Осколки зеркала

Два выстрела в отца Пантелеймона были произведены почти в упор. Толпа ахнула.

Повисшая за этим «ах» тишина улетела пороховым облачком, оставив священника на том же месте. Он был не только невредим, но даже не замедлил движения. Поднятая рука крестила потенциального убийцу, а чуть спутанная грива седеющих волос беззащитно подставлялась налетевшему ниоткуда холодному ветру.

– Чудо! Чудо! Господь явил руку свою! – истерический крик из толпы словно подстегнул группу захвата.

Профессионал тем и отличается от обычного человека, что работает почти на инстинктах. Не пытаясь ничего объяснять, Панфилов всем телом бросился на дверь, тогда как Одинцов вышибив ногой стекло, метнулся в сторону, чтобы занять более удобную позицию для стрельбы. В оконный проём была отлично видна цель, а палец уже мягко потянул собачку курка, и… здоровый рыжий котище, тупо ткнулся головой в сапог на уровне голени, подхалимски мурлыкая.

– Пошёл отсюда! Брысь, говорю! – момент для выстрела был упущен.

– Не стреляй! Не стреляй Саша!! Он сдаётся! – отец Пантелеймон метнулся к участковому, расправив крестом руки.

Лесник отбросил в сторону карабин и опустился на колени.

– Сидеть! – сухо щёлкнули наручники.

Воронцов опустив голову, страшно по-мужски завыл.

– Ну чё, гад, доигрался? – лицо «старлея» было мстительно багровым, – повой, повой… Скоро еще не так завоешь! Панфилов! Веди в машину. Да, позвони в район и скажи «отбой». Взяли голубчика. Одинцов! Проверь что с продавщицей и Прохоровым.

Он повернулся к священнику и медленно, очень медленно, произнёс:

– Не знаю я, уважаемый, есть Бог или нет, не в религиозной семье воспитывался, но в вашем случае – точно есть! Видел. А я привык верить своим глазам. Спасибо, отец!

– Верить или не верить – дело личное, – священник уступчиво наклонил голову, – Христос говорил: «Бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш придет». Благословляю тебя сын мой, будь справедлив и в помыслах честен.

Только сейчас стало заметно как он стар и немощен. Чуть пришаркивая, отец Пантелеймон повернул в сторону церкви и все деревенские, не только бабы, но и мужики, уважительно кланялись ему вслед.

– Да…, вот тебе и Дон Кихот!

«Старлей» потёр ладонью лоб и хмыкнул.

В это время в окно высунулся радостный Одинцов.

– Товарищ старший лейтенант! Пётр Семёнович! – его довольная физиономия вернула «старшого» к реальности, – Живы! И Воронцова, и Прохоров!

– И Прохоров?!

– Так точно! И Прохоров!

Старший опять покачал головой:

– Дон Кихот…, м-да.

ЭПИЛОГ

Кабинет старшего лейтенанта Ерёменко был скучен как любое казённое помещение. Стол, два стула, засохший от заталкиваемых в горшочек «бычков» цветок и непременный пузатый сейф. Истинным украшением милицейского интерьера была молодая женщина лет тридцати с небольшим. Она нервно перебирала пальцами платок, время от времени прикладывая его к заплаканным небесного цвета глазам. Ещё не отхлынувший после захвата, «старшой» искоса поглядывал на жену Воронцова, нетерпеливо постукивая по столу карандашом. Исписанный лист с её показаниями, никуда не годился. Курам на смех. Но ничего исправлять она не хотела.

– Так когда, ты говоришь, заменила ему патроны на холостые?

– Вчера, – Галина ещё ниже опустила голову, – когда он стал орать, что всем покажет. Угрожал. Мне, детям. Взбесился! Вот я, от греха подальше, и выкинула боевые заряды. Как чуяла!

– Ну-ну…

Почувствовав в недоверие в ерёминском голосе, Галина резко подняла голову и неожиданно горячо выпалила:

– Товарищ начальник! Да он неплохой мужик! Шальной только! Афганец. Две медали имеет! Это он из-за меня! Любит сильно! Он ещё до свадьбы вытворял кренделя! И мама моя говорила: «Ой, Галка, всем ревнивцам ревнивец». А если я его любила? И сейчас люблю! Я ж…

– Подожди, подожди Галина! – примирительно поднялась милицейская ладонь, – Не адвокатствуй. Ты вот что проясни. Как с Прохоровым-то получилось?

Голова женщины снова поникла:

– А что с Прохоровым…, наговоры это. В деревне, сами знаете, языки как помело. Треплют, чего сами не знают.

– Я не об этом! Как жив он остался?

– Так что, – в её глазах засветилась усмешка, или это «старшому» только показалось, – Гришка когда в него стрельнул, он со страху за прилавок и завалился. Обгадился даже… А когда падал – черепушкой прямо в стеллаж и сунулся. Ну, где банки с маринадами. И сомлел. Гришка то совсем ошалелый был. Пальнул ещё раз и успокоился. Думал – зашиб. А когда вы приехали – он на вас всё внимание, а этот Прохоров – возьми и очнись. Бежать хотел. А я ему и говорю: «Лежи тихо! Не двигайся! Может и пронесёт. Увидит что живой, добьёт».

– Понятно, – кивнул «старлей», – тактическая уловка.

– Что?

– Это я так. Продолжай.

– А чего продолжать, – шмыгнула Воронцова распухшим носом, – дальше вы сами знаете.

Она помолчала и вдруг исступлённо забормотала:

– А что с Гришей теперь будет, товарищ начальник? Не убил же никого, не ограбил. Ну, шишка у Прохорова, так заживет! Может, не засудят, а?

– Я, Галина Сергеевна, не судья, – вздохнул Ерёменко, – адвоката хорошего нужно. Только хорошие – не дешёво стоят. Вот так то!

– Ну что ж, значит, так тому и быть! – насупилась женщина.

– Ты о чём это?

– А? – она вынырнула откуда-то глубоко из своих мыслей, – да я о быке. О Никаноре нашем.

– А бык тут причём? – удивлённо сморщил брови старший лейтенант.

– Бык? Продам. Вот и деньги на адвоката. Ревнивцем ревнивца выкупать придётся!

– Да, история… – не удержавшись, хмыкнул хозяин кабинета, – ну так иди, Галина! Вопросов больше не имею.

Он задумчиво посмотрел ей в спину и вдруг, вспомнил то, что хотел спросить с самого начала:

– Постой! И всё-таки… – в глазах светился неподдельный интерес, – почему ты именно вчера подменила патроны? Ты говорила, он и раньше буянил и угрожал. Но почему именно вчера?

Помедлив, она достала из сумки, висевшей на плече, маленькое карманное зеркало и положила на стол.