По кому палка плачет? Рассказы о рязанских юродивых

Не успел отец Алексий обдумать свое умозаключение, как в избу кто-то постучался. Матушка Аграфена Филлиповна тихо как уточка поплыла открывать дверь. В сенях послышалось шушуканье, после чего в горнице появился гость. Это был диакон Вениамин. Важный человек. Когда он начинал в храме возглашать просительные ектении, то всем казалось, что он не просит, а требует, как генерал, исполнить его наказы. И ходил отец Вениамин как высокий чин. Глянешь на него – ну никак не ниже полковника этот диакон! Зря некоторые подшучивали над ним, называя денщиаконом. Генерал! Ну, на крайний случай, полковник…

– Здрасьте вам, – сказал важный диакон, заходя в дом Преображенских.

Увидев знакомого ему юродивого Феофилакта, он до того смутился, что из генерала превратился в завалящего денщика-денщиакона. Отец Алексий до того изумился этому, что встал навытяжку, как солдат, которому был дан приказ «смирно». А Феофилакт вдруг зафыркал:

– Фу, фу, уходи отсюда, Веня, уходи. Ты тридцать дымящих духов с собой притащил!

– Э, батюшка, ученый ты человек, а все в духов каких-то веришь, – сказал обиженный диакон Вениамин. – Учился ты, учился, да, видно, совсем заучился.

Вдруг юродивый иерей Феофилакт выскочил из-за стола и, схватив диакона за косичку, выволок его из избы, приговаривая:

– Не ходи солдат с косичкой в храм благословенный!

Важный гость не успел даже опомниться, как оказался на улице. Отец Алексий был просто ошеломлен и как статуя продолжал стоять навытяжку. А матушка Аграфена, наоборот, нисколько не удивилась.

– Знаешь, батюшка, какое тут дело? – сказала она. – Вениамин мне сейчас сказал, что помещик его в солдаты отдает.

– В солдаты?! За что в солдаты? – заговорил, очнувшись, отец Алексей.

– Известно за что… За блуд. Он сейчас за помощью к тебе приходил. Ну чтоб ты за него похлопотал перед помещиком. А свой порок хотел скрыть. Только Феофилакт обличил его, непутевого. Да и то верно, разве можно блуднику диаконскую косичку носить да в благословенном доме, в храме Божием, служить?

– Вот оно как… Да что ж Феофилакт не возвращается так долго? – забеспокоился отец Алексий.

– Он и не вернется, – ответила Аграфена, выглянув в окно. – Наш юродивый уже вон где – на краю села. Пошел странник в путь-дорогу…

Сев на лавку, матушка вздохнула тем вздохом сердобольной русской бабы, который может протянуться через бескрайнюю степь и взволновать широкую реку:

– Ий-ии-йэх-ма… Битый, загаженный людской молвою, а все ж Божий человек батюшка Феофилакт. Вот ведь… Живет наш юрод в нищете и поругании, и не важно ему, как жить. Лишь бы ко Христу поближе. Блаженно живет…

От изумления отец Алексий до того приподнял правую бровь, что она оказалась у него чуть ли не за ухом. «Эвон как заговорила…» – подумал он и рассеянно спросил.

– Как так? А где ж он ночует? Где зимует?

– Принимают его крестьяне. Потому как почитают. Частенько в михайловском Покровском монастыре останавливается.

– Юродивый священник в женском монастыре?

– А что тут такого? Там знают, что отец Феофилакт – Божий человек. Прозорливец. Вот, например, однажды монахиня Аркадия пригласила его чай пить. А он сахару всегда помногу ест. Сладкоежка… Матушка Аркадия искусилась. На чай-то пригласила, а когда он пришел, подумала: «Он сейчас, наверно, весь мой сахар поест-похрумкает». Тогда отец Феофилакт взял пустую тарелочку, молча встал из-за стола, вышел на улицу, а вскоре вернулся. В тарелочке были маленькие комочки снега, слепленные наподобие кусочков сахара. С этими снежными комочками он стал пить чай. И все молча, молча… Матушка Аркадия не знала, куда со стыда деваться. Зато как усердно каялась потом! С тех пор эта монахиня стала очень внимательно к помыслам относиться.

А еще я слышала, что отец Феофилакт монахиням во всем пример подает. Постоянно молится. Что бы ни делал, так все с псалмопением. Даже евангельскую притчу о блудном сыне поет. А особенно любит молиться ночью. Порой всю ночь на молитве простоит, а днем юродствует. Это, значит, для того, чтоб его за праведника не почитали. Уничижает он себя перед людьми.

– Матушка, – изумился отец Алексий, – ты про моего учителя больше, чем я, знаешь! Откуда? И почему я узнаю? о его праведной жизни в последнюю очередь?

– Батюшка, – изумилась в свою очередь матушка Аграфена, – кому ж, как не женщинам, первыми о праведниках узнавать?

– Но почему именно женщинам?

– Э, недогадливый… А почему именно женщинам открылось воскресение Христово? Да потому, что только они могли эту весть тут же разнести по всему свету.

– Эвон как… – проговорил отец Алексий и от изумления вновь приподнял бровь, только теперь уже левую, но она тоже оказалась у него чуть ли не за ухом. Вернув бровь на место, строго вопросил: – А что ты еще знаешь, женщина?

– Ну о воскресении Христовом тебе и без меня все известно. А вот о смерти нашего двоюродного племянника Саши Гумилёвского ты еще не знаешь.

– Как не знаю? Я ж на его похоронах был!

– Да я не о том… Ведь Сашина смерть его отцу иереем Феофилактом предсказана была.

– Как это?

– Да так. Задолго до Сашиной смерти пришел Феофилакт к Гумилёвским и запел: «Со святыми упокой». А Иван-то, Сашин отец, подумал, что это он ему смерть предсказывает. Но батюшка, закончив петь, на эти мысли так ответил: «Что за дурь тебе в голову приходит? Ты ведь не маленький…» Сказал и ушел. Ну, прошло время, и маленький, восьмилетний Саша умер. И если б не это предсказание, то неизвестно, как пережил бы отец неожиданную, внезапную смерть сына. Иван после похорон мне рассказывал, что как начинало у него сердце щемить, чуть не останавливаться, так он о предсказании вспоминал и успокаивался. «Сам Господь меня тогда посетил», – думал Иван. Тем и утешался.

– Вот это новость так новость. Что ж ты раньше-то молчала?

– Да я и сама только недавно узнала об этом.

Задумался отец Алексий и до поздней ночи размышлял о юродстве.

«Вот ведь как получается, – думал он. – Божии люди нас утешают, а мы насмехаемся над ними, ругаем их, со двора гоним. Феофилакта бьют, Феофилакта в каталажку сажают, а мы радуемся – давно пора дурачка за решетку упрятать… Казалось, чего ему священником-то нормальным не быть? Его бы уважали, любили. Не потому ли, что даже желание заслужить уважение других он считает греховным делом? А мы, наоборот, всячески стараемся вызвать к себе уважение. И добрые дела ради этого делаем. А угодны ли такие дела Богу, если они делаются не ради Него, а ради того, чтоб тебя зауважали?.. Да уж… Получается, что даже добрые дела могут быть небогоугодными. А вот юродивый Феофилакт знает только одно дело – бороться со своими страстями да со своими грехами. И уважает его не кто-то там из нас, смертных, а Сам Господь. Он и дар ему дал особый – познавать чужие грехи и способность так обличать грешников, что они исправляются. Вот и получается, что, оставив внешнее священническое служение, Феофилакт продолжает внутренне, что ли… Воистину Божий избранник, Божий человек».

* * *

Тихо, упокоенно стоит на горе около града Михайлова Покровская женская обитель. Пасха. Весна, как добрая хозяйка, шьет-прошивает землицу тоненькой зелененькой травкой, вышивает леса белыми ландышами, а поля желтеньким первоцветом.

У монастырской ограды сладко пахнут можжевеловые кусты. Собор в честь Архистратига Михаила плывет своим высоким-превысоким куполом с золоченым крестом прямо к облакам. А в соборе идет причащение. И вдруг во время этого святого таинства насельницы переполошились, как куры, почуявшие лисицу, а игумения растерялась до того, что даже прикрикнуть на них забыла. А все из-за того, что одна женщина, Марфа, подойдя к Чаше, закричала грубым мужицким голосом:

– Не надо меня жечь, не надо, я и так словно головешка!

И вдруг ее лицо на глазах у всех почернело, а потом словно пеплом покрылось. Двое крепких мужиков взяли Марфу под руки, попытались силой подвести к причастию, но не смогли.

Когда они отцепились от Марфы, она обмякла и, присев на лавочку у выхода, заплакала.

Подошел к ней юродивый Феофилакт и, подбоченясь, прокукарекал:

– Ку-ка-ре-ку, не царствуй лежа на боку! Причастие – это счастие!

– Да я-то об этом знаю. Бес не знает! А ты что, решил беса вразумить?! Так он тебя в бараний рог скрутит! Тебя, праведника. А уж я-то что могу с ним поделать? Как мне освободиться от него?

Женщина судорожно задергала маленькими, слабыми плечами и по-детски расплакалась. Горючие слезы царапнули ее щеки.

Обнял Марфу отец Феофилакт.

– Не печалься, дочка, так шибко. Пойдем-ка, родная, сходим с тобой на могилу блаженного Прокопия. Уж он-то не оставит тебя в беде.

Бесноватая безропотно покорилась.

Отец Феофилакт привел Марфу на могилку Прокопия. На кладбище то ли липы пошумливали пасхальной воскресшей листвой, то ли, пролетая над вечным покоем, тихохонько шелестели крыльями невидимые ангелы. Феофилакт блаженно улыбнулся и сказал:

– Хорошо-то как, Марфута… Пасха, Воскресение Христово. «Небеса убо достойно да веселятся, земля же да радуется, да празднует же мир, видимый же весь и невидимый: Христос бо воста, веселие вечное».