История Сочинителя. Творческое начало

Его предшественникам этого не удалось. Не удалось и Лермонтову, ибо он ещё не вышел из границ жанроформирования, не успел.

Гоголь преодолел эти границы (к вопросу о мировой непризнанности Гоголя – подобного опыта творческого своеволия в других языках просто не существовало, незнание метода авторской жертвенности – отсюда – просто не с чем сравнить, ибо Гоголь – и есть сам Художественный Метод).

Поистине, Гоголь стал «демиургом», одним из творцов человеческих типов, основ их чувствований и устремлений. Такое случалось и в других языках, но обычно на уровне политическом и социальном – как создание схем и идей, и если даже каких-то типов людей, то не таких жизненных и не в таком объёме.

Гоголь как бы загипнотизировал, заговорил Россию на определённое психосоциальное состояние.

То, чем он занимался, используя поэтическую ритмику, кропотливо создавая и оживляя каждую черточку характеров героев, их поступки, их устремления, придумывая то, чего не было на самом деле – это и есть попытка слияния образа и идеи, художественного и системного творчества в единое, в некий творческий волевой метод. А использовав таким образом энергию Творческого Начала, он стал осознавать свой поверхностный бессознательный подход к творчеству, он почувствовал, что делает не то, идёт, хотя и по наитию, но не в ту сторону.

И отсюда – в нем возникали мучительные вопросы «как?», «куда?».

Нужно было остановиться, нужно было расстаться с «мальчишеством», нужно было увидеть иные черты будущего. Гоголь остановился и ужаснулся содеянным.

Он постиг, что была только шаловливая игра с творческой энергией Художественности, игра, не оплодотворённая смыслом и целью. Гоголь стал «взрослым». И, не открыв творческих смыслов и целей, пришёл к готовым ответам на вопрос «куда?» – к православию, к музейной религии.

Его литературные предшественники были далеки от православия. Они, конечно, ничего, кроме устремлённости к свободе, и не противопоставили религии. И если в Пушкинском творчестве смыслы иногда зарождались от природной прозорливости, то Гоголю ничего такого дадено не было – кроме периодического обладания наитием в виде вдохновения и ощущения «божественного» присутствия в моменты писания.

Гоголь породил многих российских «уродов», ибо так вдохновенно и художественно обращался с действительностью, что материя просто не могла не подчиниться его творческой воле. Россия вступила в Гоголевский период, на лица и поступки людей легла Гоголевская тень.

Но и сам Гоголь успел кое-что осознать. Он понял, что в основном выдёргивал из действительности только карикатурные и глупые явления и черты, а нечто сокрытое, что не сразу заметишь, упускал. Ведь встречал же он в жизни красивых людей, знал об их искренних благородных устремлениях…

Но вся проблема в том, что безобразия человечества отражать легче, чем выделить достойный образ – ибо за ним стоит смысл и совершенно иное мировидение.

И, возможно, Гоголь хоть как-то, пусть наивно, выполнил бы трудную и новую для себя задачу, если бы его религиозность не отдалась церковному невежеству. Оно и укатало бедного Николеньку. Ибо настоящий художник должен держаться от религий как можно дальше, быть отделён от церквей в своё творческое государство.

Гоголь не мог не писать. А ему писать «светское» запретили.

Почему же он, такой истинно творческий, пошёл за советом к попам? Потому что он испугался того «божественного присутствия» в своём творчестве. Он не понимал – что это за сила.

Да и попытки создать «положительный» образ мучили его. Не мог он вложить в эту «положительность» смыслы.

А смыслы были рядом, в нём самом – в художнике и в других талантах, а не в тех, кто является пусть и замечательными, но всего лишь людьми – социальными актёрами, выполняющими ту или иную программу.

Своевольное Авторство – вот что похоронил Николай Васильевич, от чего отрёкся, приняв готовые «истины». Но его творчество произвело такой мощный взрыв, что осколки его рассыпались многочисленными талантами, и любопытнейший из них – Ф.М.Достоевский.

Достоевский

Я многое упускаю и даю очень общие характеристики, не желая перегружать искушенного читателя (неискушенные уже далече – к вопросу о равенстве человеков), и не стану анализировать творчество многих достойных литераторов. Все они так или иначе сотворили судьбу России, создав определённых типов и предложив конкретные проекты.

Творческое Начало бурлило на неосвоенных просторах русского языка. Оно приобрело здесь гигантскую силу, сломив границы фатальности, открыв способ (как путь к достижению «бога») самовыражения, открыв метод (закон) овладения пространством и материей. Такого развития Слово ещё нигде не достигало. Именно в России оно обрело своеволие (жертвенную Художественность).

И естественно, что от этого своеволия всюду зарождалась дерзость и появлялись дерзкие герои, дерзкие мысли. Этот процесс захватил многих авторов, но наиболее отчётливо он отразился в творчестве Достоевского.

Очень энергетическая глобальная фигура.

Если нарисовать образно, то я бы назвал его Отцом или Творцом философии злого Сострадания или Сострадающего зла. И ещё: представьте, будто он убил «бога», а затем поставил его мёртвого на пьедестал и заставил себя верить в него как в живого. И при этом загадочно и смиренно улыбался.

И не потому, что «плохой». А потому что боялся, думая, что все одинаковые, потому что хотел элементарно выжить, страшась самого себя и своих пугающих открытий.

Страсть поглощала его. Жадная и всевсасывающая. Страсть была его сутью. Он думал, что и все такие. Не знал, к примеру, что, если и есть страстные натуры, то далеко не такие умные как он.

«Бог умер. Нет теперь законов. Нечем сдерживать страсти. Значит, всё дозволено. Хаос, разврат, убийства…» – таким ему увиделся будущий мир без «бога».

Таким он его и живописал, идя от гоголевских приёмов, цепляя всё, что лежит на поверхности.

Сколько же в нем было мерзостного и гадкого, если его герой ради осуществления своих мечтаний, ради своей реализации непременно должен был убивать старуху, насиловать калеку, вешаться и стреляться, убивать отца, поджигать и плевать на святыни. Почему не обратное?

Потому что мировые традиции. Потому что отталкивался от приёмов Гоголя, и оказался в той же ситуации. С одним отличием – в Достоевском уже сформировалось Слово, насыщенное смыслом. В нем одновременно соединились природная страстность и ум, производящий идеи.

После Гоголя Творческое Начало само по себе («самозахватно») выразилось смыслом в Достоевском. Но ещё подсознательно.

Случился переворот в восприятии структуры мироздания. Достоевский ощутил себя «богом», ясно поняв, что никакого «бога» в церкви нет.

Но что делать с этим «богом» внутри себя, куда он тебя заведёт? И, своевольно используя своих героев, он стал душить и расстреливать этого несчастного «бога» внутри себя, своеволием пытаясь уничтожить своеволие.

И парадокс в том, что этими действиями он как бы заставлял кричать «бога», «выбивал» из него истину, стимулировал Голос самого Слова (Творческого Начала).

Поистине – вот кто поставил всё с ног на голову! Ну и баламут же ты, Фёдор Михайлович (к вопросу о панибратстве)!

Некоторые его герои очень точно сформулировали значимость человеческого «я» и переход воли «бога» к человеку. Своими теориями они открыли Новый Закон, Новую Эру – таких ясных мыслей на Земле давно уже не случалось. Разве что в мифологии древних – и то запутанно и туманно. Здесь же всё было сказано предельно ясно: из человечества прорастёт «бог», только человек может стать «богом».

Интересно, что эти теории бумерангом вернулись в немецкий язык к Ф. Ницше.

Вот поистине великий Филолог, очередная жертва творческому процессу. Какой они ему дали толчок, какую поэзию он от них почерпнул, получив из России импульс творческой энергии и нового знания. Правда, потом вся его поэтичность сослужила плохую службу Германии (и вновь – неосознанность!). Его творчество – ещё одна вершина немецкого языка. Он развил мысли Достоевского и стремился именно к осознанности. Но энергия Творческого Начала сожгла его изнутри – слишком велика была «доза облучения». Поэтому многие интуитивно открещивались от идей Достоевского, «не понимали» их, приписывали их его сумасшествию (инстинкт самосохранения).

Вообще, Федор Михайлович – наглядное пособие для желающих освоить метод Творческого Начала со знаком «минус». Я могу сказать, что это высшее проявление «грязного» творчества. Именно он явился главным архитектором будущего России. Именно он использовал Художественный Метод разрушительно и направил энергию Творческого Начала в грубые социальные слои.

В своем творчестве он уничтожил носителей истинных идей как заправский палач. А противопоставлял им простофиль из церковного мира. То есть из уже остывших, мертвых форм развития Творческого Начала.

Понимал ли он эти процессы? Наполовину. Это уже была полуосознанность.

Он сознательно создавал «положительность», используя старцев и религиозность с идеями сострадания и смирения. Не веря ни в старцев, ни в смирение. «Я останусь со Христом, нежели с истиной, если она даже вне Христа», – такое его кредо.

Оно и говорит об осознанности. Но если ты остаёшься сознательно с ложью, то и творчество твоё принесёт ложь, грязь и бедствия. Как бы ты не бурчал: «Красота спасёт мир!»

Я знаю, что Достоевский догадывался о своей авторской избранности, что он прочувствовал значимость своих дурных пророчеств. И всё же продолжал кривить душой.

Почему?

Во-первых, он когда-то был сломан и раздавлен аутодафе и тюрьмой – и потому был зол и мстителен. Во-вторых, он был порочно страстен и переносил свои пороки на всех людей. В-третьих, он писал ради денег и потому спешил, впускал в творчество то, над чем нужно было ещё поразмыслить. Обращаясь к «грязным» и «запретным» темам, он попросту завлекал читателя.

Но творческое развитие вынесло его на стремнину Творческого Начала. Он как бы «перетянул одеяло на себя» (большую часть энергии) и не оставил другим возможности осмыслить Творческое Начало по-иному.

Но то, что имеем, тем и закусим.

Никто не смог преодолеть «прогнозов» (проектов) Федора Михайловича.

Он запустил в будущее такую бесовскую стрелу, которую уже некому было сбить с курса. Он избрал колею мрачных прогнозов. Но он же и впервые открыл мне возможности художественного прорыва, законы того Метода, о котором я тут вам толкую.