Вторник, №11 (30), август 2021

Мы и в Египте, и на Крите
Переводили письмена.
В них было сказано: «Умрите!»
А следом наши имена.

Владимир Буев

Перед иконами стоят
Пернатые, зверьё и рыбы.
Растений тоже груды, глыбы:
В моленьях пощадить вопят.

Но Бог их в рай и в ад позвал,
Как всех письменников античных.
Коль всякий смертный смерть познал,
То и другим жить нелогично.

DE PROFUNDIS

Геннадий ЕВГРАФОВ

«Здравствуй брат! Писать очень трудно…»

В 1965 году, когда о «Серапионовых братьях» знали только учёные-литературоведы и студенты-филологи, под таким названием вышла в свет книга Вениамина Каверина, который очень много сделал для воскрешения литературного быта 20-х годов.

Но сама фраза принадлежала не Каверину, а Константину Федину, который в одном из писем Максиму Горькому, литературному наставнику «Серапионов», заметил: «Писать очень трудно».

Фраза была с восторгом подхвачена не только адресатом: «„Писать очень трудно“ – это превосходный и мудрый лозунг», но и всеми «братьями».

Писать, действительно было (и остаётся) трудно, а писать хорошо – ещё труднее. Это понимали все «Серапионы», во всяком случае в 1920-х годах, потому что, когда прошло какое-то время, некоторые из них про лозунг забыли – он перестал быть для них актуальным.

В 1920-х и печататься было нелегко в силу самых разных обстоятельств.

«Братья», «гостишки» и «институт девиц» (Мойка, 59)

С первого же дня возникновения литературной группы «Серапионовы братья» – а возникла группа в начале 1921 года в Петрограде при основанном Горьким издательстве «Всемирная литература» – критики, обратившие на неё внимание, задавали в своих статьях и рецензиях один и тот же вопрос – с кем вы «Серапионовы братья»? – на который ответил один из «братьев» Лев Лунц.

Группа молодых писателей громко заявила о себе сразу же после выхода в свет в апреле 1922 года сборника «Серапионовы братья. Альманах первый».

«Серапионы» выросли из студии при издательстве «Всемирная литература» в 1919 году. Они были молоды, дерзки и талантливы и мечтали о литературной славе.

В самом издательстве собираться было негде – собирались в Доме искусств на Мойке 59, в знаменитом ДИСКе, о котором оставит свои воспоминания Владислав Ходасевич[1 - Ходасевич, Вл.. Диск. Ветер времени. М.: Терра. Книжный клуб «Книговек», 2014.С. 400—409.].

Издательство преследовало вполне утилитарную, но благородную цель – подготовить переводчиков для «Библиотеки Всемирной литературы». Студией руководил Корней Чуковский, к нему, как на огонёк, слетались молодые талантливые прозаики, поэты и критики, некоторым из них вскоре было суждено сказать своё слово в литературе. Не пройдёт и двух лет, как семинаристы разделятся на две группы – одна назовёт себя «Цех поэтов», другая – «Серапионовы братья». Разделятся потому, что не сойдутся во взглядах как писать и о чём.

На первое свое заседание «братья» соберутся 1 февраля 1921 года.

Среди них были не только прозаики (Михаил Зощенко, Константин Федин, Вениамин Каверин, Михаил Слонимский, Владимир Познер[2 - Познер Владимир Александрович (1908—1975) – отец известного телеведущего В. В. Познера, вскоре уехавший во Францию.]), но и драматурги (один – Лев Лунц), поэты (два – Николай Тихонов и Елизавета Полонская) и критик (один – Илья Груздев, в будущем биограф Горького).

У каждого брата было своё прозвище, скажем, у Ильи Груздева – Брат-Настоятель, у Вениамина Каверина – Брат-Алхимик, у Льва Лунца – Брат-Скоморох. В братьях без прозвища ходили Михаил Зощенко и Константин Федин, в младших братьях – Владимир Познер. Друзья и единомышленники «братьев» – Анна Ахматова, Евгений Замятин, художник Юрий Анненков и другие – остались без прозвищ, «гостишками» именовали людей случайных или не слишком близких группе. При группе сразу же возник «институт серапионовских девиц» – Муся Алонкина, Лидия Харитон, Людмила Сазонова и другие. Некоторые из «девиц» впоследствии станут жёнами некоторых «братьев» – Ида Каплан-Ингель вышла замуж за Слонимского, Зоя Гацкевич – за Никитина.

Михаил Слонимский вспоминал: «Решили собраться вольно, без устава, и новых членов принимать, руководствуясь только интуицией. То же – и в отношении «гостишек». Всё, что писали, читалось на собраниях. То, что нравилось, признавалось хорошим, что не нравилось – плохим. Пуще всего боялись потерять независимость, чтобы не оказалось вдруг «Обществом Серапионовых братьев при Наркомпросе»[3 - Слонимский, М. Воспоминания. НЖ. №82. С. 137.].

Вот больше всего, чего боялись «серапионы», – попасть под зависимость государства – писать не так, как хочется, писать так, как прикажут. В угоду моменту и политической ситуации. И следует сказать, что вплоть до распада группы, всем это удавалось.

Автономность искусства, продекларированная в «Ответе „Серапионовых братьев“ Сергею Городецкому»[4 - Жизнь искусства. 1922. №13; Россия. 1922. №2.] (уж очень поэт и критик Городецкий был суров, назвав ещё до выхода альманаха свою статью «Зелень под плесенью»[5 - Известия. 1922. №42.]) была провозглашена и в другом выступлении группы – «Серапионовы братья о себе»[6 - Литературные записки». 1922. №3.]. Кончилось всё статьёй Льва Лунца «Почему мы Серапионовы братья»[7 - Там же.], написанной как манифест, и как манифест воспринятой и друзьями «братьев», и недругами.

Почему мы Серапионовы братья (манифест Лунца)

1

«Серапионовы братья» – роман Гофмана. Значит, мы пишем под Гофмана, значит, мы – школа Гофмана.

Этот вывод делает всякий, услышавший о нас. И он же, прочитав наш сборник или отдельные рассказы братьев, недоумевает: «Что у них от Гофмана? Ведь, вообще, единой школы, единого направления нет у них. Каждый пишет по-своему».

Да, это так. Мы не школа, не направление, не студия подражания Гофману.

И поэтому-то мы назвались «Серапионовыми братьями». Лотар издевается над Отмаром: «Не постановить ли нам, о чём можно и о чём нельзя будет говорить? Не заставить ли каждого рассказать непременно три острых анекдота или определить неизменный салат из сардинок для ужина? Этим мы погрузимся в такое море филистерства, какое может процветать только в клубах. Неужели ты не понимаешь, что всякое определённое условие влечёт за собою принуждение и скуку, в которых тонет удовольствие?..»

Мы назвались «Серапионовыми братьями», потому что не хотим принуждения и скуки, не хотим, чтобы все писали одинаково, хотя бы и в подражание Гофману.

У каждого из нас своё лицо и свои литературные вкусы, у каждого из нас можно найти следы самых различных литературных влияний. «У каждого свой барабан! – сказал Никитин на первом нашем собрании.

Но ведь и гофманские шесть братьев не близнецы, не солдатская шеренга по росту. Сильвестр – тихий и скромный, молчаливый, а Винцент – бешеный, неудержимый, непостоянный, шипучий. Лотар – упрямый ворчун, брюзга, спорщик, и Киприан – задумчивый мистик. Отмар – злой насмешник, и, наконец, Теодор – хозяин, нежный отец и друг своих братьев, неслышно руководящий этим диким кружком, зажигающий и тушащий споры.

А споров так много. Шесть «Серапионовых братьев» тоже не школа и не направление. Они нападают друг на друга, вечно несогласны друг с другом, и поэтому мы назвались «Серапионовыми братьями».

В феврале 1921 года, в период величайших регламентаций, регистрации и казарменного упорядочения, когда всем был дан один железный и скучный устав, мы решили собираться без уставов и председателей, без выборов и голосований. Вместе с Теодором, Отмаром и Киприаном мы верили, что «характер будущих собраний обрисуется сам собой, и дали обет быть верными до конца уставу пустынника Серапиона».

2

А устав этот, вот он.

Граф П* объявил себя пустынником Серапионом, тем самым, что жил при императоре Деции. Он ушёл в лес, там выстроил себе хижину вдали от изумлённого света. Но он не был одинок. Вчера его посетил Ариосто, сегодня он беседовал с Данте. Так прожил безумный поэт до глубокой старости, смеясь над умными людьми, которые пытались убедить его, что он граф П*. Он верил своим виденьям… Нет, не так говорю я: для него они были не виденьями, а истиной.