Тень Хиросимы. Роман-легенда

Он посмотрел по сторонам, в поисках хозяина будочки. Пусто. Никого. На стуле и на полу валялись смятые ветхие, полуистлевшие листы. На некоторых тоже можно было различить странные, ничего не говорящие заголовки: «Цивилизация Атлантов», «Тёмная Эпоха», «Забытые Времена», «Безвременье» и так далее. Под последним заголовком Он заметил быструю пометку, сделанную размашистым почерком: «зазнались». И больше ничего.

– Вы где? Я вас не вижу.

– А ты хочешь увидеть необъятное? Чудак.

– Как необъятное, – не понял Он. – А голос?

– Голос – это то, что ты слышишь. Или желаешь слышать. Ты что, не понял – я Цивилиус. Я всё!.. И ничего. Я многолик. Как можно видеть сразу множество лиц в одном? А? Ответь, как?

Он опешил и пожал плечами:

– Я… не знаю. И всё-таки мы как-то разговариваем.

– Не знаю, – вроде разочарованно и задумчиво произнёс голос. – Потом помолчал секунду и добавил, – вот и я не знаю. Многого не знаю. Сижу тут, подсказываю глупые роли. Зачем? Кому? Вроде, всё ясно. Вот сценарий. Там аплодисменты и неуёмная жажда: ещё, ещё, ещё. И вот на? тебе, появляется некто на сцене. И всё – бардак. Всё летит вверх тормашками. Кто ты? Ах, ну да – продукт познания. Дитя опыта. Говорю же ему: дух первичен. А он мне: давай попробуем. Познаем. Всё ему веселье, забава – давай да давай. А что ему. Нет, тоже чувствую: состарюсь и уйду. На покой. Смету весь этот хлам. Отчитаюсь перед Архивариусом. Сдам время и… – голос замолчал.

Наш «дитя опыта», как назвал его странный голос из ниоткуда, слушал хрипловатый, словно слегка простуженный тенор, силясь сообразить: с Ним ли разговаривает невидимый суфлёр или, может, он стал невольным свидетелем размышлений вслух. Всё сказанное никак не относилось к Нему и больше походило на ворчание старика, уставшего от жизни.

Он подождал, голос безмолвствовал.

– Ты где? – робко позвал Он. Ему не хотелось оставаться одному, среди кошмарных барханов праха.

– Да здесь я, здесь. Хм, как же быть с тобой?

– А что со Мной?! – испугалось «дитя опыта».

– Да видишь ли… да… в сценарии тебя нет.

– Как нет!? И что теперь?

– Я же тебе уже говорил: я не всеведущий и не пророк. Чего ты хочешь от того, кто является, по сути, рупором. В него шепчут, он оглашает. Дикарю это кажется чудом, и он с благоговением, граничащим с поклонением, взирает на диковинную штуку. Нет, мой друг, не расширяй моих полномочий. Триумвират молчит – и я безмолвствую. Если честно, между нами, я даже не понимаю, как мы с тобой общаемся и кто ты вообще.

– Как!

– Я же говорю тебе: я эхо. Ты слышишь: э-э-х-о-о! А что касается судеб, предначертаний и прочих высших материй – увольте. Я по горло сыт. Каждый день, из года в год, на протяжении веков, тысячелетиями одно и тоже. И ничего не меняется, только декорации, – голос вздохнул, будто и впрямь был тысячелетним стариком, которому до чёртиков надоело сидеть каждый день на одной и той же лавочке, да нечего делать – так надо. – Лампочки, бетон, турбины, квази-мега-идеи и открытия. Тьфу ты, и не выговоришь сразу! Открытия они делают! Чего их открывать. Иди, выйди из зала, раскрой шторы, и всё сразу станет понятно…

Голос явно начал раздражаться, и стало почему-то по-человечески жаль его:

– Цивилиус!

– А, что?.. Ах, это ты! Ты знаешь, я не привык, чтобы со мной кто-то разговаривал. Это так приятно, чувствовать себя частью диалога. А тут смотришь на сцену на этих напудренных нахохлившихся «звёзд», важно тычущих пальцем в небо в поисках истин и законов мироздания, и хочется бросить всё и бежать куда подальше, чтобы не видеть и не слышать. Не участвовать в этом светопреставлении. Эти актёришки, даже самые великие и гениальные, и не подозревают, какие жалкие роли они играют. Что они всего лишь шуты в угоду… Ох, что-то я разболтался. А ты знаешь, это приятно: говорить то, что хочешь, а не то, что тебе нашёптывают сценаристы спектакля.

– Цивилиус! – Он снова попытался обратить на себя внимание. – Цивилиус! Ты слышишь меня!

– А ты как думаешь? Ну конечно же, слышу.

– Цивилиус, ты сказал, что меня нет в сценарии. Что это значит?

– Ничего это не значит. Тебя нет в сценарии, вот что это значит.

– И?

– Что «и». Нет, значит нет! Тебя вообще не должно быть. Так, фьють. «Люкс»…

– Стой!… Стой! Так нельзя! Что значит фью?! Что значит «люкс»?! Что значит нет Я – вот. Стою на твоей чёртовой сцене и говорю с тобой, наклонившись в твою чёртову будку. Что значит нет!

Его терпение иссякло. Сколько ж можно слушать какую-то ахинею, когда Твоя судьба зависла непонятно где и как. И Он не знает: ни кто Он, ни как Его зовут. Он ничего не знает. И это пугает.

А и вправду: как Меня зовут, – промелькнуло в возбуждённой голове. – Да и так ли это важно – знать.

– Тихо, тихо, мой друг, а то и впрямь накличешь чертей. Или, как их зовут в этом секторе сцены, демонов. Ты хочешь знать, кого ты играешь, и чем закончится твоя роль?

Цивилиус замолчал. Лёгкий сквозняк зашуршал бумагами. Словно некто в раздумье перебирал их, собираясь с мыслями для ответа. Молчал и Он. Молчал с тревогой и равнодушно одновременно. И как уживались в Нём эти противоположные чувства? Он не задумывался.

Полумрак снова оживил хрипловатый тенор:

– Нравишься ты мне. В тебе есть какая-то новизна. Ты не смотришь в зал в ожидании чего-то. Тех же аплодисментов. Ты не ждёшь нетерпеливо и чутко моей подсказки. Да-а. Эта Цивилизация погубит сама себя… Да впрочем, как и все остальные. Слепцы! Надо же, громыхнули какую-то бомбу. Разметали декорации и думают, они всесильны. О да! Великое могущество марионетки. Взорвать собственную хлопушку и аплодировать самому себе от восторга и переполняющей гордости, не замечая, что руки-то оторвало взрывом, а они продолжают жить и хлопать, подвешенные на невидимых верёвочках. Бог ты мой… Ух ты, я стал заговариваться с тобой. – Голос испуганно осёкся и тут же продолжил, – Кружатся, кружатся на сцене. Играют, заигрывают. Порой переигрывают…

– Цивилиус! Ты опять!

– Что опять? – удивился голос.

– Обо мне забыл. Меня нет в сценарии.

– Почему забыл. Помню. Я же и говорю: взорвали, прогромыхали и машут руками над головой. Вот, мол, мы какие. Как мы можем! А тут ты. Без роду и племени. Взял и появился из ниоткуда. Хотя должен был испариться, исчезнуть. Превратиться в «люкс»… ну как обычно… в общем. Нет, Создателя не проведё… ох, да что это я сегодня – проговариваюсь. Под этими сводами не принято говорить лишнего. Просто не принято… Хотя можно… – Бумаги на столе зашуршали сами собой, как будто где-то приоткрыли невидимую дверь и в узкую щёлочку проскользнул слабый ветерок и заметался в замкнутом пространстве, закручивая невидимые вихри. – Так вот, ты спрашивал: знаю ли я. Вот видишь – я помню…

– Ну!?

– Не знаю! Нет тебя в сценарии. Нет, и точка.

– Как точка! – По спине пробежал холодный ветерок.

– Понимаешь. Да – я Цивилиус! Да – Управляющий! Но я абсолютно подневольный! Я правлю балом от имени…

– От имени кого?

– Ну, если хочешь, от имён. Там, в зале, восседает Великий и Нетленный Триумвират. Что б его… Да что ж сегодня со мной!? Они величайшие сценаристы и драматурги. И если я многолик, то они царственны. Им подвластны звуки слов и мыслей, поступки, желания и страхи. Они бессмертны и любопытны. Они в каждом и нигде больше. Они творцы ролей. Но в отношении тебя они молчат. Так же, как они молчат по поводу этого праха. Им важна твоя душа, а прах… что прах – кому он нужен. Так, грязь. Удобрение. Хотя, поверь мне, их проницательность и изворотливость настолько гениальны, что они находят роли и для праха. Может, и тебе пару слов найдут, где-нибудь в эпизодах.

– Цивилус.

– Да.

– Ты хочешь сказать… Ты хочешь сказать… я мёртв!

– Я ничего уже не хочу говорить. Твоих слов нет в сценарии. Может быть ты – Тень. Но необычная Тень. Живая. Посмотри, сколько Теней на сцене. Без них никак и никуда. Там, где есть свет, обязательно присутствует и тень, или полутень. А здесь, где всё залито светом Светозарного, сам Б… да что это со мной, тени настолько насыщены, что вполне могут жить самостоятельной жизнью. Вот видишь, я уже и имя тебе дал. – Голос перешёл на шёпот, – я взял на себя чужие почётные обязанности: давать имена. Хи-хи, – он ехидно засмеялся: знай наших!

Он живо представил себе благообразного седого старичка с длинной седой и почему-то шелковистой бородой, шаловливо потирающего свои руки. Улыбнувшись, Он спросил:

– Цивилиус, так как же мне теперь быть?