1185 год

Следующий шаг Джаявармана был уж совсем необычным. Он приказал построить во всех провинциях империи больницы. Было построено более ста больниц. В надписи, найденной возле одной из них, приводятся слова Джаявармана, сказанные им о самом себе: «Он страдал от болезней своих подданных больше, чем от собственных, ибо горести народа, а не свои горести составляют заботу царей».

Было бы заблуждением полагать, что эти больницы представляли собой примитивные лечебные пункты, где знахарь выдавал снадобья страждущим. Сохранилось их «штатное расписание». В каждой работало девяносто восемь человек – врачи и обслуживающий персонал. Лекарства они получали с царских складов. К каждой больнице были прикреплены деревни, которые снабжали больных пищей, за что освобождались от налогов.

Пожалуй, подобного не сыщешь ни в одной средневековой стране.

Позаботившись о телесном здоровье народа, Джаяварман перешел к делам духовным. В столице и провинциальных центрах были открыты многочисленные школы для ремесленников и художников. При буддийских монастырях и независимо от них существовали школы, где преподавали философию, риторику и искусство поэзии. Была создана даже академия для женщин, которую возглавила жена Джаявармана Индрадэви, женщина мудрая и ученая. Ей принадлежат выбитые на камне слова о Джаявармане: «Он поднялся для того, чтобы спасти землю, отягощенную грехами».

В стране царит мир. Правит ею царь, который столько раз отказывался от власти и пришел на помощь народу лишь в час крайнего бедствия. Мудрая власть его – отеческая рука, простертая над миллионами подданных…

И самое удивительное, что все это – правда.

До определенного момента.

Метаморфоза, произошедшая с Джаяварманом, кажется удивительной, когда смотришь на те события с высоты столетий, и объяснения ей мы никогда не получим, так как надписи молчат об этом, современники не оставили воспоминаний, летописи соседних стран лишь упоминают о результатах событий, но не говорят о побудительных причинах. Так что мы можем только гадать.

До пятидесяти лет Джаяварман прожил в тишине своей добровольной ссылки. Истинный буддист, он отрешенно смотрел на мирскую суету современников. Можно предположить, что, будучи призван на царство и вступив в отчаянную схватку с тямами, он почитал свои действия лишь выполнением долга и верил, что, добившись мира, вернется к покою отшельничества.

Но дальше действовала железная логика событий. Разгром тямов еще ничего не решал. Оставить разоренную страну на милость корыстных вельмож значило погубить плоды всех своих трудов. Ясно было: пройдет несколько месяцев, и все вернется на круги своя. Гибель Ангкора станет неизбежной. И он, Джаяварман, будет виноват в том, что уклонился от тяжкой доли государя.

Джаяварман короновался. И старался быть идеальным буддийским монархом.

Но нельзя быть правителем государства, охватывавшего большую часть Индокитайского полуострова, занимаясь лишь строительством больниц и гостиниц. Снова зашевелились тямы, к войне с Паганом толкал Цейлон, сложно складывались отношения с островной империей Шривиджайя. Внутри страны подняла голову оппозиция. Провинциальные князья, видя, что царь стар, исподволь подкатывались под трон.

К тому же Джаявармана окружали тщеславные жены и родственники, напыщенные брахманы, жрецы бога-царя, каковым он быть не желал…

Легко оставаться скромным буддистом, живя в отдаленном имении. Куда труднее, если ты вознесен на вершину власти и у твоих ног ползают князья и вельможи, перед тобой склоняют головы иностранные послы, а поэты создают тебе панегирики.

Неизвестно, произошла ли перемена в Джаявармане мгновенно и однажды утром он проснулся другим человеком или этот процесс шел постепенно – процесс превращения человека, чуждого тщеславия, в тирана, страдающего манией величия.

Можно примерно указать тот рубеж, после которого мы уже не видим прежнего Джаявармана. Это конец 80-х годов.

Почва для такого превращения была подготовлена традицией Ангкора, культом бога-царя. Культ личности как бы сидел в засаде, поджидая момента.

И дождался.

Старый царь провозгласил себя живым богом, земным воплощением бодхисаттвы Локешвары, будущим Буддой. И, разумеется, чакравартином – покорителем вселенной.

Джаяварман в одночасье забывает о собственных принципах. И на страну, лишь недавно вздохнувшую свободно и поверившую в приход счастливых времен, обрушиваются страшные бедствия. Царь собирает громадное войско и бросает его против Тямпы, шлет армию завоевывать Южную Бирму, покоряет княжества Южной Малайи.

Все эти действия уничтожили то, к чему он стремился ранее, и были сходны с попыткой рубить мечом жидкое тесто. Как только вытаскиваешь клинок, тесто смыкается. Тямпа была покорена, столица ее разрушена, и король привезен в цепях в Ангкор. Но через несколько лет оставленный там марионеточный властитель изгнал кхмеров.

Паган вернул себе южные провинции, да и малайские княжества вскоре забыли о кхмерском завоевании.

Но войны, которые будут идти без перерыва до самой смерти Джаявармана, – только одна часть беды. Вторая – безумное строительство сооружений, призванных возвеличить живого бога. Оно тоже будет вестись непрерывно до самой смерти Джаявармана.

Вчерашний благодетель обескровил государство. И трагедия усугублялась тем, что прожил Джаяварман удивительно долго. Судя по надписям, он умер лишь в 1218 году, дожив до девяноста лет.

Самым невероятным произведением Джаявармана стал храм Байон. Ничего подобного для прославления одного человека на Земле не делалось. Фантастическая изобретательность больного манией величия царя вызвала к жизни фантастическое творение зодчего.

В центре столицы было построено приземистое сооружение, состоящее из каменных галерей и низких залов. Все они богато украшены барельефами – удивительными по экспрессии сценами боев с тямами. Куда ни посмотришь – кипит сражение. Гибнут корабли, крокодилы пожирают тонущих, слоны топчут воинов, люди убивают друг друга под деревьями и среди городских строений – голова кружится от бесконечного жестокого боя.

И на этом постаменте, воспевающем насилие, поднимаются к небу пятьдесят башен. Они стоят тесно, они подобны толпе гигантов, господствующих над городом. Каждая из четырех сторон каждой из пятидесяти башен представляет собой многометровое каменное лицо царя Джаявармана.

Двести лиц царя возвышались над столицей и отовсюду были видны – задумчивые, глядящие вниз, большеротые, лобастые, вечные.

Джаяварман не ограничился Байоном. Его лица глядели с въездных башен, на площадях и в храмах стояли его статуи.

Повелитель дряхлел. Но все новые и новые башни с его лицами воздвигались в империи, и лицо царя на них не менялось. Да и могут ли морщины избороздить лицо бога?

Давно уже перестали строить в Ангкоре больницы и гостиницы, прекратилось сооружение водоемов и каналов; каждый камень из каменоломен везли в город, чтобы положить в стену нового храма или новой башни.

Обезумевший от веры в собственное величие, впавший в маразм царь каждое утро садился в носилки, и его несли по строительным площадкам. И он смотрел, как поднимаются стены, и торопил зодчих: каждый храм был его божественной заслугой, царь старался заработать себе славу, достойную Будды.

Исследователи, изучая историю Ангкора, обратили внимание на то, что от многочисленных храмов и монументов, созданных в последние годы жизни Джаявармана, до нас почти ничего не дошло – только развалины. И когда они стали искать причину, обнаружилось, что эти здания были построены халтурно, на живую нитку. Видимо, архитекторы понимали, что от них никто не требует истинно великих произведений – нужно было одно: много, много, еще больше храмов!

…На следующий год после смерти Джаявармана его сын был вынужден окончательно вывести войска из Тямпы. Империя съеживалась. Ее дни были сочтены…

Японская империя развивалась в изоляции от остального человечества, прячась на краю света, за морем, на гористых островах, которые нередко трясло жестокими землетрясениями, а порой трепало свирепыми бурями.

Но изолированность Японии была относительна. За странными даже для соседей – китайцев и корейцев – обычаями скрывались те же самые закономерности развития общества, которые господствовали на всей планете, а за удивительным и нелогичным, с точки зрения европейца, характером японца таился тот же человек, что во Франции или Иране.

Контакты с материковой Азией существовали издавна. На западе Японии были целые районы, заселенные выходцами из Китая и Кореи. В течение всего первого тысячелетия нашей эры эти контакты развивались. К XII веку Япония уже постоянный торговый партнер Китая и один из важнейших истоков Великого шелкового пути.

Ко времени, о котором идет рассказ, китайская цивилизация во многом определила духовное развитие Японии, подарив ей множество изобретений и идей. Внешние влияния воздействовали на японское общество не впрямую. Чужой опыт и чужая мудрость переосмысливались – все становилось японским и порой неузнаваемым. Японская поэзия, соприкоснувшись с китайской, приобрела еще большую утонченность и лаконичность. Буддизм, пришедший из Индии, потеснил местную религию – синтоизм, но, будучи учением чрезвычайно гибким, впитал в себя древние верования и изменился, чтобы укорениться на японской почве. Быстро покоряя чуткие к изящному двор и знать столицы, новые веяния куда медленнее завоевывали японского крестьянина, охотника или воина северных провинций. За пределами городов существовал другой мир, созданный веками суровой борьбы с природой.

Средневековая японская империя была куда меньше современной Японии: северная оконечность острова Хонсю – самого большого из Японских островов – все еще оставалась пограничным краем, где укрывались банды изгоев и разбойников. Северный остров – Хоккайдо – был землей почти неизвестной и принадлежал бородатым айнам, поклонявшимся медведю.

Уже давно замечена закономерность: социально интенсивнее развиваются те народы, природные условия территории обитания которых суровее и разнообразнее. Разумеется, эта закономерность верна лишь до известных пределов: экстремальный климат, например, Гренландии или Сахары настолько подрывает экономические возможности развития, что цивилизации там как бы консервируются, тратя основные силы на то, чтобы выжить. Но природные условия Японии, с одной стороны, были достаточно приемлемыми, чтобы прокормить ее население и даже создавать прибавочный продукт, с другой – там ничто не давалось даром. За все приходилось платить – потом, кровью, риском. К тому же к XII веку обозначилась и значительная неравномерность в развитии областей Японии: юг был густонаселен, там существовали многочисленные города, развивались ремесла, но земельные наделы были невелики и оказывалось много лишних ртов. На севере и северо-востоке природа была злее, шло покорение новых земель – их отвоевывали у гор и лесов, у айнов. Там, вдали от столицы, вырабатывался особый характер – воина, свободного землепашца. И это тоже сыграло свою роль в истории Японии.

Императоры обитали в Киото – огромном деревянном городе с множеством богатых домов и дворцов, храмов и кумирен. Землетрясения, жестокий бич Японии, диктовали свои законы: легкий, почти невесомый деревянный домик с раздвижными перегородками не погубит хозяина, если обрушатся стены и крыша.

В Киото находился не только императорский двор, но и административный аппарат государства – множество чиновников и вельмож, проводивших жизнь у трона в надежде подняться по служебной лестнице, получить выгодную синекуру, заслужить земли и деревни. Там жили также оружейники, маляры, ткачи, вышивальщики, столяры, пекари, торговцы, менялы. Юноши обучались наукам и художествам, купцы вели торговлю с заморскими странами. Из Китая и Кореи, из стран Юго-Восточной Азии шли шелка, парча, фарфор, чай, сандаловое дерево, изделия из меди, даже китайские медные монеты. Япония отправляла на материк золото и серебро и поделки из этих металлов, ремесленные изделия, а также оружие, в первую очередь мечи. У японцев был свой торговый флот, но чаще перевозками занимались китайцы.

А вокруг столицы, на холмах, в подступавшем к ее стенам лесу стояли буддийские и синтоистские храмы и монастыри.

Центром столицы был императорский дворец. Там обитал окруженный гордыми королевами и прекрасными наложницами, мудрыми вельможами и отважными полководцами абсолютный владыка государства.

Все делали вид, что это именно так.

На самом же деле императоры Японией в Средние века не правили. Государственные земли – а по закону все земли в стране были государственными – постепенно разбазаривались: надо было покупать верность вельмож, благосклонность фаворитов и монастырей. Государство постепенно теряло власть над землей, а значит, и над страной в целом. Быстрее всего этот процесс шел на окраинах, где феодалы, осваивая или завоевывая земли с помощью своих служилых людей – самураев, не желали делить доходы с императором. Формально императору продолжали поклоняться как священной особе. В действительности с ним не считались.

Поочередно реальную власть в стране завоевывали могущественные феодальные роды – Фудзивара, Тайра и Минамото. Все они находились в родственных отношениях с царствующим домом. Помимо жен, у императоров были еще и многочисленные наложницы, у всех рождались дети; принцев в Японии было так много, что еще задолго до описываемых событий были узаконены правила, в соответствии с которыми на пятом поколении царские отпрыски переставали считаться принцами крови, получали иное имя и становились рядовыми членами класса феодалов. Предками Тайра и Минамото были такие вот несостоявшиеся принцы. Они также плодились, делились на ветви и семейства. Например, клан Минамото включал тринадцать больших семейств, владения которых были разбросаны по всей стране, в основном на востоке и на севере. Клан Тайра состоял из четырех больших семейств. Клан Фудзивара пользовался большим влиянием в столице, и его члены занимали важные придворные и государственные должности; между тем мало кто из Тайра или Минамото служил при дворе – для придворных они были провинциальными варварами.

А двор в XII веке был декадентским, утонченным до женственности, щеголи даже ходили в женских одеждах, красили брови и чернили зубы, подобно женщинам, изысканность чувств и слезливость переживаний были законом, ухищрения придворного этикета были доведены до сложнейшей игры, нарушить правила которой считалось святотатством.

Чем могущественнее становились провинциальные феодалы, тем труднее было в этом жестоком мире уцелеть феодалам мелким. Их деревни грабили сильные соседи, на их дома нападали шайки бандитов. Для сельского жителя и мелкого феодала оставался единственный выход: отдаться под покровительство крупного князя, и чем больше сокращалось число независимых собственников, тем крепче становились Тайра и Минамото. Да и императоры, не надеясь на силу своей армии, выполнявшей в основном охранные функции, в случае беспорядков и волнений обращались к крупным князьям, чьи отряды были более боеспособны.

Существовали в стране и другие вооруженные формирования, многочисленные и воинственные, – монашеские дружины. На японской почве мирный буддизм претерпел невероятные изменения. А причиной тому послужили экономические факторы: монастыри скопили в своих руках громадные земли и богатства. Богатства надо охранять, крестьян надо заставлять работать – монастыри обзавелись своими собственными отрядами, причем монахи отлично владели оружием. Тысячи застоявшихся в сытой и спокойной жизни монахов готовы были по первому знаку подняться на бой. Монастыри были подобны ежам, ощетинившимся иголками. А так как любой богач стремится стать богаче, то монастыри боролись не только за сохранение накопленного, но и за расширение владений. Они воевали даже между собой.