаком

Распят, растянут меж Ничто и Нечто.

Обрывок надписи на куске обшивки, найденной

на обратной стороне Луны.

Первое, что я услышал, был звук, точнее, не звук в обычном частотном диапазоне, на который настроены струнные лабиринты по обеим сторонам черепа, а вибрацию, вызванную каким-то внешним излучателем. Вибрация ощущалась чуть ниже правого колена, из чего следовало, что излучатель мог находиться либо под видимой горизонтальной поверхностью, либо среди окружающих вертикалей, точнее, древесных стволов, и скрываться либо под эпидермисом или, в просторечии, корой, или на дне какой-либо из лакун или дупел, неизбежно возникающих в подобно рода структурах с течением времени. Оговорюсь сразу: к словам «время», «пространство» и прочим подобным я буду прибегать с единственной целью – сохранить мое послание как инвариант, который, возможно, вновь станет доступен для восприятия, когда ныне существующие способы накопления и передачи информации исчезнут вследствие каких-либо катаклизмов, и уцелевшим, быть может, удастся вернуться в «точку невозврата», воспроизвести и остановить то мгновение, когда Бытие вдруг претворилось в Ничто, сохранив каким-то чудом всю Видимость Неизменности.

Ничто из того, что воспринимали структурированные гелиевые отражатели, выстилающие донца парных симметричных кратеров, или проще, глаз – устаю порой от этой универсальной, но несколько тяжеловесной, лексики – не исчезло. Так же стояли дома, так же щелкали под пальцами тумблеры, вспыхивали указатели на сенсорных мониторах, определявших направление и скорость движения юзера относительно ему подобных, а в случаях, когда чей-то гаджет давал сбой, тотальная «система» производила коррекцию и выбраковывала «лузера» путем либо частичного, либо полного уничтожения. Катастрофы случались: авто, авиа, ж/д; причины их пытались определить по записям регистраторов, пока кто-то (личность этого гения тщательно скрывается Белыми) не соотнес даты и места этих происшествий с записями в вахтенных журналах астрофизических обсерваторий, где фиксировались все параметры Вселенной в пределах разрешающих способностей отражателей. Они, разумеется, были на много порядков выше тех, что были отпущены нам Создателем или Богом, и все попытки отрицать Его как Первопричину, не имеющую иных истоков, кроме Себя Самой, со временем были признаны несостоятельными. Ибо как ни повышались разрешающие способности регистраторов, призванных в итоге упереться в какие-то окончательные, поддающиеся твердой фиксации, структуры, их «мембраны» вновь оказывались проницаемыми, а волны излучателей проваливались в бездонность подобно антигравитаторам, запущенным в межгалактическое пространство с целью достичь «горизонта событий», подобного тому, что возникает на внешней стороне гаснущей звезды в тот момент, когда она обращается в «черную дыру».

Состояние тех, кто сами же и сотворяли подобные казусы, наверное, можно было бы определить как Ужас, но Белым путем замысловатых селекционных комбинаций, удалось частично заблокировать участки ДНК, с которых считывалась информация о структурах, реагирующих на внезапные изменения во внешней среде. Это позволило им вывести Бесстрастных – особую касту служителей Культа Ничто: им одним было дозволено создавать пробные алгоритмы, как теоретические, так и технические – обычно, но не в 100% случаев, на тех же теоретических предпосылках. Путаница в этой области порой возникала фантастическая, тем более, что побочным эффектом при сотворении Бесстрастных оказалось полное блокирование сдерживающих факторов, отчего со стороны их собрания выглядели как сборища безумцев. Они либо согласно молчали, уставившись в им одним видимую точку среди звездной сыпи, либо вдруг все вскакивали и, указывая пальцами в ту же самую точку, в то же время отчаянно лупили друг друга по кистям рук.

Удары, впрочем, были едва ощутимы. От долгого сидения на одном месте – обычно в креслах, управляемых посредством чипов на крышках черепов – мышцы большинства почти атрофировались и если бы не подобные стычки, исчезли бы вовсе, а сами Бесстрастные уподобились бы костякам, обтянутым кожей с проступающими сосудами и суставами, вздутыми от ревматизма.

Были у них и иные «форматы» общения, кроме этого, атавистического рукосуйства. Касались они по большей части «истории постижения», или, что, в общем то, почти то же, «проникновения» в Ничто, где Бесстрастные были абсолютными знатоками, но чаще находили поводы для глумления, нежели для восхищения прозрениями предшественников, которые они, тем не менее, обычно заключали в язвительные «кавычки».

Особенно забавляли их такие слова как «скорость», «энергия», «масса», значки для обозначения которых порой возникали на мониторах среди бесконечных цифровых последовательностей, рядов, столбцов, множеств, заключавших в себе все нынешнее так называемое «знание». «Значки» всплывали из глубин этого океана чисел подобно допотопным чудовищам, тела которых порой находили обитатели прибрежных зон во время прогулок по длинным прозрачным галереям, скрупулезно повторявшим малейшие изгибы береговой линии. Галереи были устроены для защиты от мощнейших цунами, вздыбливавших Океан при извержениях донных вулканов. Застать обитателей врасплох они не могли. Тотальная структура воспринимаемого мира, воспринимаемого регистраторами, была переведена в динамические цифровые матрицы, и те же Бесстрастные фиксировали их мельчайшие возмущения задолго до того, как на поверхности воды начинала вспухать гигантская гора, похожая по форме на те огненные «грибы», что с тупым упорством сотворяли наши далекие предшественники. Изображения этих «грибов», сжигавших целые континенты, порой случайно, как и «значки», вспыхивали на мониторах, вызывая у Бесстрастных приступы ритмичных содроганий, при которых их тонкие, прозрачные как медузы, кисти, впивались в подлокотники кресел, а рты в такт содроганиям издавали весь частотный диапазон, доступный редуцированным голосовым связкам.

Понять, как сами Бесстрастные относятся к своему облику и существованию было совершенно невозможно. Контакты с ними были доступны только Белым, да и то через сложную многоуровневую систему шифров, созданную для того, чтобы блокировать все попытки проникновения в Базу, сама структура которой была настолько сложна, что не поддавалась единому описанию. По слухам она была похожа на Древо, точнее, Сад с множеством Дерев, каждое из которых опекалось особым кланом Бесстрастных, следивших за состоянием и, главное, сохранностью кристаллических наростов на их ветвях. В просторечии эти наросты называли «яблоками»; беглому взгляду они представлялись гладкими сферами, но впечатление это было обманчиво: разрешающая способность глаза была на много порядков ниже, нежели размеры кристаллических граней, выстилавших их наружную поверхность.

К тому же внутри самих «яблок» – этого кристаллического множества – похоже, гнездился некий импульс, под действием которого кристаллы непрерывно дробились, и те их грани, что выстилали поверхность «яблок», множились, стремясь вытеснить мельчайшие зазоры, отделявшие их от идеальной, доступной воображению лишь Белых и Бесстрастных, сферической поверхности. Вычислением степеней этого дробления, его прогрессии, занимались исключительно Бесстрастные; Белые считали эту работу чисто технической и лишь изредка снисходили до проверки тех или иных вычислений. И все же именно они стояли во главе исследования всего Процесса, итогом которого должно было стать полное исчезновение нечто, его последних остатков, тех самых «зазоров», что упрямо отделяли грани кристаллов от идеальной сферы. Ибо с исчезновением зазоров само нечто обращалось в ничто, которое все же сохраняло в себе нечто от нечто, и этот остаток был последней, далее уже не дробимой, Структурой, взрыв которой породил Все. Догадка о ее существовании возникла в ней самой как раз в момент Взрыва, когда Ничто породило Нечто, которое путем долгих метаморфоз – их подсчетом так же занимались Бесстрастные – приняло одну из тех форм, которая обрела способность к самовоспроизведению.

Впрочем, кое-кто, похоже, подозревал, что и все видимое, осязаемое, то, что наши далекие предки определяли странным словечком «материя» – Бесстрастные, натыкаясь на него в вихревом потоке чисел, заходились в приступах коллективной истерии – и есть искомое Ничто, произведенное некоей загадочной Матрицей с целью… Здесь любая мысль или догадка неизменно останавливалась, застывала в зыбкой тревоге подобно слепому, достигшему края пропасти и тыкающему белой тростью в разверзшуюся бездну. Страшнее могло быть лишь представление самого себя, своего тела как призрачного, фантомного образования, структурой, алгоритмом, короче, всем, чем угодно, только не реальной плотью, окруженной такими же, как сказал один из наших далеких предков, «пузырями Земли». Белые как могли боролись с этими атавизмами, сканировали яйцеклетки в матках, проникновение сперматозоидов в моменты экспериментальных коитусов, но молекулярные структуры и их тончайшие связи порой все же оставались за пределами разрешающей способности сканеров, и «ошибка», раз возникнув, множилась в геометрической прогрессии и распознавалась лишь в момент, когда ее носитель вдруг словно пробуждался от сна.

Внешне это было почти незаметно, но опытный взгляд, точнее, сенсорный датчик, чип, внедряемый каждому новорожденному с первым глотком воздуха, тут же отправлял в «Базу» импульс, рождавший микро-вспышки на мониторах слежения. Далее все происходило в автоматическом режиме. Импульс обрабатывался, определялись его волновые, частотные параметры, и на их основе формировался направленный поток античастиц, разрушавший атавистическое образование. Вслед за этим его носителя либо погружали в прежнее состояние, но если это не удавалось – каждый случай был сугубо индивидуален – «субъект» (был слух, что само это словечко приводило Белых в неистовство) аннигилировался или «обнулялся». Такая программа была разработана давно, и с течением времени, трудами Бесстрастных, усовершенствована до такой степени, что «носитель атавизма» исчезал во мгновение ока, оставляя по себе лишь нечто типа небольшой, с ладонь, «темной туманности», сгущавшейся в шар размером с куриное или даже голубиное яйцо.

Оставалось решить две проблемы. Первая была в том, что «яйца» – так для краткости обозначали эти туманности – не исчезали без остатка, т.е. их Нечто не обращалось в полное Ничто. И вторая, по сути вытекавшая из первой: остаточное излучение «яиц» было крайне нестабильно и непредсказуемо – длина волн, «спины» и импульс испускаемых частиц колебались столь резко, что зачастую напрочь выжигали программное обеспечение «обнулителей». И это было еще не самое худшее, ибо в случаях, слава Богу, не частых, когда программа выжигалась не полностью, ее «остаток» мутировал, образуя и запуская в Сеть вирусы столь сложной природы, что для защиты от них нужно было разрабатывать особые программы. Вы, наверное, обратили внимание на мою атавистическую оговорку: слава Богу – она выскочила внезапно, под влиянием нахлынувших эмоций. Тот, кому такая «несдержанность» автора, представляется непростительной, в частности адептам Клин-Культа или «чистым», чей Устав радикально исключает любые проявления атавизмов, могут отложить мои записки не читая. Это могут быть Белые, Бесстрастные – внутри Ордена нет кастовых различий, там своя иерархия. Думаю, так и будет: страх перед Бдящим («Я-двойник», внутренний «цензор»; прим. Автора), предрассудки окажутся сильнее любопытства, сиречь, суеты.

Но мной движет не суетность, а стремление к Истине, окончательной, вселенской. Попытка, как и все предшествующие, обречена изначально, по определению, ибо Истина – ИСТИНА – самодостаточна, она сама заключает в себе свое обоснование, и потому любые критерии ее истинности не более чем гипотезы. Но и здесь, я полагаю, возможны исключения, в частности, самое глобальное: мы уже существуем внутри этой ИСТИНЫ, она есть само наше бытие, но знание это открывается лишь в момент «обнуления», и прозревший, постигший Истину уже никак не может сообщить свое знание кому-то другому.

Эта мысль пришла ко мне тогда, когда я как раз занимался разработкой новейшего Обнулителя. В детали не вдаюсь – дал подписку – но его техническая идея состояла в создании ускорителя, где темные яйцевидные уплотнения, возникающие в момент «обнуления», разгонялись до предельных скоростей и окончательно аннигилировались при столкновении. Занималась этим относительно небольшое подразделение: человек 50 – 200. Более точную цифру я назвать не могу; «Константа» – кодовое название – была построена по принципу «пирамиды», разбита на «пятерки» или «звенья», где только один из «звена» имел связь с одним из «звеньевых» следующего, более высокого уровня.

«Звено», в которое входил я, находилось, по моим догадкам, чуть выше среднего уровня Конуса. Мне по жребию – нашему «уровню» дозволялась эта атавистическая забава, где «шляпой» служил отработанный топливный цилиндр, а «жребиями» чипы с кодировкой задания – выпало определение возможных последствий одномоментного столкновения трех и более «яиц». Предстояло составить программу, учитывающую 7 в n-ой – точнее не могу; «подписка» – факторов, и передать результат в распоряжение следующего «уровня», чтобы те спроектировали Суперпоглотитель, нейтрализующий эти ошметки независимо от их характеристик: частотных, спинальных, волновых и проч. Полагаю, это могут быть обрывки так называемых «струн»; попытка представить еще более мелкую структуру парализует мое воображение. Итогом работы Константы должно было стать создание виртуального эквивалента тому процессу, что совершался в «яблоках» при дроблении кристаллов и беспредельном умножении числа их граней в стремлении слиться с внутренней поверхностью Сферы. А отсюда до практического овладения всей мощью ничто оставался, выражаясь образно, один шаг. В случае успеха оставался нерешенным один, но самый, быть может, Последний Вопрос: кто кем или Что Чем овладеет при достижении Тождества. Что нас ждет: тотальная Аннигиляция, Обнуление или, напротив, вечное нечто, застывшее в неподвижности остановленных мгновений?

Но ни Белых, ни Бесстрастных эта проблема, похоже, не занимала; их интриговал сам процесс независимо от конечного результата. Внушать им, в особенности, Бесстрастным, какие-то сомнения было все равно, что пилить кирпич человеческим волосом. При взгляде с моего, далеко не самого низкого уровня «постижения», сообщество Бесстрастных представлялось сплошной каменной стеной, лица, части тел и складки одежд выступали из ее глади подобно барельефам, украшающим стенки древних гробниц и уцелевшие фрагменты разрушенных храмов. С таким же успехом можно было взывать к Белым; они были недоступны как те божества, в честь которых когда-то воздвигались те, давно разрушенные, храмы.

И тем не менее Константа упорно продолжала свои изыскания, словно каждый ее участник был запрограммирован на решение отдельной задачи и напрочь лишен хоть какой-то доли воображения, чтобы представить себе, к чему его труд может в итоге привести.

Подобные казусы в истории случались. Их скрывали, стирали из памяти базовых компьютеров, но какие-то фрагменты все же оставались и внезапно возникали на мониторах, когда кто-нибудь по рассеянности или от усталости набирал на клавиатуре случайную комбинацию символов, которая вдруг оказывалась кодовой. Полученные таким образом знания интриговали своей неполнотой и скрытой за ней таинственностью; любые, даже невольные, проникновения в эти сферы строго карались (Аннигиляция, Обнуление – см. выше), но эффект от этих мер, угрозы и пр. часто оказывался прямо противоположен заявленной цели. «Юзер» – вероятность «попадания» не зависела от квалификации – впадал в своего рода зависимость от фантомных миражей на мониторе и готов был часами, сутками перебирать сенсорные датчики, чтобы вызывать из мерцающей бездны все новые и новые видения.

Зачастую это заканчивалось полным помешательством, внешне схожим с теми экстатическими приступами, что овладевали Бесстрастными в моменты «прозрений». Тряска, кружение на одном месте, падения, конвульсии. Для начала такого «юзера» выбраковывали, и дальнейшую его участь решал специальный консилиум, составленный из Белых и Бесстрастных в соотношении 3: 14, установленном наугад, по жребию на чипе. Одно это указывало на то, что консилиум был задуман как чистая формальность, но так как от его диагноза зависела передача «дела» в ведение Трибунала, утверждавшего решение об Обнулении, то при каждом переизбрании в состав консилиума стали проникать то не вполне Белые, то не до конца Бесстрастные. А так как решение о передаче в Трибунал по Уставу должно было быть единогласным, то для его отмены и перевода «юзера» в касту «бракованных» довольно было и одного голоса. Впрочем. от этого их дальнейшая участь была не менее ужасна. Их принудительно чипировали и передавали в ведение особого Центра «Л-18», где из них составляли группы для выполнения простейших физических операций. Технически это было проще изготовления специальных механизмов – таковые, в сущности, были уже готовы – но какая-то экономическая выгода от работы этих несчастных просматривалась.

Так что когда на моем мониторе расцвел «огненный цветок», венчавший одну из тупиковых «веточек» Витального Древа, прозрение осенило меня как та же вспышка. Риск впасть в зависимость был невелик – я устойчив, но не хочу сейчас отвлекаться на прецеденты; гораздо опаснее была вероятность, что меня засекут и передадут на освидетельствование, не дожидаясь первого припадка. Дальнейшие перспективы представлялись мне туманными. У меня был в комиссии «свой» человек; его голоса было достаточно, чтобы «Дело» не ушло в Трибунал, но я думаю, что такой вариант развития событий не грозил специалисту моего уровня ни при каком раскладе. Мы были, что называется, «штучным товаром», и каждый был наделен от рождения неким особенным даром: интуицией, сверх-восприимчивостью по отношению к таким явлениям, которые все еще оставались за гранью разрешающих способностей искусственно созданных приборов.

Нас отбирали из тысяч в самом раннем возрасте, на стадии, когда дитя еще не вполне осознало свое существование как самоценность, отдельную от мира, не говоря о том, чтобы утвердиться в этом мире как тождественная ему Сущность. От того периода, точнее, стадии как перемены внутреннего самоощущения, в моей памяти остались мгновенные вспышки вроде тех, что возникали на мониторах при случайных программных сбоях («огненный цветок»; см. выше). Относительно природы этих «вспышек» существует около десятка гипотез, разница между которыми представляется мне чисто терминологической, если не считать главного, фундаментального разделения между так называемыми «мужскими» и «женскими» версиями. Я не буду вдаваться в детали этих различий, дабы не перегружать свои «записки» отвлекающими подробностями. Скажу лишь, что «мужские» версии кажутся мне убедительнее; они более корректны по отношению к лично моим «картинкам», где я вижу себя как будто со стороны, а источник света, точнее, волновой излучатель, работающий в среднем диапазоне, скрыт за высоким темным силуэтом, напоминающим человеческую фигуру. «Волны» обтекают ее в таком замедленном темпе, что я различаю в их потоке не только отдельные частицы: фотоны, мезоны, кварки – но «вижу», как они исчезают, сливаются, расщепляются, порождая тончайшие вибрации, обволакивающие все мое существо и словно растворяющие меня во мне самом. Я не уверен, что смог адекватно передать свое ощущение, но те, кому довелось его испытать, я думаю, меня поймут. Быть может, именно оно и было положено в основу отборочного тестирования, но те, кто его прошел, словно по умолчанию никогда, даже в моменты полного раскрепощения, не говорили об этих «картинках» между собой. Слух, что до них докапываются специалисты из Центра «Л-18» обсуждается почти интимно, из уст в уста, но считается, что убедиться в его достоверности можно лишь на личном опыте, который изымается из «материнских плат» теми же «спецами» по окончании сеансов «откровения».

Центр «Л-18» почему-то не вызывал у меня особых опасений. Режим там был сравнительно мягкий; некоторые, пройдя реабилитацию и вернувшись к обычной жизни, вспоминали о нем с теплым чувством. Говорили о цветах, в изобилии заполнявших подоконники, о маленьких пушистых зверьках, чьи мягкие лапки пробуждали пациентов по окончании сеансов «откровения» (считалось, впрочем, что именно эти контакты стирали из памяти последние следы атавистических «вибраций»); многие без слез не могли вспоминать о видах из окон, хоть и забранных изящными коваными решетками, но застекленных такими фасеточными стеклами, которые позволяли не только созерцать множество разнообразных ландшафтов, но и достигать взором самых отдаленных пределов доступной созерцанию Вселенной. Впрочем, к этим секторам, опасаясь «срывов», допускали лишь с позволения «спецов»; наблюдение за «созерцающими» считалось последним этапом серии исцеляющих «сеансов».

Кстати, мой ближайший коллега, или сосед по «камере» – так мы в шутку называли наш рабочий «отсек», проходил эти психотерапевтические курсы дважды и, похоже, ничуть от этого не страдал. Во всяком случае, я не замечал за ним каких-либо отклонений: интеллект оставался в полной сохранности, на мои обращения как по работе, так и простые, в порядке расслабления, он реагировал адекватно, и лишь когда мы прерывались на перекур или на чашку кофе, порой излишне торопливо щелкал зажигалкой над пенковым чубуком моей трубки или, уставившись в пространство, странно постукивал об блюдечко донцем кофейной чашки. Зажигалка у него, впрочем, тоже была не совсем обычная; огонек вспыхивал не от чипа, вживленного под ноготь вертикально выставленного среднего пальца – жест этот из оскорбительного со временем преобразился в знак «мужской силы» – а возникал над черным скрюченным фитильком под действием излучателя, составленного из двух кремниевых кристаллов, приводимых в динамическое касание зубчатым диском диаметром 341 микрон. Диск был укреплен над верхним обрезом латунного цилиндра, в донце которого было круглое, диаметром 287,5 микрона, отверстие, запиравшееся медной пробочкой, на внешней стороне которой смутно проступал почти стертый пальцами значок, похожий на какое-то насекомое. Цилиндр наполнялся через скрытой под пробочкой отверстие; горючим для фитилька, служила прозрачная, с радужным отливом, жидкость, запах которой вызывал во мне какое-то смутное беспокойство. Порой такие же или близкие по амплитуде вибрации проникали в сенсоры моего носа, когда я после или до рабочего дня прогуливался в окрестностях Пирамиды, заваленных беспорядочными грудами истлевших, отработавших свой срок, механизмов, бывшие функции которых можно было выяснить лишь из специальных руководств, собрание которых еще не успели до конца оцифровать.

Но в тот день, с которого я начал вести свои «Записки», странная вибрация проникла в меня чуть ниже правого колена, потревожив не сами сенсоры, а волокна, ведущие от сенсоров к Тотальному Анализатору – этой неуклюжей лингвистической химерой Белые упорно пытались заместить привычный «головной мозг». Он же, кстати, и подсказал мне слово, обозначающее место, где застала меня эта странная вибрация: «кладбище» или, иначе, собрание останков наших далеких предков, живших в те времена, когда срок человеческой жизни определялся зашифрованным в генах числом «циклов», по истечении которого регенеративные цепочки изнашивались до распада на отдельные звенья и обрывки длинномерных молекул. В ходе этого распада витальное излучение постепенно угасало, и когда галактический «фон» окончательно подавлял его, наступало конец, зачастую обрывавший «цикл» в самый неожиданный момент. «Аннигиляция» или «Обнуление» призваны были упорядочить этот хаос. «Субъекта» извещали о грядущей процедуре задолго и лишь после того, как на его освобождающееся место избирали или назначали адекватного, функционально-тождественного, заместителя. В целях так называемого «Прогресса» – Белые упорно придерживались этого нелепого заблуждения – заместителя избирали из прошедших тестирование и поступивших в дальнейшую обработку, так что дата грядущего «Обнуления» зависела исключительно от скорости и эффективности «стажировки». Были случаи, когда «кандидат» ломался в ходе «обработки», и тогда «Обнуление» либо откладывалось, либо отменялось вообще. Но это бывало настолько редко, что даже не заслуживало занесения в «Анналы», дабы не возбуждать напрасных надежд и попыток отыскать в этих аномалиях какую-либо закономерность или причинно-следственную связь. Этого, как говорили «Древние» (шутка!), «нет, потому что этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Dixi!

Итак, я начал с того, что оказался в окружении так называемых «могил», подземных бункеров, расположенных в том же порядке, в каком «Древние» возводили свои жилые постройки. Похоже, у них были какие-то неясные, наивные и, естественно, ложные представления о «двух мирах», причем и тот и другой, если судить по оставленным свидетельствам, они представляли столь явственно, что я никак не мог понять, в чем они видели между ними принципиальное различие. Оно просматривалось лишь в незначительных, второстепенных, деталях и диапазонах излучаемых этими деталями волн. Вибрация, потревожившая участок плоти под моим правым коленом, похоже, исходила из мира, который Древние именовали «потусторонним». Гения, представившего пространство в виде кольца-спирали с односторонней плоскостью, они не поняли и отнесли в разряд шарлатанов.

Итак, я стоял среди крестов, замшелых, покосившихся, поваленных на ржавые оградки с копьевидными столбиками. Как я здесь очутился было не ясно мне самому. Во время долгих прогулок в окрестностях Пирамиды мне порой случалось впадать в задумчивость, и я выходил из этого состояния тогда, когда мысль, поглотившая мое внешнее внимание либо приходила к удачному разрешению, либо упиралась в глухой безнадежный тупик. Но тут толчок пришел извне, и я сразу понял, что не покину это место, пока не обнаружу его источник. Я замер, как столб, и начал осторожно поворачивать колено из стороны в сторону, чтобы определить направление поиска.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

«Прогресс Есть Свобода»

слоган

Прежде, чем продолжить описание самого поиска, хочу внести некоторую ясность. Мне, конечно, могут тут же возразить: если «ясность», то почему «некоторая». Это те, кто считают, что «ясность» и «истина» – синонимы, т.е. понятия абсолютно тождественные. Жесткие, сухие экспериментаторы, они требуют, чтобы любая умственная конструкция: слово, группа символов, знак – была точным эквивалентом конкретной физической реальности. Стоит, говорили они, отступиться от этого принципа, как все наши вычисления, логические построения, программы, как бы доказательно они ни выглядели, превратятся в операции с «мнимыми величинами», не имеющими никакого практического приложения. Мол, это не более, чем игры, забавы, детские шалости; для тех, кто придает этому серьезное значение, они даже отыскали где-то в «анналах» определение «инфанты», которое словно лопалось уже в момент произнесения. «Инфанты», иронизировали эти скептики, выдувают «мыльные пузыри», которые лопаются, едва коснувшись первой попавшейся «точки». «Точками» на их языке означались любые импульсы, оставляющие след на мониторе. «Точка» фиксировалась, определялись ее параметры, величина заряда, данные сверялись с множеством справочников, и если в них не находилось аналогичной «точки», ей присваивалось новое название, под которым она и заносилась в Каталог.

«Инфанты», впрочем, тоже умели за себя постоять. Экспериментаторов они называли «крохоборами»: тоже словечко из «анналов», звучащее как ритмичный шорох и сухие щелчки роботов-уборщиков, ползающих по полам и стенкам рабочих секций, собирающих в накопители окурки, обгрызенные ногти и отдирающие комочки жвачки от столов и изнаночных поверхностей мониторов. Этот «мусор» считался – и справедливо! – одним из «атавизмов». С этим явлением пытались бороться, искали «авторов» по зубным прикусам на окурках и жвачках, но дело это оказалось столь хлопотным и затратным, что на него плюнули и запустили в секции специальных роботов-уборщиков. Первое время они, конечно, мешали: елозили под ногами, выхватывали из пепельниц тлеющие окурки и тут же тушили их в чашках с недопитым кофе – не исключено, что это были приколы программистов! – но вскоре к этим гаджетам (их называли «ЧЕЛы» – Чистота Есть Любовь), привыкли, и если такой ЧЕЛ – случайно подвертывался под руку во время работы, его просто смахивали на пол легким движением кисти. ЧЕЛы ломались, их чинили, но эти затраты не шли ни в какое сравнение с расходами на изучение прикусов и содержание штата «следаков», сличавших эти улики с зубными формулами в стоматологических картах.

Со временем, когда ЧЕЛы усовершенствовались настолько, что не только перестали быть помехой, но и значительно оптимизировали процесс уборки, в них внедрили дополнительные, рекреационные, чипы. Теперь они не простаивали по углам или за спинками стульев, но едва завидев брошенный окурок, наперебой бросались к нему в стремлении завладеть. Было очень занятно наблюдать за их свалками на полу в центре секции, а когда кто-то из них вдруг выскакивал из кучи и, отскочив на полшага, приближал свой трофей к мусорному накопителю, пространство секции сотрясал дружный низкочастотный хохот. ЧЕЛам присваивали номера, устраивали даже тайные тотализаторы, но Белые, похоже, смотрели на эти забавы сквозь пальцы; было просчитано, что эти релаксации: случайные, спровоцированные – не суть – значительно повышают производительность труда в остальное время.

Так же как и объединение в одной «пятерке» «крохоборов» и «инфантов», причем в таких пропорциях, что мне они представлялись составленными по жребию. Такому же случайному, как соотношение женщин и мужчин. В обоих случаях вариантов было немного, но при их наложении итог выходил порой весьма забавный и неожиданный. В нашей «пятерке» «крохоборами» были двое мужчин и одна девица. Мой визави, щелкавший замысловатым огнедобывающим гаджетом над моей трубкой, был «инфант». Я же, по крайне редкому, не вполне изученному, стечению обстоятельств, не только сочетал в себе оба свойства, но и мог «включать» то или иное по своему желанию, которое, впрочем, диктовалось местом моего пребывания во времени и пространстве. Не могу с полной ясностью сказать, свободен ли я в этом выборе, а также определить грань, на которой стыкуются эти понятия.

Это были, скорее, некие смутные ощущения, не поддающиеся точному словесному описанию; они, в сущности, не имели четко очерченных границ. Устремляясь за пределы Пирамиды, проходя Врата, ступая на подъемный, громыхающий цепями, Мост, я ощущал себя «инфантом», одурманенным фантомами собственного воображения, но при столкновении с каким-либо препятствием, действовал как законченный «крохобор»: прыгал, уклонялся, бил и прочее. Этим навыкам был посвящен курс специальной подготовки, и тем, у кого не было свидетельства об их успешном прохождении, просто не открывали Врата. Но не следует представлять дело так, будто из нас делали неких агрессивных неуязвимых монстров. Основное, базовое свойство или способность, которую развивал в подопечном его личный Коуч – занятия были исключительно индивидуальными – определялось как «flexibility»: упругость, гибкость. Именно эти качества, доведенные долгими медитативными сеансами до предела личных, данных от рождения, способностей, обеспечивали выпускнику относительную безопасность во время странствий по Территории.

Она начиналась сразу за внешним склоном Рва, опоясывавшего Пирамиду причудливым замкнутым зигзагом, который, по замыслу Устроителя, Стоящего Во Главе, должен был «ошарашивать» потенциального агрессора.

Ходили слухи, что Устроитель – его происхождение тщательно скрывались «Белыми» – подвержен странным атавистическим приступам, во время которых ему грезятся целые полчища жутких монстров, атакующих Пирамиду со всех сторон. Впрочем, очертания Рва, угловатые выступы Стены, мнимые Врата с полуопущенными цепными Мостами хоть и смотрелись весьма забавно и архаично, но придавали всей Пирамиде вид неприступной крепости. Ее так и называли – Фортресс.