Солнце больше солнца

– Да они ж все ушли! – упрекающе бросила нестарая коренастая селянка в пуховом платке.

– Другие ихние придут – наши же им и донесут, – сказал селянин, и его поддержали второй и третий.

– Отро-ойте! – кричала вдова, с плачем закидывала голову. – Ми-и-ленькие! – хватала Илью за предплечья, нашла взглядом Маркела, подалась к нему: – Он тебе вместо отца был!

Она пыталась обнять Неделяева, её слёзы попадали ему на кисти рук. Рыдая, тряся головой и закидываясь, Софья Ивановна повалилась на колени в грязь. Несколько мужиков ушли, но трое остались, взяли лопаты. Илья, сунув лопату в руки Маркела, хлопнув его по плечу, налёг на свою, откапывая убитого. Когда его извлекли из ямы, вдова стала припадать к нему, причитать, со стоном воззвала:

– Несите в дом обмыть!

Неделяев проговорил раздражённо:

– А уж за это спросят с нас непременно. Дом теперь за нами!

Покойника отнесли во флигелёк, уместили на столе, бабы обмыли тело. У Фёдора Севастьяновича как у подлинного хозяина в сарае всегда имелся запас досок. Илья выбрал подходящие, он и двое мужиков сработали гроб, под утро отвезли покойника на кладбище, похоронили. Вернувшаяся во флигелёк вдова плакала и молилась, молилась. Мария приносила ей поесть, но она не глядела на еду дня два.

14

Селяне под надзором приезжего коммуниста поделили землю Данилова, нескупо отмерили Илье, Маркелу, Марии. Парни, не надрываясь, вспахали не всю землю и, сами себе хозяева, управлялись без спешки с севом.

Их наладились навещать разбитные селяночки. Старшую в её тридцать лет называли Санечкой: черноволосая, тельная, она часто, подвыпив, поминала со слезой мужа, которого убили на войне, хотя все знали, что замужем она не была. Три других девушки гораздо моложе её. Лизку и Ленку, приземистых, крепких, на толстоватых немного кривых ногах, Обреев называл репками. «Ха, репки!», «Ишь, репки!» – говоря им, он причмокивал, подмигивал и встречал довольный забористый смешок. Лизка отличалась от Ленки тем, что была курносая и ещё более грудастая.

Совсем иная Варвара, ровесница Маркела: у неё, высокой, тощенькой, груди чуть заметны, тонкие ноги. Все парни на селе ею пренебрегали, хотя она глядела бесстыдно, заливалась чувственным хохотком. С первого же раза, когда с подругами пришла к двоим холостым парням, садилась за стол рядом с Маркелом, приставала к нему с разговорами, заглядывала в глаза, трепала по колену. А он после ранней страсти к Любе держал себя с девушками замкнуто-сердито, до сих пор ни одну не поцеловал и руку Варвары грубо отбрасывал, что, однако, её нисколько не обескураживало. Илья Обреев за этим наблюдал и раз сказал сумрачному Неделяеву, когда девушке пришлось отойти прочь:

– Ты с ней мог бы понять: сухая щепка жарче горит! Не желаешь – я сам её распробую. Ты посмотри, как она ходит вихлянисто!

Илья, что было на редкость непривычно для села, понимал в женских походках. И Маркел невольно стал посматривать, как на тонких длинных ногах задорно ходит, повиливая попкой, Варвара.

В один вечер по обыкновению парни, четыре гостьи и Мария сытно поели в горнице, Илья, Санечка, Лизка и Ленка, выпившие самогонки, ушли в другую комнату распутничать, а Мария, которая жила с Ильёй, легла в своей комнате плакать. Маркел ещё не почувствовал вкуса к спиртному, противную самогонку не пил. Наевшийся, трезвый, он сидел за столом, допивал из кувшина молоко. Варвара, как всегда сидевшая рядом, встала:

– Ты не слышишь, что за дверью делают? И тебя не пронимает? – она потянула его за рукав: – Я загадала, что сегодня ты мне сломаешь плетень!

Повела его к нему в комнату, постелила постель, потребовала, злясь:

– Ну разденься ты, что ль! Или он у тебя позорный?

Парня это задело, он позволил себя раздеть. Девушка порывисто скинула с себя всё, хватко обняла его, прижалась, они легли, она действовала настырно, поощряя его, и мужественно перенесла грехопадение.

Потом, отдыхая, сказала:

– Я всё думала – взаправду ты ни одну не знал? Взаправду! И для меня хорошо у тебя вышло.

Они стали завершать жарким занятием каждый её приход с подругами, но жениться Неделяев не собирался, изменил ей сперва с Санечкой, потом с Лизкой и Ленкой и, наконец, с Марией. Он отворачивался, когда Варвара, кривя в едкой злобе лицо, бросала ему:

– Тебе, гаду, я нетронутая далась, а они под кем только не были! И сейчас дают тебе после Ильи!

Однажды она вдруг встала из-за стола вместе с подругами, скользнула с ними в комнату к Илье. Рассвирепевший Маркел, один оставшись в горнице, скрипел зубами. Из комнаты выскочила курносая Лизка, прыснула, горя глазами:

– Твоя Варька сама Илью на себя потянула! Слышь, как кровать скрипит? – и кинулась назад.

Он удалился к себе, упал на койку ничком и от злобы аж вспотел. Через четверть часа явилась как ни в чём не бывало Варвара, тонким звенящим голоском зачастила нахально:

– Вот и я к тебе после Ильи! слаще буду! а то нет? тебе ж нравится…

Он поднялся с кровати, освещённый керосиновой лампой, – Варвара увидела его тусклые застывшие глаза и осеклась. Не сказать, что он дюжий, но руки имел тяжёлые, забить тоненькую девчонку до полусмерти мог вполне. Он наотмашь ударил её ладонью по щеке – Варвару так и шибнуло в сторону, ноги как отнялись, коленки стукнули об пол. Она остро-жалобно хныкнула, протянула к нему руки, плачуще прося:

– Подними меня…

– Сама встанешь! – выдавил он в закрутевшей лютости.

Она, роняя слёзы, поднялась, жадно припала к нему, вздрагивала всем худеньким телом, ластилась:

– Скорей стань со мной…

Его подкупили её отчаянно-жалкая покорность ему и желание. Он лёг с ней, и они насладились. После этого он при ней, когда хотел, щупал её подруг, вместе с Ильёй выгонял из них стоны и пот страсти. Варвара в лицо грязно ругала его, в пылу ругани, мотая головой, гримасничала, визжала, топала ногами, но боялась повторить с Ильёй, хотя парилась в бане со всеми.

15

Минула середина мая, иной зорькой проливался пролётный дождь, день распускался облачный, тёплый или солнечный и жаркий, как нынешний. Перед закатом Неделяев, в телеге возвращаясь с поля, въехал во двор. Илья и Мария сегодня окончили сев раньше, топили баню. Баня, рубленная из сосновых брёвен, крыта тёсом; дым из трубы, оседая, лениво расплывался над двором.

Едва Маркел обиходил коня и вышел из конюшни, его окружили Санечка, Лизка, Ленка и Варвара, кроме которой, все выпили самогонки, разгорячённо всхохатывали. Мария прошла мимо в баню: несла охапку заготовленных в прошлом году веников. Из бани выглянул, влажно краснея лицом, Обреев в исподнем:

– Натопил – в ушах звон!

Девахи и Маркел стеснились в предбаннике, торопливо раздевались, парня поталкивали возбуждённо, поглаживали, задиристо щипали. В бане уже голый Илья лежал ничком на лавке, нагая Мария намыливала ему спину. Белотелая гладкая Санечка, играя сдобным задом, отстранила Марию, со сдавленным страстным смехом вскрикнула:

– У-ууу, жа-ар! – и запустила пятерни Илье в густые волосы.

Блуд затеялся жарче жара, девки по очереди наседали на парней, в перерывах тёрли их мочалками из лубяного слоя коры молодой липы, новыми, скребучими, поили квасом. Окатывая себя и любовников водой, расслабленно-сладко вздыхали.

Варвара, которую Маркел сейчас не трогал, занятый то с одной, то с другой её подругой, исходила страданием.

16

Горницу освещала висевшая над столом двадцатилинейная керосиновая лампа под плоским жестяным абажуром, выпущенный полностью фитиль горел ярко-жёлто. Илья Обреев, после бани надев светло-серую косоворотку, сидел в удовольствии хозяйского положения – широкогрудый, недурной лицом, он лучился отменным здоровьем. Справа от него сидела тельная черноволосая истомно-улыбчивая Санечка, слева от Ильи устроились Лизка и Мария.

Напротив Обреева занимал место Маркел с Ленкой слева и с Варварой справа. Парень не из красавцев, малоподвижное с мясистым носом лицо, жёсткие волосы, слишком толстая в сравнении с торсом шея. Насупленным видом он старался скрыть, как ему нравится его теперешняя жизнь – к примеру, то, что на нём новая ситцевая, из хозяйских, сиреневая рубаха.

К этому времени баран и овца, которых оставил Москанин парням и Марии, были зарезаны, спроважены в дальний путь, одинокую овечку пока приберегали и потому сейчас ели варёную картошку со сливочным маслом, ржаной хлеб и разные соления. Санечка тронула пальцем стоявший перед Ильёй стаканчик, налитый до половины самогонкой:

– Не тяни – выпей! Или не хороша самогоночка? Я когда плохое приносила?

Илья, жуя картошку, откусил кусочек тугого солёного груздя, сказал:

– Я не пью, как пьяница.

– Конечно, нет, и я тоже не такая, – она выпила свои полстаканчика, и под её крепкими зубами захрустела квашеная капуста. Искоса глядя на Обреева затуманившимися глазами, Санечка произнесла: – Почему ночь невозможно короткая?

Он сказал с усмешкой: