По кому палка плачет? Рассказы о рязанских юродивых

И поселился Круглов в селе Старое Чернеево, у похожего на вопросительный знак крестьянина. По утрам и вечерам будил округу петушиным криком, а когда мимо его дома проходил злой человек, то начинал на него лаять. А праздничные крестные ходы встречал, как-то странно подскакивая.

Некоторые ругали его:

– Ты, Савельич, чего как козел скачешь? К чему перед народом позоришься?

А юродивый отвечал всегда одно и то же:

– От радости, мои милые, пляшу и скачу пред Господом моим, Который вместе с вами крестным ходом идет. А если кто-то такое дело за позор принимает – пусть! Я – позорище человеков!

Многие понимали Николая Савельевича, зная о скакании псалмопевца Давида пред Ковчегом Завета и помня слова из посланий, что апостолы – позорище для человеков.

– Божий это человек, – говорили они, – блаженный…

А местный зажиточный крестьянин Семен Иванович, которого на селе звали попросту – Ваныч, относился к нему особенно тепло. Потому как на себе познал прозорливость Савельича. Однажды, прежде чем пойти в паломничество в Успенский Вышенский монастырь, зашел Ваныч к Савельичу.

– Богоугодное дело ты задумал, – сказал тогда ему Николай, – только дорогой не обижайся на тех, кто будет над тобой насмехаться. Помни: ты молиться идешь, причащаться. И не насмешники тебя будут смущать, а бесы, через них глаголющие. Бесы они на человека перед его причастием особо злы. Прямо как комары пред всеочищающим дождиком благодати. А ты отмахивайся от них молитовкой «Господи, помилуй» и не обращай ни на что внимания. Иди куда идешь, в монастырь, значится, причащаться. Бог в помощь. Да… вот еще… обязательно возьми с собою сапоги!

Семен Иванович жалел свои сапоги. Как же! Новенькие они, внизу гармошкой, кожа с пупырышками. Но послушался он Савельича.

А по пути в монастырь ему действительно пришлось перенести насмешки, которые могли бы помешать умиротворенно причаститься. Но, вспоминая наказ юродивого, Семен не обижался. И молитовкой Иисусовой отгонял бесовские нападки, как комаров. Причастившись Христовых Таин и смыв пыль и грязь со своей души всеочищающим дождиком благодати, Семен Иванович пошел в обратный путь. А по дороге из Шацка попал он под простой дождь, вернее – под ливень, и ему очень пригодились сапоги, которые взял по совету Савельича.

Однажды Семен Иванович решил отправиться в Воронежскую губернию на заработки. Пошел к Николаю Савельевичу за советом.

– Что ж, – сказал ему тот, – дело доброе. Целых сто двадцать рублей заработаешь, да еще в монастыре побываешь. А я, кажется, к твоему приходу откукарекаю.

«Сто двадцать рублей… Хорош, хорош заработок…» – подумал Семен и отправился в путь. Устроился в Воронеже на работу, заработал за три месяца ровно сто двадцать рублей. А после расчета, возвращаясь домой, побывал в одном воронежском монастыре, где встретил прозорливого старца Алексия. Старец этот жил вне монастыря, в землянке, и выходил из нее редко. Но в тот день он не только вышел из землянки, а словно ждал кого-то и, завидев Семена Ивановича, поспешил ему навстречу. Познакомились, поговорили, и вдруг старец Алексий, показывая своей тросточкой в сторону Николо-Чернеевской обители, сказал:

– Знаю я, что живет там Николай. Всем Николаям Николай! Божий он человек, хоть и кукарекает. Только недолго кочетку осталось кукарекать.

Из Воронежской земли Семен Иванович пришел в середине апреля. И от крестьянина, у которого какое-то время жил юродивый Николай Савельич, узнал, что он в последнюю неделю Великого поста умер. Эта новость поразила его. Ведь Савельич был еще не старый.

– Такие вот дела, Ваныч, – рассказывал крестьянин. – Умер наш Николка. В монастырской келье почил. Я иногда заходил его проведать. Как посмотрю на него, так кажется, что все раны, все побои, что Савельич за свою жизнь претерпел, обрушились на него разом. Такие сильные боли у него были.

А в это же время в церквях страсти Христовы вспоминались. Вот ведь как… Страсти, неделя Страстная, и всю неделю в убогой келье от мучительных болей катался по полу раб Христов Николай. Страдал со Христом и умер со Христом. Да все какого-то Евпсихия поминал. Говорил, что сбылись, дескать, слова его. А в Великую Субботу исповедовался наш Николка, причастился; когда ж зазвонили к пасхальной заутрене, мирно отошел ко Христу. К Тому, ради Которого жил и страдал.

Юродивый Николай Чернеевский. Николай Савельевич.Фамилия неизвестна. Род. в 1843 г. в Новгородской губ. в семье зажиточного крестьянина. С 1873 г. подвизался в подвиге юродства близ Николо-Чернеевского монастыря в с. Старое Чернеево Шацкого уезда Рязанской губ.

Скончался 11 апр. 1881 г. (Здесь и далее даты до 1918 г. по старому стилю. – Авт.) Погребен на приходском кладбище в Старом Чернееве. Вскоре кто-то на могиле юродивого Николая тайно поставил ему чугунный памятник с эпитафией:

Желанием чудным водимый,
Оставил он семью и дом,
Повсюду странствуя, гонимый,
Он жил и умер со Христом.

Не царствуй лежа на боку

Священник Алексий Преображенский сидел на резном крылечке своего дома и смотрел на улицу. Небольшое село окутывал вечер, мягкий и туманистый, как смутная дума осенней земли. Может, оттого настроение у отца Алексия было философское.

«Надо же, – размышлял батюшка, глядя на деревенские избы, – как одна из них от другой отличается. Наличниками, крылечками, коньками на крышах. Улица – у лица… Может, потому мы украшаем свои дома, чтоб они у лица соседей казались лучше, чем их жилища? К тому ж и себя приукрашиваем. Кто добродетелью, какая за ним не водится, а кто и просто так – одеждой…»

– Грязный оборванец, купи себе одежду, грязный оборванец, купи себе одежду! – услышал вдруг отец Алексий крики деревенских мальчишек.

Взглянув в ту сторону, откуда раздавались эти крики, он увидел, что по улице идут двое исправников и ведут связанного грубыми веревками грязного, бородатого, взъерошенного человека в рваной, подбитой ватой рясе. На груди его желтел деревянный, искусно вырезанный из липы священнический крест. Вглядевшись в этого человека, отец Алексий увидел в его облике знакомые черты. И крест… Странный крест. Помнится, такой же носил священник Феофилакт Авдеев, у которого он учился в Коломенской духовной семинарии. Учитель из него был никакой, потому в 1808 году, кажется, этого горе-преподавателя уволили из семинарии… Но учащиеся очень жалели об этом, поскольку любили его за необычайную, отеческую заботу и доброту.

Присмотрелся отец Алексий повнимательнее к повязанному мужику. Точно! Этот грязный оборванец и есть тот самый священник. Бросившись к своему учителю, он смущенно заговорил:

– Феофилакт, батюшка, вы ли? Глазам своим не верю! Господа, – решительно обратился отец Алексий к исправникам, – освободите его под мое личное ручательство. Пусть он побудет у меня дома.

Служивые хорошо знали и уважали своего приходского священника и потому, немного потоптавшись, отпустили иерея Феофилакта Авдеева.

Один из них, Кирсан, похожий на бульдога, а по прозвищу Киса, сначала промурчал, а потом прорычал:

– Вы, батюшка, того… Поосторожней с этим придурком! Мы его за драку взяли. Напал на нашего рыночного торговца лубочными картинками. Стал его бить и кричать, что торговать клеенками, где бабы с голыми плечами намалеваны, то же самое, что торговать самими бабами. Но при чем здесь это? Лубок он и есть лубок.

– Смотрят на лубок, а думают про лобок! – закричал взъерошенный Феофилакт.

– Вот видите, – промурчал Киса. И рявкнул: – Придур-р-коватый он!

– Благословляю отпустить его! – решительно сказал отец Алексий.

Так иерей Феофилакт Авдеев оказался в доме своего бывшего семинариста, а ныне священника Алексия Преображенского.

В доме отца Алексия за чаем выяснилось, что Феофилакт давно уже почислен за штат, оставил жену, дочь и подвизался в Покровском Богородицком монастыре близ города Михайлова. Когда же отец Алексий начал расспрашивать его о жизни, юродствующий иерей не стал прикрываться мнимым безумием и поддержал беседу.

– Как же оставил ты служение священническое? – спросил его отец Алексий. – Ведь это долг твой. Законный долг…

– Так-то оно так… Только по милости Божией сподобился я благодать обрести. А благодать повыше долга будет, повыше закона. Вот она-то и подсказала мне, что надо делать, как жить.

– Так на ком же благодать может быть больше, чем на священниках, получивших ее в таинстве Священства? А ты, хоть и священник, правила священнические нарушил.

– Так-то оно так… А все ж на познавших любовь к людям и ко Христу благодать изливается поболе.

– А может, самомнения у тебя поболе, а не благодати? Как ты можешь нарушать правила, не боясь Бога прогневать?

– Так-то оно так… Только благодати без любви не бывает. А любовь все знает. Она даже знает, когда можно нарушить правила, по которым человек должен жить.

– Любовь к Богу у каждого христианина должна быть.

– Так-то оно так… Любить Бога каждый готов. А ты полюби-ка сначала своего ближнего. Грешника полюби. Ведь Господь пришел грешников спасти… Он за одну плохую овцу готов оставить сотню хороших. Хорошие и так спасутся, а плохие без Него погибнут.

– Значит, ты свое стадо оставил из-за одной паршивой овцы? А разве быть священником и любить грешников нельзя?

– Так-то оно так… Можно и не перетакивать. Только не для всех путь этот. А еще вот что… Не все могут кукарекать!

– Как это?

– А так. Ку-ка-ре-ку, не царствуй лежа на боку! – по-птичьи проголосил Феофилакт, подбоченясь и прискакнув, как молодой кочеток.

Батюшка, как человек начитанный и знающий, что такое юродство, все понял. Феофилакт, кукарекая про царя, сказал, что не каждый может обличать в грехах влиятельных людей, говорить им правду в глаза, не боясь пострадать за это.