Собачья площадка

– Хорошо. Я вас понял. Но для этого нужны нешуточные средства. Где вы их возьмете? Одними взносами тут не обойдешься.

– Деньги найти не проблема. Тряхнем бизнесменов. Начинание-то благое. Лолобриджида разве только на свои о собачках заботится? Дают. Еще как дают. А те, кто давать не будет, очень скоро пожалеют. Вам не надоело по утрам вороний грай под окном слышать? Эти дети Кавказа должны знать свое место и вести себя скромнее. Много скромнее. Умеют цитрусовые выращивать, пускай лимонами торгуют.

– Благими намерениями дорога известно куда мостится.

– А вот этого не надо. Я выступаю от лица нашего общества.

– История знает массу таких выступлений... Погер отвлекся на секунду. Тихо открылась и притворилась входная дверь. Это пришла Виолетта. Она мышью проскользнула на кухню, опростала сумки с продуктами.

– Это ты?

– Я... Купила «геркулес».

– Хорошо.

Погер поморщился. Он не любил, когда при нем с женщиной разговаривают через стену.

– Спросить хотел. Ящик у Ольги Максимовны сожгли. Это как? Она мне сказала, что хочет выйти из общества.

– Молодежь балует, – улыбнулся Иванов. – Я на это санкции не давал. Честное слово.

Соломон понял, что большего не добиться, и попрощался. В дверях столкнулся с Виолеттой. Выглядела жена Иванова неважно. Бедная женщина, подумал адвокат.

– А деньги я сегодня же достану. Первый взнос, – пообещал Иванов, – не откладывая в долгий ящик.

Он накинул куртку и вместе с Погером вышел на лестницу.

– Хотите присутствовать?

– Нет уж, увольте.

Еврей ушел к себе, что-то бормоча под нос. Ноздреватый, как нежинский огурец, он теперь свисал на лице особенно скорбно.

Между тем Иванов, распаленный разговором с адвокатом, а больше собственным воображением, направился к торцу дома, где располагался вход к кавказцам.

– Лимоны, лимоны выращивать... Коль такие трудолюбивые народы, на Магадан, там цинги не будет, завалят лимонами, – бормотал он, пока не уперся в «Газель», стоящую под разгрузкой.

Николай заглянул в кузов и застал там славянина-шофера, считающего ящики. Шофер шевелил толстыми губами, с трудом вспоминая арифметику.

– Что, болезный, в школе плохо учили? Или сам не способен? В народе правильно говорят – не учился, так ворочай, наш особенный рабочий.

– Чего надо?

– Не надоело негром у головешек работать?

– Ты лучше предложишь?

– Может, и предложу.

– Пошел ты... Умник. Сопли подбери, а то «головешки» услышат, некогда подтирать будет.

Иванов не обиделся, напротив, даже развеселился. Спустился по мраморным ступенькам и проследовал коридором до стеклянной выгородки Казбека.

На столе стояли ресторанные судки и блюдо зелени. Казбек собрался закусить и очень удивился приходу Иванова.

– Извини, аппетит испорчу. Дело у меня к тебе государственной важности, иначе не потревожил бы. А государственной потому, что после разговора не надо будет дергаться в префектуру, ловить и стращать прикормленного тобой чиновника по департаменту торговли. И Егорычеву, который нежилым фондом заведует, тоже звонить не надо. Я у него был. Егорычев в больницу срочно лег. Уж какое у него сердце, не знаю, а вот жила тонка и слабовата.

Иванов действительно был у Егорычева. И не один, а с Гариком. После того как Николай поведал сослуживцу о своих планах на будущее, а тот связался со своим тестем, бывшим секретарем райкома, а ныне уважаемым пенсионером и главой землячества, вопрос об ограничении сферы влияния местной подвальной мафии решился сам собой. Причем не пришлось ничего платить, да и не было у Иванова бабок. Обошлись крепким рукопожатием и словесным обещанием.

– Предупреждаю, не надо резких движений. Хочешь звонить, звони. Могу телефон подсказать... И Иванов правильно назвал все семь цифр.

– Только он сегодня на даче. Возьми мобильный. Тоже подсказать? Думаю, Руслан Атабекович будет не в восторге, если ты ему отдых смутишь.

– Говори.

Иванов нисколько не блефовал. Поговорив в землячестве, ответственные люди пришли к выводу, что поддержать новый бизнес будет выгодней, чем ссориться с госчиновниками, тем более что аппетиты у них выросли, а полуподпольная торговля Казбека приносила все меньше и меньше дохода. Пора было осваивать новые виды деятельности. Нет, разговора о том, чтобы вообще прикрыть Казбека, не было, но дело надо было вбивать в легальные рамки, а легально эти отравленные легкой добычей люди работать разучились. Да, честно говоря, не особо и умели.

И Иванов рассказал ему толику из того, что требовалось. О первом взносе. О том, что с него снимают определенные долговые обязательства по отношению к известным людям. О переводе его в другое помещение (здесь будет располагаться подростковый клуб восточных единоборств). О том, что отныне будут вести себя так тихо, что ни одна живая душа не сможет предъявить свои претензии. А главное, начинать потихоньку сворачиваться.

На том Иванов попрощался.

В дверях он столкнулся с Надиром, который удивился его присутствию в кабинете хозяина и совершенно спокойному уходу. Но ещё больше удивился Надир, когда стал свидетелем бессильного гнева Казбека, – ресторанные судки полетели на пол.

– Шакал... – шипел хозяин. – Какой шакал!

– Догоню? – предложил Надир загоревшись.

– Не надо... Потом...

Глава 38

Одного понимания недостаточно, думал Николай. Он пришел домой после посещения «головешек» или «обугленных», как называл всех выходцев с предгорий Кавказа, и настроение у него сделалось клокочущее. Непременно хотелось поделиться результатом, хотя бы и предрешенным два дня назад после встречи с главой землячества. Все это куда-то ушло. И Гарик, и работа, и сама встреча. Осталась только его победа, которую, по существу, не с кем было разделить. Даже с Виолеттой. Николай согласился бы и на это.

Но жена отсутствовала.

Странно, раньше его раздражало, когда она была дома, да ещё командовала его бытом: куда ставить тапочки, где должен висеть дуршлаг. Программа у неё всегда лежит на второй сверху книжной полке, при этом повсюду предметы её интимного туалета. То, что раньше его раздражало и казалось системой принуждения, теперь выполнялось чисто механически и не вызывало никакого протеста. Привык. Даже вид незакрытого тюбика зубной пасты перестал вызывать раздражение. Он походя нашел крышку и завинтил.

Понимание просто отделяет твои мысли от эмоций, пришел к выводу Иванов, но вызывает чувство изоляции. Он так долго смотрел на офорт с изображением луга, стога сена, колокольни на взгорке и непременных ворон, писарскими галками разбросанных по заштрихованному небу, что зарябило в глазах.

Он попытался вспомнить раннее детство, чтобы составить собственный психологический портрет и разобраться в ощущениях, но, кроме железных качелей в маленьком парке, куда ходили с ребятами из двора подглядывать за взрослыми женщинами, так ничего вспомнить не смог. Был ещё случай на карьере, где они купались и куда приходили солдаты в жаркие летние дни. Однажды солдаты, их было двое, затащили в воду девушку под предлогом научить плавать, но она так яростно отбивалась, что в воде соскользнул лифчик, и она, прикрываясь руками и рыдая, вышла под взглядами загорающих. Коле стало очень стыдно, и он убежал. Долго сидел в кустах и ощущал себя одним в целом мире.

Нет, решил Иванов, надо научиться отделять одиночество от того состояния, когда ты просто один.

И с Виолеттой не стоит спешить. Что такое Вадик? Первый. И всего-то. Да у него, исполнись планы, таких Вадиков будет тьма. Но зачем ему тьма? Тьма не нужна. Нужен быт. Иванову вдруг стало ясно, что именно отсутствие быта порождает нервозность и неспособность правильно оценить ситуацию. А ведь именно от самооценки и оценки окружения зависят наши пристрастия и желания.

Кто я?

Иванов никак не мог идентифицировать себя. А все это двойная мораль. Мужчины и женщины с незапамятных времен мастурбируют, но запрещают это своим детям. Когда мать говорит дочери, что секс – это изнурительная, но необходимая, почти бытовая обязанность мужней жены, разве не готовится этим очередная жертва самца? Большинство предпочитает жить по собственным выработанным правилам и установкам, считая их единственно правильными, но от других ожидают исполнения более суровых, пуританских законов поведения.