Так и живем. Сатиры смелый властелин

Непревзойденный мастер сатирического «цеха» и условных форм поэтики, Щедрин был в то же время полностью одарен главнейшими качествами великого художника-реалиста – способностью создавать мир живых людей, глубокие человеческие характеры, видеть и изображать трагическое, причем даже в таких судьбах и ситуациях, которые, казалось бы, не могли заключать в себе никакого трагизма. Абсолютная вершина Щедрина в искусстве его беспощадного реализма и трагического – «Господа Головлевы». Финальные сцены романа происходят в неподвижной и как бы несуществующей жизни, в «светящейся пустоте», окруженной мраком головлевского дома, из каждого угла которого ползут шорохи и «умертвил». Сгущая постепенно этот мрак, Щедрин как бы растворяет в нем жуткую фигуру Иудушки. Но вдруг писатель бросает в эту тьму, как Рембрандт на своих полотнах, тонкий луч света. Слабый луч всего лишь от искры пробудившейся в Иудушке «одичалой совести», но пробудившейся поздно, бесплодно. И вот – чудо искусства, чудо художника! – отвратительная и страшная фигура выморочного «героя» превращается в трагическую. Казалось бы, вконец обесчеловеченный человек возвращает себе человеческое, испытывает нравственное страдание… Но это не реабилитация Иудушки, а завершение суда над ним моральным возмездием.

Суровость и мрачность многих щедринских картин служили и служат иногда поводом для выводов об угрюмости, даже пессимизме Щедрина, будто бы не способного по самой своей природе к восприятию света, радости и многоцветья мира. Действительно, социальное зрение писателя было таково, что он преимущественно, говоря словами Гоголя, видел вещи «с одного боку». Вот, например, для иллюстрации сказанного салтыковская зарисовка Дворцовой площади в Петербурге – одного из красивейших и величественнейших архитектурных пейзажей мира: «Передо мною расстилалась неоглядная пустыня, обрамленная всякого рода присутственными местами, которые как-то хмуро, почти свирепо глядели на меня зияющими отверстиями своих бесчисленных окон, дверей и ворот. При взгляде на эти черные пятна, похожие на выколотые глаза, в душе невольно рождалось ощущение упраздненности. Казалось, что тут витают не люди, а только тени людей. Да и те не постоянно прижились, а налетают урывками; появятся, произведут какой-то таинственный шелест, помечутся в бесцельной тоске и опять исчезнут, предоставив упраздненное место в жертву оргии архивных крыс, экзекуторов и сторожей». Во всей русской литературе прославленный архитектурный пейзаж Петербурга мог быть изображен с такой сатирической жесткостью только Щедриным. При всем том суровый и мрачный писатель все же хорошо знал, «сколько еще разлито света в самих сумерках» и «сколько еще теплится красоты и добра под темным флером, наброшенным на жизнь». Но не такова была его общественная позиция, не таковы зовы его обличительного и карающего искусства, глаз и эмоции художника, чтобы в условиях «сумерек» и «темного флёра», тяготевших над страной и народом, совершать эстетические прогулки в область прекрасного. «Прокурор русской общественной жизни», как его называли современники, он хотел обвинять – и обвинял, хотел наносить удары по твердыням глуповского мира – и наносил их с поистине сокрушающей силой. И ради этих главнейших целей он действительно нередко «запирал свою мастерскую» художника «от поэтических элементов жизни».

Но, во-первых, у Щедрина все же есть немало истинно «поэтических элементов», особенно на страницах народных и пейзажных. А во-вторых, у него, художника отрицательных сторон жизни, была особая эстетика – эстетика «скрытого» идеала. Прекрасное, в том числе и поэтическое, в сугубо обличительном творчестве Щедрина не столько дано сколько задано. Эстетическое, а вместе с тем и нравственное удовлетворение возникает у читателя от соприкосновения с всегда присутствующим в его произведениях высоким напряжением мысли и чувства, устремленных к идеалу, во имя которого писатель судит враждебную ему действительность. Созданное Щедриным искусство заключает в себе могучие силы не только критики и отрицания, но и утверждения и созидания. Главнейшие из этих сил – смех, как главное оружие сатиры, любовь к родине и вера в будущее.

Палитра смеха У Щедрина богата и разнообразна. Он использует все ее краски, от светлых, веселых и мягких до мрачных и жестких. Последние преобладают. Стихия Щедрина – не улыбка и юмор, не ирония, а сарказм. Он гений сарказма. Его насмешка убийственна. Его смех сверкает грозно, как молния, и гремит, как гром из нависшей черной тучи. Он сжигает то, что подлежит уничтожению, и очищает то, что нужно и можно сохранить. И он приносит оптимистическое чувство моральной победы над царящим еще злом. Ибо, по убеждению Щедрина, «ничто так не обескураживает порока, как сознание, что он угадан и что по поводу его уже раздался смех».

Отрицая многое в прошлом и настоящем России, Щедрин вместе с тем был исполнен страстной любви к своей стране и народу, той «настоящей» тоскующей любви, о которой писал Ленин по поводу национальной гордости Чернышевского и других русских революционеров. «Я люблю Россию до боли сердечной, – писал Щедрин, – и даже не могу помыслить себя где-либо, кроме России».

Любовь к родине была неразрывно связана у Щедрина с верой в ее будущее, в будущее ее народа, как и будущее всех людей мира. А будущее представлялось ему в «светлом облике всеобщей гармонии», в свете идеала всеобщей социальной справедливости. Кажется, нет другого писателя, который бы так много думал и писал о будущем, так много жил будущим, как Щедрин. Михайловский писал, что из произведений Щедрина «можно составить целую хрестоматию веры в будущее». Он был исполнен величайшей ответственности перед судом потомства, судом истории. «Воспитывайте в себе идеалы будущего <…>, вглядывайтесь часто и пристально в светящиеся точки, которые мерцают в перспективах будущего», – призывал Щедрин. Лишь следование этому призыву могло, по убеждению писателя, предохранить людей, общество от разъедающего и опошляющего воздействия «мелочей жизни».

Чернышевский назвал Грановского «просветителем нации». Щедрина можно назвать воспитателем общественного самосознания нации и духовно бесстрашным выразителем русской национальной самокритики. И как писатель и как редактор двух лучших демократических журналов эпохи – «Современника» и «Отечественных записок» – Щедрин сыграл выдающуюся роль в пробуждении гражданского сознания и возбуждении социально-политического протеста в России. В этом отношении его литературная деятельность имела для русского общества руководящее значение наравне с деятельностью Белинского, Герцена, Некрасова, Добролюбова, Чернышевского.

С тех пор, как жил и творил Щедрин, прошло много лет. Россия прошла за это время через три революции и изменилась до неузнаваемости. Читателям наших дней нелегко или уже невозможно изведать в полной мере то «горькое» наслаждение, которое доставлял писатель своим современникам, и ощутить непосредственное могущество его грозного авторитета. Эта эпоха ушла в далекое прошлое. Ее главный исторический пафос утрачен – драматический пафос борьбы народов России с самодержавно-крепостническим и помещичье-буржуазным строем. Явление «исторической несовместимости» в той или иной мере неизбежно во взаимоотношениях любого «наследства» и «наследников». Тем более это относится к Щедрину, чьи произведения больше, чем у других русских классиков, погружены в политический быт и общественную борьбу своего времени. Но литературное наследство Щедрина, как и всякого великого писателя, писавшего об «основах», принадлежит не только прошлому, но и настоящему и будущему. Оно открыто для них. Открыто в двух главнейших качествах – как ценность историческая и как ценность реальной силы в нашей сегодняшней борьбе за идеалы социально-справедливой жизни.

О первом значении кратко, но исчерпывающе сказал Горький: «Невозможно понять историю России во второй половине XIX века без помощи Щедрина». Действительно, щедринские произведения являются единственным в своем роде художественным и публицистическим «комментарием» русской жизни прошлого века. «Комментарием» этим интересовались Маркс и Энгельс, читавшие Щедрина в подлиннике. Много раз обращался к нему Ленин, окружавший талант писателя таким пристальным вниманием.

Следует, однако, признать, что, несмотря на общепризнанность Щедрина, его сейчас плохо знают, мало читают. Некоторых отпугивает смелость его критики и отрицания, мощь разрушающих ударов, странный мир его героев, в котором наряду с живыми людьми, чаще отрицательного типа, сосуществуют люди-куклы, автоматы, маски, силуэты, а наряду с реальной жизнью – царство «теней» и «призраков». Отпугивают также мрачность многих произведений и их сатирическая жесткость. «Бич сарказма, – говорил декабрист М. С. Лунин, – так же сечет, как и топор палача». А Щедрин, как сказано, был гением сарказма. Для многих Щедрин слишком неуютный, колючий, беспощадный писатель. Даже Луначарский, большой его почитатель, говорил: «Сатира Щедрина <…> при всем блестящем остроумии тяжела, ее просто трудно читать! Она такая злая, она звенит как натянутая струна, она готова оборваться. Она надрывает Вам сердце…»

И это отчасти верно. Некоторые произведения Щедрина, особенно последних лет его жизни, написанные в полосе глубокой реакции 1880-х годов, трагичны и предельно напряженны. Кроме того, как уже указано, многое в них погружено в политический быт своего времени и без конкретного знания этого быта трудно для восприятия.

Но не менее верно и другое – неумирающая художественная ценность основных образов, созданных писателем, могущество и духовное бесстрашие его мысли, ни с чем не сравнимая познавательная сила его произведений, наконец, великая устремленность Щедрина в будущее, неизменно предстоявшее перед его умственным взором в перспективе, хотя и неясной, социалистического идеала.

«Писатели, – утверждал Чехов, – которых мы называем вечными или просто хорошими и которые пьянят нас, имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и Вас зовут туда же… Лучшие из них реальны и пишут жизнь такою, какая она есть, но оттого, что каждая строка пропитана, как соком, сознанием цели, Вы, кроме жизни, какая есть, чувствуете еще ту жизнь, какая должна быть, и это пленяет Вас».

Этот «важный признак» в высшей степени характерен для Щедрина (как и для самого Чехова). Он был и остается одним из тех великих писателей, который умел проводить положительные идеалы в отрицательной форме, умел тревожить мысль и совесть людей, звать их на борьбу за высокий, справедливый строй жизни. «Sursum corda!» – «ГорИ имеем сердцА!» – любил повторять Щедрин слова библейского зова пророка Иеремии, вкладывая в них всю силу своей жажды добра и правды. «Неизменным предметом моей литературной деятельности, – утверждал он, – был протест против произвола, лганья, хищничества, предательства, пустомыслия и т. д. Ройтесь, сколько хотите во всей массе мною написанного, – ручаюсь, ничего другого не найдете».

Могучий «протест» Щедрина против всего отрицательного в личной и социальной жизни человека, так же как и его исполненная редкого напряжения и страсти устремленность к идеалам, является живой силой и теперь, когда началось устранение из нашего общества всего плохого, что накопилось в нем, что мы называем «негативными явлениями». В этом движении выдающегося исторического значения Щедрин наш помощник.

Щедрина надо знать, надо читать. Он вводит в понимание социальных глубин и закономерностей жизни, высоко возносит духовность человека и нравственно очищает его.

А теперь, познакомившись с кратким очерком жизни и творчества Щедрина, пусть читатель внимательно вглядится в его портрет, помещенный в начале настоящей книги. Портрет этот произвел при своем первом воспроизведении сильное впечатление на современников писателя и продолжает производить такое же впечатление на людей нашей эпохи. Вот одно из них, принадлежащее Мариэтте Шагинян. Оно записано в ее «Воспоминаниях»: «…несравнимо сильнее всех книг Щедрина подействовал на меня его портрет <…> Из-под густых бровей и тяжелых надбровий прямо в глаза вам смотрит отчаянный, почти безумный в своей горечи, какой-то вопрошающий ваг взгляд – взгляд великого русского писателя. И в этих глазах – весь путь, все наследие, школа мысли и чувства тех, кто любил свою родину „сквозь слезы“, кто боролся за все прекрасное в ней, выйдя один на один, как богатырь в поле, на схватку с безобразными масками, искажавшими это прекрасное».

Источник:http://saltykov-schedrin.lit-info.ru/saltykov-schedrin/proza/gubernskie-ocherki/makashin-satiry-smelyj-vlastelin.htm (http://saltykov-schedrin.lit-info.ru/saltykov-schedrin/proza/gubernskie-ocherki/makashin-satiry-smelyj-vlastelin.htm)

Пророк России

«Если через 100 лет меня спросят, что происходит в России, я отвечу: пьют и воруют…» – пророческие цитаты Салтыкова-Щедрина

Несмотря на то, что писал Салтыков-Щедрин почти два века назад, его сюжеты очень похожи на то, что происходит в России сейчас.

Михаилу Евграфовичу Салтыкову-Щедрину в русской литературе отведено особое место, потому что ни один писатель в своих произведениях не критикует, не высмеивает и не обличает действительность так метко и беспощадно.

Несмотря на то, что писал он почти два века назад, его сюжеты очень похожи на то, что происходит в России сейчас. Герои настолько точно характеризуют современный мир, что кажется, писатель просто заглянул в будущее и написал о нас.

– Если я усну и проснусь через сто лет и меня спросят, что сейчас происходит в России, я отвечу: пьют и воруют…

– Чего-то хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном, не то кого-нибудь ободрать.

– Во всех странах железные дороги для передвижения служат, а у нас сверх того и для воровства.

– Когда и какой бюрократ не был убежден, что Россия есть пирог, к которому можно свободно подходить и закусывать?

– Российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления.

– Это еще ничего, что в Европе за наш рубль дают один полтинник, будет хуже, если за наш рубль станут давать в морду.

– Если на Святой Руси человек начнет удивляться, то он остолбенеет в удивлении, и так до смерти столбом и простоит.

– Строгость российских законов смягчается необязательностью их исполнения.