Бейкер-стрит на Петроградской

угла себе не нахожу.
Постыдно тянет подольститься —
помочь ручью, спасти жука —
и на небо перекреститься,
как атеист – исподтишка.
Я умиляюсь глупой птахе,
травинке малой на лугу…
Но блудным сыном, ниц во прахе,
вернуться в лоно не могу.
Сижу, философ безбородый,
на краешке чужого пня.
Природа занята природой,
ей нету дела до меня.

Глеб Сергеевич был учителем от Бога… Но не только учителем – а нашим товарищем, умеющим радоваться каждой нашей удачной строчке и быть снисходительным к строчке неумелой. Безукоризненный вкус, абсолютный слух на слово, чутье не только на таланты, но и на отзывчивые души. Наше обучение происходило вразрез с руководящим курсом. Культурный фюрер той поры товарищ Жданов уже отлучил от советской литературы и Михаила Зощенко, и Анну Ахматову. Но наш учитель этого «не заметил». Мы продолжали их читать.

Как я узнал уже потом, у него была не одна наша студия – он занимался с молодыми ребятами и в ЛГУ, и в Политехе, и в ДК Первой пятилетки. Особенно знаменитой была его студия при Горном институте. оттуда вышли Леонид Агеев, Андрей Битов, Владимир Британишский, Глеб Горбовский, Александр Городницкий. Этот его выпуск получил даже потом название «геологическая школа»… Вот как, например, писал в возрасте одиннадцати лет наш товарищ Володя Британишский (цитирую по памяти):

Гесиод, Гомер и Овидий —
Все отжили давным-давно.
Я не знаю, в какой Колхиде
Золотое мое руно…
Я не знаю, какое море
Мне придется переплывать,
Я не знаю, какое горе
Мне придется переживать…

Профессиональными литераторами, кроме Володи Британишского – поэта и замечального переводчика, – стали прозаик и редактор журнала «Нева» Борис Никольский, поэт Лев Куклин, журналист и сценарист Феликс Нафтульев.

Шумный, необузданный Ленька Эфрос – по образованию экономист – до самой своей смерти писал искренние, исповедальные стихи.

Как трудно человек взрослеет!
Во времени, как в тине, тонет.
В нем что-то с каждым днем мелеет,
Все время что-то он хоронит…
…Взрослеет сверстник мой, взрослеет.
Признаться в этом лишь не смеет.

Людмила Ивашко и Светлана Богачева стали докторами наук – филологических и математических соответственно. Но какое бы профессиональное поприще ни выбрал каждый из нас, все мы как один человек стали профессиональными читателями. И это была абсолютная педагогическая победа Глеба Сергеевича Семенова.

Можно ли научить поэзии? Пусть читателя не вводит в заблуждение внушительный список студийцев, учеников, выпускников Глеба Семенова. Они родились поэтами, а он лишь вовремя встретился на их пути и помог им в труднейшей науке самовоплощения. Глеб Сергеевич не учил нас писать стихи, а учил читать их. Он учил понимать, чувствовать не только других, но и самих себя – не поверхностно, а сущностно. Не случайно один из студийцев называл его «Глеб наш насущный».

21 апреля – день его памяти…

…Друг милый. Луг нежный. Лес темный.
Звон дальний. Свет чудный. Мир Божий…

Юность кинозрителя

Кинотеатры моего детства. – «Золотой ключик» заканчивается в 1939-м. – Американский Сталин на нашего не похож. – Папа строит танки в Сормове. – Марика Рёкк в пижаме с балкона видна лучше. – In der Nacht ist der Mensch nicht gern aleine… – Мой выбор огорчает родителей.

«С трех лет я мечтал снимать кино!»

Это не мои слова. Так говорят в своих интервью многие мои нынешние коллеги.

Я не мечтал снимать кино. Я был обыкновенным мальчиком, который просто любил смотреть фильмы. Любил не больше и не меньше, чем прочие советские мальчишки.

Для меня кино не было «кинематографом», а было – «киношкой». Относился к нему потребительски, ждал от него исключительно развлечений.

И все же, вспоминая свое детство, я слышу мелодии…

Далёко, далёко за морем
Стоит золотая стена…

Звуки этого вальса-бостона возвещали нам, колпинским мальчишкам, о том, что очередной сеанс «Золотого ключика» заканчивается. Это было до войны – тысяча девятьсот тридцать девятый год, мне восемь лет… Близко от дома, на другой стороне канала был деревянный кинотеатр, откуда и доносилась музыка. В войну он, конечно, сгорел…

Бей, барабан, походную тревогу!
Время не ждет!
Товарищи, в дорогу!..

Во время войны смотрел советские комедии. Помню смешное в этих фильмах, помню героическое – атаки, апофеозы, страстный голос Николая Симонова в «Петре Первом». И снова песни, песни… Они позволили сохранить в памяти частицы киновпечатлений.

Жил на свете капитан,
Он объездил много стран…

– и перед глазами Николай Черкасов в роли Паганеля.

Много песен о Волге пропето,
Но еще не сложили такой…

– это уже классика!

Или вот:

Вар-вар-вар-вары!
Шагай вперед, малыш…

Что это?.. «Три мушкетера», американская комедия 1939 года с братьями Риц – смешная, дурацкая. Но ведь тогда «смешная, дурацкая» – это были наилучшие характеристики. Во время войны шло много кинокомедий – считалось, что они отвлекают людей от тягот повседневного невыносимого быта. Вероятно, так оно и было.

Мы с мальчишками с нашего «двухсотого» завода ходили через небезопасный трущобный район Челябы «Портартур» в центр города, в кинотеатр «Спартак». Смотрели все подряд – боевые киносборники, «Радугу» Марка Донского, английские фильмы «Джорж из Динки-джаза» и «Багдадский вор» с Конрадом Вейдтом, американскую «Северную звезду» Льюиса Майлстоуна (Льва Мильштейна из Кишинева) по сценарию Лилиан Хеллман с Эриком фон Штрогеймом в роли немецкого оккупанта советского колхоза, «Миссию в Москву», в которой с замиранием сердца рассматривали Рузвельта, Черчилля, а также Сталина, Молотова в исполнении американских актеров.

– Не похожи… – шептали мы друг другу.

В кинотеатрах залы всегда были полны – дети, калеки, женщины.

Этим и заполнено было мое отрочество в Челябе – кино, собрание сочинений Диккенса да еще толстая пачка замусоленных почтовых открыток, которыми мы обменивались, с репродукциями картин русских художников. Я их срисовывал и раскрашивал – «Аленушка», «Три богатыря», «Утро в сосновом лесу»…

Потом Сормово, житье в двухэтажном деревянном доме бабушки Надежды Осиповны. Здесь я разглядывал марки в альбоме, доставшемся мне от дедушки Василия Павловича, бесконечно перелистывал иллюстрации Гюстава Доре в дедушкиных книгах – Библия, «Дон Кихот», «Гаргантюа и Пантагрюэль».

Отец строил танки теперь на Сормовском заводе. Эти машины – новенькие, свежепокрашенные, с пилами и топорами, принайтованными к бортам, с танкистами в белых новых полушубках – днем и ночью ползли из ворот завода мимо нашего дома и школы напротив, где в то время был госпиталь. Они то проваливались в глубокие ямы разбитой ими улицы, то выползали оттуда пушками вверх. Но спали мы спокойно в этом грохоте – привыкли.