Солнце больше солнца

– Их собирать и собирать! Сколько я ходил? А вот уже на жарёху!

Он показал грибы в корзине: больше всего было осенних опят с медово-бурыми шляпками и рядовок, чьи серые шляпки отливали зеленью.

Грибы жарили на сливочном масле, их внушительная горка на сковороде оседала под деловитое шипение. Илья, разувшись, сидел на тулупе, подогнув под себя ноги, говорил вдохновенно:

– Можно на всю зиму запастись! А если ещё ходить на речку за рыбой… знай хлебай уху! От холодов подкидывай валежник в огонь – мороз не возьмёт.

– А в селе дом сожгут, – произнёс Маркел злорадно, будто имелся в виду чужой ему дом.

Илья посмотрел ему в глаза, сказал неохотно:

– А то мы с тобой о том не говорили! – и, заволновавшись, показывая рукой в дверной проём избушки, продолжил: – Здесь сами эти места прокормят, дадут прожить. Наверно, оно лучше, чем пошлют туда, где тебе оторвёт руку или ногу. – Сменив тон, он добавил мечтательно: – Уж если брать ружьё, то чтобы тут завалить лося. До нового лета объедайся мясом!

Маркел, подумав, что, если бы дело было лишь в пропитании, Илья, пожалуй, и прожил бы, как мечтает. Сказал:

– А найдут?

Обреев только вздохнул. Принялись за еду, потом Маркел вышел из избушки, где Илья привычно приласкал Марию, налёг на неё.

Не бывавший в здешних местах Маркел нашёл родник, откуда давеча брал воду Обреев, прилёг наземь и попил в удовольствии, какая вода вкусная.

Возвращаясь к избушке кружным путём, увидел кустики брусники с множеством спелых круглых ярко-красных ягод. «Объеденье! – невольно сказал мысленно, стал рвать и есть ягоды. – И благодать же тут!»

Илья проводил Марию к запряжке – ехать стеречь дом, хозяйство, насколько это удастся. Затем взял корзину, длинную бечёвку, обломок ветки и немного пшена и позвал Маркела:

– Хочешь посмотреть?

Привёл товарища к поляне, на обступавших её деревьях сидели лесные голуби. Илья посреди поляны повыдергал на небольшом участке траву, расположил тут перевёрнутую кверху дном корзину, приподнял её край, подпёр палочкой, к которой привязал конец бечёвки. Посыпав на землю около корзины и под ней пшена, отошёл, разматывая бечёвку, к деревьям, где ждал Маркел. Парни спрятались за стволами, затаились. На поляну слетел голубь, стал клевать пшено. Захлопали крылья, рядом с первым опустились три голубя, подлетела ещё пара. Голуби торопливо склёвывали зёрна с земли вокруг корзины, а вот один, второй, третий, работая клювами, оказались под ней. Илья дёрнул бечёвку, палочка выскочила из-под края корзины, и та накрыла голубей.

В обед Обреев потчевал товарища щами со свежей капустой, молодой картошкой, морковкой и с голубями, говоря в радушной уверенности щедрого знатока:

– Чего кто ни толкуй, какие щи хороши, а самые лучшие щи – с голубями!

28

Поймав ещё голубей, Обреев на другой день угощал щами приятных гостий: Санечку, Лизку, Ленку и Варвару; они и сами навезли снеди, прихватили также несколько полушубков, тёплые одеяла.

За вершинами старых сосен стояло солнце, но, как и положено в эту пору, крепла прохлада. В камельке, однако, развели такой огонь, что в избушке и при открытой двери стало тепло. Всё же, затеяв баловство, парни и девушки оголились лишь ниже пояса, так что на устилавших пол тулупах, полушубках, одеялах теснились и белели в движении лишь ноги и зады.

После услаждающих трудов все притихли, не сразу отойдя от только что пережитого. Девушки вскипятили чайник, компания пила из кружек чай с колотым сахаром вприкуску; ели бруснику. Илья просил девушек помогать Марии по хозяйству, и все четверо отвечали согласием: подруги они были преданные. Работы же в покинутом парнями дворе было много, взять хоть ту же молотьбу. Каждой и у себя дома хватало дел вдосталь, и приходилось думать: как долго предстоит прятаться в лесу Илье и Маркелу? До Саврухи доходили вести, что красные на Волге бьют белых: отобрали Казань и, кажется, и Симбирск, подступают к Самаре. Вставал вопрос: что станется, если красные победят? и что будет, коли всё же одолеют белые?

Обреев сказал, что если дом и землю отберут, то не зря же он учился, пускай и недолго, ремеслу шорника, кузнечному и плотницкому делу.

– Проживу, лишь бы жить давали! – заявил он деловито и тревожно и отправил в рот горсть ягод.

Маркел произнёс задумчиво:

– А по мне – без земли лучше. Не хочу пахать, мужиком жить.

Все заинтересовались, куда он хочет отправиться.

– Никуда, мне здесь в нашем краю хорошо, нравится он мне! – с чувством проговорил Маркел. – Офицер, который у нас стоял, сказал, что дороги плохие, не хватает элеваторов, паровых мельниц и ещё много чего. Значит, победи белые, они будут всё это восполнять. И, конечно, займутся и пожарным делом. Я думаю, в сёлах будут свои пожарные, и в Саврухе – тоже. Вот мне и дело. Постараюсь в старшие выйти.

– Неплохо надумал – чай, гореть не перестанет! Лишь бы жалование платили хорошее! – поддержала Варвара восхищённо, как, несомненно, поддержала бы и желание Маркела стать коновалом.

Обреев с усмешкой в глазах сказал ему:

– При красных, может, и побольше будет гореть – тоже станешь пожарным? или, думаешь, они не заведут пожарных в каждом селе?

Маркел языком погонял во рту кусочек сахара, отхлебнул из кружки чая, заговорил, глядя на багровые угли в камельке:

– Если победят красные, важное будет другое. Что-то будет делаться для великой мировой силы. И я возьмусь ловить тех, кто против идеи всемирного могущества.

– Это в нашем краю-то? – обронил Илья так, словно услышал несуразность. – Да здесь как было, так и будет: избы, плетни, коровьи да овечьи стада. – Он презрительно хмыкнул, заключил с издёвкой: – Великая сила!

Маркел, не потеряв спокойствия и всё так же глядя на раскалённые угли, сказал:

– В нашем краю, в нашем доме о ней открыл нам человек! – вспоминая Москанина, произнёс размеренно:

– Хочу, чтобы и в наших местах было сотворено нужное для титанической мировой силы.

– Чтобы железный плот пролетел? – продолжал трунить Илья.

– А хоть бы и он – от нас и на вражеские страны! – ответил Маркел гордо: – Я верю!

29

Парням изо дня в день попадались жёлто-коричневые лисички, беловатые маслята, сине-жёлтые сыроежки, красноватые рыжики и разные другие грибы, а потом пошли всё больше золотисто-медовые зимние опята. Холодеющие ночи упреждали о близящейся зиме, в камельке до утра горел валежник. Какая-нибудь из подруг, в то время как остальные трудились по хозяйству, привозила хлеб, сливочное масло, яйца. И новости.

31 октября 1918 года наступавшая со стороны Самары 24-я Симбирская дивизия красных, которую они именовали Железной, вошла в Бузулук. Парни узнали: красные показались в Саврухинской волости, а, значит, белым вряд ли до того, чтобы ловить нежелающих идти в их армию. Придут комиссары – объявят свою мобилизацию, но всё же нельзя не навестить дом. И ждут дела, для каких надобны мужские руки, и не отмахнуться от ясного, как день: красные, застав в доме одну девку, непременно уведут коней, зарежут корову, а односельчане довершат опустошение. Само собой понятно, что и при хозяевах-мужиках коммунисты не постесняются с реквизицией, но им можно будет сказать про Москанина, – имущество парням и Марии выделила советская власть.

И парни, через неохоту, возвратились из леса домой, стали чистить хлев и конюшню, домолачивать хлеб.

Прошло с неделю; в холодный, с порхающими снежинками ноябрьский полдень Илья и Маркел на гумне оправляли омёт, а когда вышли из-за него, увидели троих военных около конюшни. Приблизившись к ним, парни заметили у них на папахах красные звёздочки. Два красноармейца придерживали рукой ремни висевших за плечом винтовок, третий был в офицерской, со срезанными погонами, шинели на меху, винтовки не имел, кобура чёрной кожи на поясе сбоку окончательно подтверждала, что он не рядовой. Этот человек уже успел заглянуть в конюшню и стоял, поджидая Илью и Маркела. Шинель была для него чересчур длинна, на большом лице печатью лежала строгость.

– У белых в какой части служили? – спросил он парней придирчиво-грозным тоном, переводя с одного на другого требовательный взгляд.

– Не-е, мы у них не служили, мы скрывались, товарищ, – сказал с теплом в голосе Илья и улыбнулся.

– А не врёшь? – отрывисто бросил военный, явно любящий устраивать выволочку.

Обреев, став собранно-сосредоточенным, произнёс:

– На такие вопросы я не вру! – и убеждённо-сурово добавил: – Нельзя!

Он напустил на себя почтительный трепет перед красным начальником, что тот принял как должное и привычно повысил голос:

– Я провер-рю!