Солнце больше солнца

Солнце больше солнца
Игорь Алексеевич Гергенрёдер

В романе показано неожиданное: случай заражения простого селянина идеей мирового господства. Она превращает человечка в гордеца, который презирает себе подобных, делается беспощадным убийцей. При этом с ним счастливы женщины, знающие о его злодеяниях. Он становится свидетелем воссозданных по документам испытания атомной бомбы на населении Оренбургского края 14 сентября 1954 года и катастрофы в засекреченном Челябинске-40 29 сентября 1957-го. Книга предупреждает о том, что на пресловутом комбинате «Маяк» продолжаются аварии, которые пока удаётся скрывать, но пруды-отстойники переполняются ядерными отходами, ввозимыми из-за границы, и в любой момент может грянуть катастрофа, ужаснее предыдущих, включая Чернобыль. Случившееся ныне в Норильске придаёт роману особенную злободневность. Содержит нецензурную брань.

Гробы, что не канули в Лету,

зовут человечество к свету.

Предисловие

Я родился в ста километрах от Тоцких военных лагерей, где 14 сентября 1954 провели испытание атомной бомбы. 29 сентября 1957 в соседней области, в засекреченном городе Челябинск-40, недалеко от которого жили мои родные, произошла катастрофа, оставившая Восточно-Уральский радиационный след. С детства я слышал разговоры об этих двух взрывах, нагляделся на умиравших от их последствий. Я даю развёрнутую предысторию происшедшего, показываю жизнь села в Оренбуржье до рокового рубежа. Опираясь на свидетельства очевидцев, на документы, описываю сами события и то, что было после них. Сказано также о том, что мы видим сегодня, чего можно ждать и во что верить.

1

Отряд конников, рассыпавшийся по полю, преследовал двоих верховых; они вынеслись на гребень холма и скрылись за ним. Преследователи сберегали силы приморённых лошадей, трусили нешибкой рысью. Было за полдень; сентябрьское солнце улыбалось жалостно, в густо синеющей выси белые облачка гляделись дремотной лаской.

Маркел Неделяев выехал на холм одним из первых. Впереди по пологому склону далеко стлался в осеннем смирении бурый с желтизной луг, слева вздымал крону молодой дуб в медно-рыжей листве, окружённый десятком младших братцев. С правой стороны луга полоса кустарника и сплошняк леса за ней являли все оттенки жёлтого, розового, рудого цветов.

По лугу шла лошадь без всадника, подальше рысью уходил вправо к кустарнику верховой. Все, кроме Неделяева, пустились за ним в погоню. Маркел направил коня вперёд лугом; посадка в седле выказывала привычку к езде верхом. Он проворный парень, но не сказать, что ладно скроен, шея толстовата для его туловища, слишком большие кисти рук и ступни; лицо с мясистым носом малоподвижно.

Привстав на стременах, слегка клонясь вперёд, он приближался к потерявшей всадника лошади, не поворачивая голову влево, к семейству дубов, куда влекло его внутреннее сторожкое чутьё. Поравнявшись с молодым красавцем-дубом, до которого было около ста шагов, соскользнул с коня и спрятался за ним – на случай выстрела со стороны деревьев. Немолодой умный мерин, слушаясь хозяина, державшего его за уздечку, пошёл к дубам. Неделяев продолжал укрываться за ним, прочёсывая острым взглядом пространство впереди. Он заметил на жухлом лопухе и на земле рядом кровь, достал из-за спины казачью, без штыка, винтовку.

– Выходи-и! никуда не денешься! – прокричал в радостно-свирепом азарте.

Подождав, шлёпнул мерина ладонью по крупу, подгоняя к деревьям, – пригибаясь, всё так же прячась за ним, крался некоторое время, потом прилёг в увядшую траву, затвором дослал патрон в ствол, выставил винтовку. И тогда из-за дуба выполз, упираясь руками в землю, человек в потрёпанном кителе, отросшие чёрные спутанные волосы свешивались на глаза. Он приподнялся, встал на левое колено: поддерживая рукой правую ногу, переместил её, не сгибая, вперёд и сел, тяжело прижался спиной к дубу. Неделяев видел – штанина почернела от крови.

– Где твоя винтовка? – крикнул, вставая.

– Когда ранили, обронил! – громко сказал человек, рукой откинул волосы со лба.

– А револьвер? – Маркел привычно сделал ударение на «о».

– Там за дубом лежит, – раненый слабо взмахнул рукой, указывая назад большим пальцем, – я все патроны расстрелял.

Неделяев, дёрнув затвор, выбросив патрон, закинул винтовку за спину и, придерживая рукой ножны шашки, подошёл к раненому:

– А чо для себя последний не оставил? Ты – Кережков?

Человек сидел под дубом, прислонясь к нему спиной, левая нога согнута в колене, правая, простреленная, вытянута вперёд, земля под ней мокрая от крови.

– Я – Андрей Кережков, командующий армией восставших! – проговорил он громко, упрямо, смотря тёмными глазами в лицо Неделяеву.

Тот, расставив ноги в разношенных сапогах, сказал возбуждённо:

– Наши говорят, что вся твоя агитация – хитрая брехаловка. А я тебе верю! Верю, что ты правда хочешь, чтобы каждый человек жил для своего дома и его не отвлекали бы от обеда и сна, чтоб он был в безопасности и в своей воле. Вот это и есть самый вредный вред!

Кережков, чуть морщась от боли раны, всматривался в Маркела:

– Ты не хочешь, чтобы твоему дому никто не мог угрожать?

– А он у меня есть – дом?.. Ну ладно, положим, он у меня будет. Но ты ж хочешь, чтоб и те, кто ходили по городу в чесучовых пинжаках, в шляпах и с часами, тоже были в безопасности, пили чай за разговорами, умничали, как им охота… – заговорил, напрягаясь в переживании, Неделяев.

– Чем они тебе мешают?

– Тем, какую хотят жизнь! Им бы хорошо, чтоб каждый человечек старался для себя, довольный, что ест яйца, сальце, а в воскресенье будет кушать курятинку. Мечта у него – накопить на новый костюм, на комод, на прибавку имущества. Неуж для этого должен жить мир? – крикнул Маркел угрюмо, словно выругал Кережкова матом. – Мир должен жить для идеи великих сил! Против неё человечек с его жизнью – свинячий бздёх! Конечно, он не хочет жить для идеи – его надо заставить… – Неделяев сглотнул слюну, выдохнул с рвущейся злобой: – А ты захотел помешать… От наших тебя ждёт расстрел, но я хочу, чтобы ты принял от меня кару! – он потянул из ножен шашку.

Кережков усмехнулся просто и спокойно, отчего Неделяев потрясённо замер. Раненый извлёк из-за отворота кителя пачку листков, протянул:

– Возьми. Будет у тебя, что оспаривать.

Маркел схватил листки левой рукой, скомкал, сунул в карман, правой сжимая рукоять шашки: в эти секунды Кережков вынул из-за голенища сапога маленький плоский пистолет. Неделяев утробно ахнул, отшатнулся, а раненый левой рукой быстро оттянул затвор, приставил дуло к голове – не к самому виску, а чуть ближе к затылку, – стегнул резкий звонкий хлопок, прижавшаяся к дубу спина Кережкова чуть сползла, голова в отросших спутанных волосах легла на плечо, державшая пистолет рука выпустила его, упала наземь.

Неделяев не двигался, уставившись на тело, потом быстро нагнулся, заглянул в застывшие глаза. Его взбесило, что от его кары враг ускользнул. Он распрямился, занося шашку, – она вошла в голову мертвеца по стоки, тело подалось вбок, но осталось в прежнем сидячем положении. Неделяев схватил мёртвого левой рукой за грудки, оттащил от дуба, несколькими ударами шашки, кривя рот и роняя слюну, отделил окровавленную голову от туловища. Подняв её за волосы, другой рукой держа шашку на отлёте, сосредоточенно смотрел в остекленевшие глаза, потом пошёл в одну сторону, в другую – словно искал, где спрятать. За дубом увидел на земле кобуру с австрийским восьмизарядным пистолетом «штейр»; опустил наземь ношу, поднял кобуру, вынул пистолет, убедился – патронов нет.

2

Сев на мерина, Неделяев пустил его шагом через луг к выезжавшим из леса верховым, своим товарищам: курсантам оренбургских кавалерийских курсов. Командир отряда на серой в яблоках тонконогой, с широкой грудью кобыле, что-то бранчливо говоривший другому коннику, заметил Маркела, крикнул:

– А ну живо ко мне!

Тот подъехал крупной рысью, и командир, молодой, с задиристо-спесивым лицом, сказал недобро:

– Почему не был с отрядом?

– Я Кережкова настиг! – доложил Маркел, повернулся в седле, показал на дуб. – Там он. От меня не ушёл!

– Что – там он? что-о? – не веря, крикнул командир, глядя на парня как на придурка, и тут заметил на его рукаве кровь.

Все поскакали к семейству дубов, чтобы убедиться, как закончилось дело, вписавшееся в историю Южного Урала.

Шёл 1920 год, край усыхал под насевшей силой красных, в Оренбурге, в соседней Самаре, по уездам и волостям заглавную роль играла вгоняемая в затылки пуля, укореняя страх в населении. Продовольственные отряды навещали каждую станицу, деревню, хутор – забирали зерно, картошку, яйца, угоняли скот. Ограбляемый люд с голодухи варил похлёбку с выползками и лягушками, а на стенах изб, занятых под ревкомы, сельсоветы и комитеты бедноты, наклеивались плакаты: «Вперёд к заре новой жизни», «Нам светит маяк светлого будущего», «Ура мировой власти коммуны!»

И при этом торжестве революции 14 июля 1920 года 9-я кавалерийская дивизия, которая расположилась близ уездного города Самарской губернии Бузулука в сёлах Медведке, Каменной Сорме, Липовке, Ново-Александровке, восстала. Сюда дивизию отвели с низовьев Урала, когда там задохнулось сопротивление уральских казаков; её должны были пополнить людьми, лошадьми и оружием, чтобы забросить в дымную даль советско-польской войны. Но люди замитинговали.

Около десяти утра ревком Бузулука получил требования, доставленные делегатами дивизии, которых сопровождала неслабая охрана. В комнату с длинным голым столом набились главные лица власти. Секретарь уездного комитета партии, предполагая естественный вопрос – уведомлено ли губернское начальство и какие поступили указания? – сказал, что телеграфные провода перерезаны, город окружают восставшие. Затем он перечитал – теперь уже вслух, раздельно, для всех – напечатанное на ундервуде:

«Упразднить продовольственные отряды. Разрешить земледельцам продажу хлеба, масла, яиц и всех остальных продуктов их труда. Выдать особо виновных в насилии и кровопролитии…» Следовали пятнадцать фамилий, большинство названных командовали продотрядами.

Под требованиями стояла колонка подписей, первая – «Начальник 9-й кавдивизии Кережков».

Услышавшие это впали в мучительное беспокойство, перебирая свои тайные догадки. Кережков, большевик с дореволюционным стажем, в ноябре семнадцатого года командовал первым в Оренбуржье отрядом красной гвардии, который одержал первую, опять же, победу над сторонниками Дутова – юнкерами, – отбив у них станцию Ново-Сергиевка.

– Куда Саламатин глядел? – был задан вопрос председателю уездной ЧК.

Саламатин возглавлял в 9-й кавдивизии Особый отдел, чьё прямое назначение: слежкой, вынюхиванием обнаруживать гнильцо и плесень, не говоря уже о червоточине измены.

– От него ничего не поступало. Наверно, он устранён, – ответил руководитель людей с чистыми руками и горячим сердцем.

– Если бы так… Его подпись вот! Вторым поставил, – проговорил, с тяжкой мрачной задумчивостью уставясь в бумагу, секретарь уездного комитета партии.