О войне – с любовью. Россиянам. Соотечественникам. Потомкам

Иной резвый критик, пожалуй, скажет, что, может, и не было никаких таких слов, вернее Клочков их не говорил. Откуда у простого рабочего, ставшему вдруг политруком, да такое красноречие! А произнес их за него какой-нибудь резвый борзописец – фронтовой или дивизионный журналист – советский интеллигент, одевший в годы войны офицерскую форму. Встречался мне один такой критик – в годы моей учебы на историческом факультете. Сейчас преподает историю в одном престижном вузе, готовящем кадры будущих чиновников для молодой российской демократии и, по моему, что-то даже там возглавляет. Знаменательно, согласитесь…

Этому давнему моему критику я надеюсь чуть ниже ответить: могли, могли сказать наши отцы и деды эти слова, поскольку были людьми весьма и весьма недюжинными: богатыри – не мы – во всем, в том числе и в том, что касалось слова. Об этом – Бог даст – чуть ниже. Но даже если – на минуту – допустить правоту моего оппонента, лично у меня это не вызывает ничего, кроме огромного – исключительного – уважения. В том числе и к моему фронтовому коллеге, вложившему эти гениальные слова в уста нашего земляка героя – так, как – безо всякого ропота – делился убитый друг своим оружием или одеждой: возьми, браток, и держи крепко. Тебе – нужнее… Ах, какие же люди, какие люди отдали за нас жизни, что даже память о них делает нас лучше и заставляет – хотя бы в мыслях – на них равняться!

Я уже писал, что нынешнему поколению очень повезло – они застали в живых ветеранов той Великой войны. Когда я вспоминаю знакомых мне участников Великой Отечественной, первая врезавшаяся в память отличительная черта – у них всех этот смысл безусловно был. Вернее – они умели этот смысл в эту самую жизнь привносить, просто серьезно относясь к тому делу, которое они исполняли.

Я вспоминаю духовника Саратовской епархии, настоятеля первого военного храма на территории России, открытого после советской власти, протоиерея Николая Архангельского, бывшего в годы войны командиром «Катюши». Он ни разу не сказал никому из прихожан – нет, даже не резкое слово, просто – «я не могу», никому никогда не отказывая в беседе, хотя к концу жизни почти ослеп и с трудом доходил до машины, которая ждала его у ворот храма.

Когда я в один из сложнейших периодов своей и так достаточно непростой жизни находился в очень сложном духовном состоянии, он очень здорово меня выручил. В какой – то степени – спас. Его молитвы, как и многих других, помогли мне выстоять и победить. Потому что публикация этого текста, как и других – это победа. Которая далась – уж поверь, читатель – весьма и весьма непросто.

Сейчас я думаю: а мог кто-то из священников, кроме него, тогда мне помочь? Возможно, что и нет. По крайней мере, в Саратовской епархии я таковых тогда не знал, а я знал – даже тогда – достаточно многих. Неудивительно, что человек, отличившийся в брани военной, был так искусен в брани духовной. А вообще-то – если по-простому: он просто относился к людям с состраданием и любовью. Неудивительно, что святые так часто повторяли, что Бог – это простота.

Я вспоминаю одного из ветеранов журналистики – ветерана последнего военного призыва Юрия Пятницкого. Это сейчас я вспоминаю его с теплотой, а тогда он, что называется, у меня «в печенках сидел». Особенно когда я был дежурным редактором по главной областной газете и шла какая-нибудь его статья. Тогда все дежурные сотрудники, особенно корректора, от него просто стонали, поскольку каждую свою строчку он проверял и перепроверял по нескольку раз и до самого последнего момента вносил правку. Его нещадно «резали», кромсали, иногда, как я сейчас понимаю, вовсе не по необходимости, а чтобы «сэкономить место» или просто от усталости и раздражения, он относился к этому в общем-то достаточно благодушно, вздыхая об «издержках профессии» и внося в текст новые изменения.

Компьютеров тогда не было, свинцовые буковки методом «высокой печати» набирали вручную (видите, какой автор древний) и процесс правки был технически достаточно сложным. При этом – что удивительно: процесс был очень громоздким, количество шрифтов было на порядок меньше, но при этом у каждой газеты было свое лицо.

Я даже не ставлю это слово в кавычки – оно действительно было. Я мог случайно увидеть обрывок газеты или газетный сверток на улице (в стране был дефицит упаковки и в газеты люди тогда завертывали все не очень ценное – пакет мусора, например) и буквально по клочку бумаги с уверенностью сказать, что это – официозная «Правда» или «Комсомолка» с ее хаотичной версткой и такими же взбудораженными и непричесанными, но казавшимися тогда такими искренними и милыми взглядами на жизнь.

Оговорюсь для сегодняшнего читателя – я пишу именно о той – настоящей «Комсомолке», а не о сегодняшнем – цитирую руководство газеты – «коммерческом проекте», контрольный пакет которого принадлежит американскому, что ли, капиталу и который, несмотря на это, то же самое руководство упрямо продолжает именовать «чисто российским продуктом». Уж тогда точнее будет – русскоязычным…

Сегодня, когда процесс изготовления упрощен до предела и в арсенале столько технических средств, почти все газеты как близнецы – похожи одна на другую. Ну, за исключением разве что «Завтра» – ее, в отличие от других, весьма и весьма часто – можно читать. Большинство остальных не то что просматривать – по моему, даже в качестве туалетной бумаги использовать неприлично. Не «лицо» просится на язык, а, простите, «харя». Может, потому так любят наши «политтехнологи» словечко «харизма», что уж больно слова-то родственные?

Продвинутый либеральный читатель, пожалуй, упрекнет меня в любви к проклятому тоталитарному (или уж – перестроечному – перекроечному) прошлому и даже, возможно, съязвит, что тогда и корректора, пожалуй, были значительно моложе и симпатичнее… Нет, думаю, дело все же не в этом. Попробую объяснить.

Так вот, тогда меня, начинающего репортера, с раздражением исполняющего обязанности дежурного редактора (творить надо, а приходится этой вот рутиной заниматься), ветеран – журналист сразил одной фразой: «Журналист начинается со способности удивляться. Самым простым и обыденным вещам. Кончилось удивление – кончился журналист». То есть к окружающему миру следует относиться если не с любовью, то хотя бы по крайней мере – с интересом. С интересом не к себе, любимому, а к окружающему миру.

Недавно мне попала в руки его статья про саратовский мост – «Устал, бедняга?». Такое впечатление, что написано сегодня. Этим настоящая журналистика, как, впрочем, и любое настоящее искусство и отличается – оно от времени становится лишь актуальнее. Недавно мне попал в руки пушкинский «Современник» – он гораздо актуальнее, чем «Наш современник» и наш «Новый мир» вместе взятые. Александра Сергеевича было за что убивать. Посмотрите и убедитесь сами.

Не открою секрета, что наше время характерно нарастанием апатии – падения интереса не только к окружающему миру, но даже собственной жизни. Пожалуй, сегодня все уже чувствуют, как время все более сгущается, спутываясь в злобный клубок отрицательных пустых энергий. Мир, в котором все меньше остается места для искренности и любви.

И об этом свидетельствует не только рост психических заболеваний (как блестяще определил один психологов: состояние невроза – это нормальная реакция на ненормальное существование) и самоубийств, но и количество окружающей нас пустоты в «культурном пространстве». В том числе и средствах массовой информации.

Как упрекнул меня один из редакторов нашего «продвинутого» «патриотического» еженедельника: «У тебя каждая статья – как флаг. Мимо него не пройдешь». Ничего себе – упрек журналисту, да? Посмотрите какую – нибудь из современных газет – большинство из них настолько «ни о чем», что, отложив текст в сторону, хочется раздраженно спросить: о чем эта газета?

Как и количество пустых телепередач, бездарных фильмов и стихов, никому, кроме авторов, не нужных литературных произведений. Как проговорился один из таких авторов – один из классиков современного местечкового постмодернизма: «Сегодня автор не интересен не только кучке своих поклонников, но даже самому себе…» Пожалуй, самый яркий пример все более усиливающейся бессмысленности существования. «Мир, в котором нет любви – пустой и равнодушный мир…»

Как призналась одна моя знакомая жена священника: «Твои тексты тяжело читать…». Я удивился и слегка расстроился: неужели настолько тяжело пишу? Вроде стараюсь излагать мысли простым русским языком. Который, на мой взгляд, вполне в состоянии освоить любой умеющий читать человек, более-менее успешно освоивший среднюю школу… Приятельница пояснила: над каждой мыслью приходится думать, а она, как неожиданно открыла для себя самой, за последнее время просто отвыкла это делать. Научный работник, между прочим…

Кстати, по поводу корректоров. Самый большой комплимент в моей жизни мне сделала одна из них, сказав: «Вас двое в редакции таких сумасшедших – вы и Пятницкий». В смысле – такой же настырный и надоедливый. Слава Богу! Что-то хорошее от окружающих меня людей я, наверное, все-таки взял. Я об отношении к своему делу если и не с любовью, то по крайней мере – с интересом.

Помните эпизод из фильма «В бой идут одни старики», когда за дружеским фронтовым застольем молоденький лейтенантик – интелектуал делится с фронтовыми друзьями выстраданным: «Ну как люди не поймут, что что-то великое можно совершить только – с любовью»? Безусловно. От пустоты душевной, по моему, под вражеский танк с гранатами не полезешь.

Это если бойцу повезло и гранаты у него были: тогда он мог бросить их под гусеницу подходящего танка и так остановить стальное чудовище. От взрыва гусеницу срывало и танк начинал кружиться на месте. Если у солдата находилась вторая граната и не отказывали при этом нервы – он успевал бросить ее в заднюю часть танка, где находились бензобаки, пока танк делал оборот вокруг своей оси. Тогда двигатель взрывался. Танк фактически был уничтожен. Если нет – танк превращался в неподвижную стреляющую крепость – до тех пор, пока хорошо обученные и прекрасно снабженные немецкие ремонтные бригады не чинили повреждённые траки и танк вновь вступал в строй.

Да что там с гранатами: в начале войны не то что гранат – бутылок с бензином на всех не хватало. Нет, я не про знаменитый «коктейль Молотова» – бутылку с зажигательной смесью, которая при ударе детонировала и самовозгоралась. Сегодня рецепт их создания, как и впрочем, и многого другого, можно совершенно свободно найти в Интернете. А в начале войны их еще не было. Их, как и Шостакович свою знаменитую симфонию, создали ученые ленинградского университета во время блокады, и технически это было достаточно сложным: нужно было найти такую смесь, которая бы детонировала лишь при сильном ударе, когда бутылка разбивалась о броню.

А в начале войны солдаты часто пользовались обычными бутылками с бензином, обмотанными тряпками. Видели большие «хозяйственные» спички? Вот такая спичка вставлялась в пробку головкой вверх, а боец клал в карман спичечный коробок. Время было осеннее, коробки отсыревали, да и пот, наверное, прошибал от такой работы нешуточный, поэтому если была возможность – человек брал с собой запасной.

Вот об такой коробок солдат чиркал спичкой, если она зажигалась – он давал ей слегка разгореться – и бросал в заднюю часть стремительно уползавшего танка, где находился мотор. Если бросок был удачным, бензин растекался по броне и загорался. Тогда пламя перекрывало доступ воздуха в скрытый под броней двигатель и танк останавливался. Если удавалось бросить вторую бутылку – пламя могло протечь прямо внутрь, и мотор взрывался. Замечательные авиационные двигатели, установленные на германских машинах, так же замечательно горели, поскольку работали на бензине. Видели, как фильмах про войну дымятся фашистские танки и ни одного нашего? Это потому, что на наших танках стояли «дизели» – те, которые и сегодня прекрасно используются в тракторах, трудящихся в бывшем народном хозяйстве.

Знаете, какой толщины броня была у танков времен Второй мировой? Ровно дециметр. Десять сантиметров. Ну, впрочем, это у более поздних «тигров», а у более ранних модификаций начала войны – сантиметров восемьдесят. Пробить их «в лоб» было почти невозможно – наши противотанковые пушки простреливали их лобовую броню где-то с расстояния пятисот метров.

Скорость танка, кстати, составляла около сорока километров в час. За сколько он преодолеет полкилометра – попробуйте сосчитать сами, у автора, если честно, с математикой неважно. Скорострельность пушки – при условии, что расчет полный и есть кому вовремя подтаскивать снаряды, заряжать и наводить на цель, составляет пять – шесть выстрелов в минуту, поэтому большинство орудий успевали сделать в лучшем случае два – три результативных выстрела.

Но пушек, танков, да что там – гранат и винтовок, как и всего остального, катастрофически не хватало. Историки пишут, как батальонам военного ополчения выдавали одну винтовку на десятерых: «Убьют товарища – возьмешь оружие». Сколько их, безвестных, погибло в окопах, даже не успев взять в руки оружие… Обычную «трехлинейку» Мосина против немецких автоматов – с запасом из четырех патронов, затвор которой надо было передергивать после каждого выстрела, а потом заряжать заново. Были, правда, ещё и винтовки усовершенствованной модели, патроны в которые вставлялись целой обоймой из пяти штук, но они, как вы понимаете, погоды не делали.

Но кроме пехоты, на Москву шли еще и танки. Замечательные немецкие танки, покорившие такие европейские державы, как Франция, Чехия и Польша, за две – три недели. Прошедшие великие европейские державы, как выражались штатные летописцы Геббельса, «победным маршем». И это совсем не было преувеличением.

Поэтому когда в советских и русских фильмах высокомерные немецкие офицеры небрежно бросают пленным русским бойцам: «Вы даже представить себе не можете всю мощь немецкой военной машины», это действительно очень похоже на правду. Так оно и было. У Германии была одна из лучших армий в мире. Пожалуй – лучшая, если не считать советской.

Но это стало ясно уже потом, после Курской дуги и Сталинграда, положивших, как в нас, слава Богу, вдолбили в школе, «начало перелому в Великой Отечественной войне». А пока советский мальчишка сидел в окопе и ждал, когда к нему приблизиться грохочущее, чадящее, плюющееся железом тридцати-сорокатонное чудище. Чудище надо было пропустить через себя.

Помните, как в фильмах про войну наш солдат сидит в яме и ждет, когда пройдут танки? Громыхая гусеницами и плюясь железом, проползают стальные гиганты, яму засыпает, и он, с трудом раскапывая эту могилу, с кровью из ушей от лопнувших от огромного давления барабанных перепонок, выбирается из ямы по пояс и успевает – таки бросить связку гранат прямо в мотор ползущего к Москве бронтозавра, прежде чем эффектно потерять сознание?

Так вот, это ложь. Вернее – фантазия автора. Такого быть попросту не могло. По одной простой причине – сорок тонн стали давили все живое на глубине как минимум метра напрочь. У человека была только одна возможность спастись – если он находился в окопе полного профиля глубиной не менее двух метров. Тогда он вжимался в чрево окопа и танк, громыхая, проползал над ним.

Хорошо, если такие окопы успевало выкопать мобилизованное для этих работ гражданское население. У солдат, которых бросали в бой зачастую за два часа, а то и за сорок минут до наступления противника, такого времени попросту не было.

Тогда он действительно вставал из окопа и бросал связку гранат – если они были – в менее защищенный тыл вражеской машины. Это если у него не сдали нервы и он не бросился убегать от танка, как заяц. Такие случаи, когда разум просто отказывал, действительно были, и тогда танки просто давили потерявшего разум, обезумевшего от вполне понятного страха человека.

Поэтому был приказ: не выпускать части в бой без «обкатки» их нашими танками, когда боец сидел в окопе, а мерзкое, пахнущее перегаром громоздкое чудовище, осыпая песком, громыхало прямо над ним. Но из-за сложного положения, как вы понимаете, он далеко не всегда исполнялся. Требовался действительно настоящий героизм, чтобы остановить гигантскую немецкую машину – какие эпитеты не подбери, опять-таки они не будут слишком сильными. Стального немецкого зверя действительно остановили солдатской плотью. Наших с вами дедов – прадедов. Как шестьсот лет назад, так и шестьдесят. И это, пожалуй, главный подвиг нашего народа в истории. Хотя далеко не единственный.

Читатель, у тебя возникло законное чувство гордости? Горячая волна благодарности и любви к предкам поднялась в сердце и комом застыла в горле? Тебе хочется быть достойным величия своей Родины и славы прадедов и то же чувство передать своим детям? Нет? Возможно, вы тоже считаете, что не стоила овчинка выделки и «лучше бы мы сейчас пили баварское пиво»? Сочувствую. Могу высказать осторожное предположение, что вы человек духовно больной и твердое, абсолютное убеждение в том, что этот текст – не для вас.

Мне всегда хотелось написать историческое научно-популярное исследование о военном противостоянии России и Германии на всем протяжении их существования. По моему, ничто так не говорит о характере народа, как его отношение к военному делу. Если память мне не изменяет, сам Цезарь с удивлением говорил о германцах, что у них грабеж, совершаемый за пределами государства, отнюдь не считается поступком предосудительным. Поэтому неудивительно, что лозунг «дранг нах остен» («вперед на восток») всегда находила в немецком народе такой живой отклик.

«Великая нация нуждается в великих пространствах!» Гигантское немецкое самолюбие, помноженное на замешанных на немецких аккуратности и педантизме, как и презрении к «восточным варварам», требовали выхода, так что завоевательные походы были фактически неизбежны – они диктовались «воинственным прусским духом». Коктейль поистине взрывоопасный, тем более что основания для осознания величия собственной нации действительно были – слова о великой германской культуре отнюдь не являются пустым звуком. Другое дело, что у английской, французской или русской наций таких оснований было никак не меньше…

На протяжении всей старой истории воинственность немецкого народа сдерживалась из-за его раздробленности на прусскую и австрийскую (австро-венгерскую) империи, что для старушки – Европы было несомненным благом. Да вероятно не только для нее – новейшая история это прекрасно показала. Да пожалуй, не только новейшая – костяк тевтонского ордена составляли именно немецкие, как их называли на Руси, «псы – рыцари».

«Новейшие» критики российской истории типа Александра Бушкова – автора зубодробильного боевика «Охоты на пиранью» – последыши «альтернативной истории» Фоменко и Марченко немало пролили ехидного яда по поводу сомнений в реальности героизма нашего народа в годы войны. Как Той Великой, так и любой другой – ну, впрочем, похоже, что у некоторых авторов любое упоминание России в положительном контексте вызывает оскомину.

Ну надо же – иронизируют критики – во время знаменитого Ледового побоища было «побито» всего-то полсотни рыцарей. Это согласно нашим летописям. Если быть предельно точным – немецкие хроники говорят о пяти…

Можно, конечно, сказать, что для летописцев всех времен и народов свойственно преувеличивать свои потери и преуменьшать чужие. Скорее всего, что-то подобное могло иметь место и здесь. Но главное безусловно не это.

Знаете, сколько весил тогдашний рыцарь – крестоносец в полном вооружении и на коне? Тонну! Он весил тонну. И это при том, что средний рост тогдашнего богатыря составлял где-то полтора метра. Так что Илья – Муромец, рост которого, как вычислили ученые благодаря его мощам, покоящимся в Киево – Печерской лавре, составлял 174 сантиметра, был среди своих современников настоящим гигантом. Именно для того, чтобы возить эту груду железа на себе, и были выращены знаменитые немецкие тяжеловозы. Мало того – это было чудо тогдашней военной техники.

Чтобы остановить эту чудовищную стальную лавину, позади линии русской обороны были установлены обоз с санями, полозья которых поливали водой, чтобы они вмерзли в лед. Ну, а русские мастера всю ночь ковали большие железные крючья, которые насаживали на большие пики. Ими русские мужики стаскивали тевтонских рыцарей с седел, в то время как пехотинцы, вылезая из-под саней, вспарывали брюхо чудесным немецким тяжеловозам – точно так же, как их правнуки, вылезая из окопов, вручную будут громить хваленые немецкие танки. Богатыри… именно в традиционном значении этого русского слова – несущие в себе Бога. Остановившие собой страшного стального зверя, «ищущего» поработить их Родину. И традиционно использовавшего для этого самые совершенные разработки современной военной техники.

Это нам только кажется, что в древности военная мысль стояла на месте или, уж во всяком случае, двигалась крайне медленно. На самом деле, как утверждают военные историки, системы вооружений в древнем мире обновлялись каждые десять-пятнадцать лет. Приблизительно так же, как и сегодня.

Знаете, почему были так популярны знаменитые рыцарские турниры? Нет, не только потому, что других развлечений не было, не из-за молодецкой удали и даже не из-за прекрасных дам. Просто победитель, согласно правилам, чаще всего получал доспехи побежденного.

И сразу становится понятным, почему были так популярны схватки с затупленным оружием, как у современных «исторических фехтовальщиков»: касаясь противника тупым концом копья, победитель рассчитывал получить доспехи побежденного, не рискуя при этом своей жизнью.

Впрочем, тут уж как повезет. Помните, как в «Скупом рыцаре» Пушкина Альбер признается, что причиной его славного удара была всего лишь обида за испорченные доспехи. «О бедность, бедность! Как унижает сердце нам она! … Геройству что виною было? – скупость».

Оружие в то время, впрочем как и всегда, стоило очень дорого. Позволить себе доспехи мог только или весьма зажиточный человек или профессиональный военный, которому они достались в качестве трофея. Доспехи хранились в родовом замке как наследственная реликвия и передавались от отца к сыну.