На суше и на море

– Я ехидна? – возмутился Скуратов, оскорбленный в лучших чувствах. – Ну, погоди же…

Скуратов со злостью перехватил саблю другой рукой и вытащил из кармана свое любимое оружие – парочку свинцовых гирек на тонкой пеньковой веревке.

– Кажись, и впрямь свой, – удивился партизан, продолжая методично охаживать француза. – У меня свояк с такой вот штукой на тракте промышлял, пока не повесили. Тонкая работа – ба-альшого мастерства требует.

– Ну так стой, если я свой! – заорал Малюта.

– Не могу без приказа, – виновато признался мужик. – Мы, чай, порядок знаем. Вот старшой придет – тады шабаш.

– Зови старшого, – с трудом уворачиваясь от выпада в упор, отразил саблей чей-то палаш Малюта. – Зови, мать твою!

– Маменька дома остались, – с нежностью ответствовал двойник Поддубного, мощным ударом опрокидывая француза на землю. – Водичкой шаромыжников поит. Мышьячку от крыс разведет в ковшике и поит. Добить, что ли?

– Не надо, – раздался громовой голос, и в расступившемся проходе показался высокий статный мужчина в новом овчинном тулупе. – Личность, кажись, мне знакомая. Садко Акимыч, гляньте-ка!

Сквозь толпу к поверженному на землю французу с лыжной палкой в руках протиснулся вспотевший Новогородский. Для холопа – что требовалось от него легендой прикрытия – одет он был, прямо скажем, неподобающе. Можно даже сказать роскошно, в дорогое дворянское платье.

– Точно он, – без энтузиазма удивился Садко. – А второй где? Я ж три раза стрелял, шапку сшиб.

Предводитель партизан, холоп Новогородский и все остальные подняли глаза на Скуратова.

– Этот наш, – благодушно представил противника двойник Поддубного. – У него крутилка с гирьками, как у моего свояка. Свояк на тракте…

– Слышали уже, – грубо оборвал сослуживца Сусанин. – Ну, здравствуй, что ли, Малюта Лукьяныч… Не чаял уж и свидеться.

Герой Смутного времени неожиданно расчувствовался, промокнул толстым рукавом крокодильи слезы, отшвырнул в сторону вилы и полез обниматься. Скуратов объятия принял достойно, но сдержанно. Торопливость, с которой Сусанин расстался с вилами, ему пришлась очень не по душе.

Малюта слегка повел бровью, и схватывающий все на лету Сусанин мгновенно очистил поле битвы от посторонних. По всему чувствовалось, что дисциплина в его отряде была на высоте. К оглушенному Артаньяну подскочил партизанский лекарь, остальные, почтительно сняв шапки, откланялись и направились в лес.

– Будет жить, – с некоторым сожалением констатировал мужичий доктор. – Наверное. Я бы сделал на всякий случай трепанацию, но, думаю, и так очухается, если не помрет. Я могу идти?

– Ступай, – приказал Сусанин. – Кудеяру передай, чтобы подводу подослал и командование принял. Я – в город. И напомни всем нашим: вход к нам ворогу – рубль, а выход…

– Заказан, – заученно, но исключительно бодрым басом закончил лекарь. – На том стояла и стоять будет земля рузская!

– Молодец! – похвалил Сусанин подручного и повернулся к Скуратову. – За неточность цитаты извиняюсь, Малюта Лукьянович. Что-то с памятью моей стало…

– Это я заметил, – сурово процедил сквозь зубы Скуратов. – Ты вилы свои не потерял?

– Ой! – всплеснул и сокрушенно захлопал себя по ляжкам руками Сусанин. – Да неужели? Вот беда-то, беда…

– Не кудыхтай, – пресек стенания приятеля матерый контрразведчик. – Тащи сюда.

Сусанин молча отошел в сторону, достал, отряхнул от снега и виновато протянул начальству вилы, как положено, рукояткой вперед.

– Так-с, – скрупулезно пересчитывая зарубки и сбиваясь со счета, хмыкнул Скуратов. – Двести сорок шесть. А вот эта длинная – это кто?

– Генеральчик какой-то, – вздохнул Сусанин. – Говорят, любимец Бонапарта еще с Египта.

– Фамилия? – потребовал Скуратов, мысленно скривившись от неизбежного.

– Счас, – заторопился Сусанин, – извлекая из внутреннего кармана записную книжку. – Я пометил тут. Сейчас, одну минутку… Тут где-то…

– Дай сюда. – Скуратов выхватил блокнотик, облил его самогоном, поджег и бросил на снег. – В сущности, это непринципиально. Мало ли генералов под Москвой сгинуло. Да, смени рукоять от вил перед возвращением.

– Точно, – преданно поддакнул стоявший до сих пор в тени Садко. – Я ему то же говорил, Малюта Лукьянович.

– А ты молчи, холоп, – презрительно оборвал контрразведчик купца. – За демаскировку легенды – пять суток гауптвахты. И досрочный медосмотр у дантиста.

– За что к дантисту? – нервно, но искренне возмутился Садко, предусмотрительно не протестуя против «губы». – Я все строго по легенде…

– Да? – ехидно вопросил Скуратов, кивая Сусанину на подъехавшие дровни, отпуская возчика и кулем перекидывая тело француза на сено. – Холоп во главе повстанцев?

– А были прецеденты, – запротестовал Садко, обнаруживая познания, слегка выходящие за пределы комиксов. – И потом, я холоп беглый, раз мы разделились. Мстил господам за многовековое рабство и отмену Юрьева дня [11 - Юрьев день – день разрешенного перехода крепостных от одного хозяина к другому. Отменен в незапамятные времена. Ныне не существует.].

Скуратов скептически покосился на Сусанина, но тот только развел руками, признавая, что, в сущности, Садко прав.

– Беглый холоп в шитом золотом платье? – опять съехидничал Малюта.

– Пфе!.. – делано удивился Садко. – Да сплошь и рядом. Где вы видели бывшего холопа не в золоте? Да на любой тусовке…

– Хватит! – заорал Скуратов, смутно чувствуя, что победа в полемике от него ускользает. – Гауптвахта отменяется. Визит к дантисту остается. В город!

* * *

…Они втащили Артаньяна в комнату директора музея. Старик, охая и причитая, гостеприимно расстелил одеяло на антикварной кушетке и захлопотал у постели раненого. Между тем Садко, задержавшийся у воза, где лошадка питалась сеном из своей же подводы, перерыл всю повозку, но кокошника не обнаружил. Поднявшись наверх, он сокрушенно развел руками.

Скуратов кивнул – в дотошности новгородского купчины он не сомневался. Малюта встал у окна и, нервно барабаня пальцами по стеклу, задумался.

В дверь постучали.

– Мое почтение, – приветствовал их полицмейстер, с подозрением косясь на Садко. – Бушин моя фамилия. Рад вашему возвращению, господин капитан. Ваш подвиг на базарной площади войдет в историю города.

– Это точно, – заверил директор музея, обрабатывая марганцовкой ссадину на лбу француза. – Гарантирую-с.

Полицмейстер тем временем еще раз выразительно покосился на Садко.

– Не обращайте внимания, сударь, – уважительно здороваясь с полицмейстером, улыбнулся Скуратов. – Мой холоп при особо важном поручении. Тайная инспекция богоугодных учреждений. Мы, собственно, уже заканчиваем и отбываем в столицу. Не премину сообщить там о ваших личных заслугах перед боссом. Пардон, перед его величеством.

– Давно пора! – вытянулся по стойке «смирно» полицмейстер и чуть смутился. – Я в смысле учреждений. Воруют-с! Предлагаю учредить отдел исключительно по экономическим делам-с.

– Пишите рапорт, – посоветовал Скуратов, поворачиваясь к раненому. – Поспособствую лично. Вот, рекомендую – шевалье Артаньян, капитан. Француз, конечно, но человек чести и… Короче, обращаться как следует.

– Не извольте сомневаться, – заверил Бушин. – Поместим к обывателям. Расходы оплачу лично, раз по вашей рекомендации, ваше… Простите, не знаю титула-с.

– Просто граф, – кивнул Скуратов. – Но между нами – без церемоний. Значит, я могу быть спокоен?

– Да, граф, – раздался у двери нежный, мелодичный голос, при первых звуках которого Артаньян очнулся и широко распахнул глаза. – Я заберу шевалье в усадьбу нынче же к вечеру. Ручаюсь за его здоровье.