Они сражались за реальности

Результат спиритического сеанса превзошел все ожидания. Тучи затянули полнеба, и только полная луна – волчье солнышко – ярко светила на землю. Мертвенным синим светом замерцали гнилушки. Призрачная фигура в истлевшем саване выступила из сгустившегося сумрака под вековыми деревьями. Сиплый бас поинтересовался: «На какой ляд ты, смертный, потревожил покой генерала Каппеля?» Комиссар, превратившийся в каменную статую, был так потрясен тем, что у него впервые в жизни что-то получилось, что даже не обратил внимания на тельняшку, проглядывающую в прорехи грязной серо-белой ткани.

– По вашему приказанию прибыл! – по-военному коротко доложило привидение.

– А?!

– Вызывали, говорю?

– Мы же тебя закопали! – еле-еле смог выдавить из себя Фурманов.

– Значит, неглубоко,– невозмутимо пояснил призрак и почесался.– Заждались мы тебя, Митька. Многие там ждут не дождутся свидеться с тобой. Ну, пошли!

Комиссара переклинило. Он не мог вымолвить ни слова, только отрицательно мотал головой из стороны в сторону, как китайский болванчик.

– Пошли, кому говорю! – настаивал призрак генерала в простыне поверх тельняшки и неуставных бриджей, заправленных в щегольские сапоги.– Некогда мне с тобой лясы точить.– Теряя терпение, белогвардеец сердито прихлопнул комара на шее.

– И-и-извините, ошибочка вышла,– лепетал Фурманов, пятясь назад.– Вот уж вас, ваше благородие, я ни в коем случае не хотел тревожить. Мне другой был нужон!

– Ха! Ошибочка! Щас я тебе покажу ошибочку.– Привидение шагнуло вперед, протягивая руки и гася свечи носком сапога.

– А-а-а! – Бесстрашный Дмитрий Алексеевич не стал ждать, что ему сейчас покажут в темноте, и запетлял между деревьями, стремительно улепетывая подальше от проклятой поляны рощи Слез.

На его беду призрак попался настырный, как все белогвардейцы. Он долго гонялся за медиумом-любителем, ломясь сквозь кусты и завывая во всю луженую офицерскую глотку: «Взво-од, рассыпаться цепью! Обходи слева! По „товарищам“ картечью! Беглый о-о-огонь!..»

Каппель и после смерти остался педантичным воякой. Призрак громко улюлюкал и залихватским свистом гонял свою жертву через редкий лес, не давая роздыху. Комиссар метался, спасая душу, до самого рассвета. Вся роща Слез была истоптана сапогами. От зеленого дерна остались ошметки травы да растоптанные грибы, перемешанные с землей.

…Утром Фурманова нашли на верхушке старого дуба. У него заметно прибавилось седых волос на голове и в ушах. Он сидел на сучковатой ветке, крепко зажмурившись и мертвой хваткой обхватив ствол.

Слезть с дерева Фурманов отказался. Вековое дерево, укрывшее в листве комиссара, пришлось рубить. Лесной великан пережил не одну бурю и два нашествия хохлатых дятлов, но за то, что приютил комиссара, поплатился своей жизнью.

Обезумевший от страха атеист и богоборец громко каялся в мелких пакостях и почему-то собирался умирать. Когда топоры застучали по стволу, слова отходной молитвы комиссар уже не произносил, а почти выкрикивал, брызгая слюной на лесорубов.

Владимиров был удивлен: его тезка любил бравировать своим невежеством в делах религии и проповедовать дарвинизм. Он искренне считал английского ученого мужем Клары Цеткин. И даже немного огорчился, когда узнал, что это не так.

Заподозрить Фурманова в способности произносить слова молитвы и покаяния командир не смог бы ни за что.

С тех пор за комиссаром отряда закрепилось прозвище «краснокнижник». Так его называли исключительно за глаза, потому что связываться с ним никто не хотел.

…Комиссар проводил затуманившимся взглядом Маннергейма. Закончив разбор учений, маршал бережно свернул карту и теперь держал длинный бумажный рулон между коленей, не собираясь выпускать его из рук ни на минуту. Фурманову для выступления карта была без надобности. Он привычно взгромоздился на трибуну и задвинул речь.

Командир отряда подполковник Владимиров подпер щеку кулаком и неприязненно покосился на оратора. Его заместитель не отличался краткостью, а после снятия его с дуба начал говорить вообще пространно и слезливо.

Если бы командира спросили, какого мнения он о Дмитрии Андреевиче, то он бы честно сказал: «Всегда представлял себе комиссаров плечистыми, высокими, чуткими к людям. Наш – округлый, мягкотелый, чернявенький. Агроном или колхозный счетовод, а не комиссар. Знает, перед кем дверь открыть, а у кого перед носом захлопнуть. Все деньги, выделенные по статье „поощрение личного состава“, потратил на оформление наглядной агитации: образцы стрижек, правильное ношение доспехов. В Главк постоянно отправляет справки-объективки о состоянии высокого морального духа бойцов и командиров. Зачем, скажите, начальству знать о таких мелочах, как выходки Задова? Лева, отмечая возвращение из командировки, босиком танцевал на осколках разбитых бутылок из-под медовухи и при этом орал: „Я дипломированный йог, только что из Индии! Смотрите, любуйтесь, я здесь проездом!“ Когда той же ночью патруль остановил Задова, несущего горящий факел, он, вместо того чтобы предъявить документы, предложил патрульным продолжить праздник и по полной программе „позажигать“ в библиотеке. Долго потом над Владимировым глумилось начальство по связь-трюмо. Смех лощеных штабных дураков из Главка давно не задевал офицера. Привык. Но все равно, когда после комиссарских докладных-закладных куратор устраивал нагоняй, было обидно. Хуже и гаже бывало только от начальственной похвалы. А уж как говорит комиссар – умом тронуться можно: „Головы в тарелки не ложить!“, „В конспектах цитаты в красные рамочки обводить. И не от руки, а по линеечке или по пальцу!“ Любимое занятие – торговаться на рынке с торговками семечками. И такой человек имеет право служить вместе с нами! За отряд обидно!»

Командир флегматично раскручивал и закручивал вокруг указательного пальца цепочку с боцманской дудкой. Серебристый пропеллер с сердитым свистом нарезал круги в воздухе. Дмитрий Евгеньевич пробежал взглядом по залу. От командирского ока не укрылось, что половина собравшихся откровенно дрыхнет, развалившись на стульях, убаюканные монотонным «бу-бу-бу» с трибуны. Другие пока только впадали в ступор, собираясь последовать за товарищами в страну снов. Не собирался спать один Муромец, флегматично отколупывавший мелким гвоздиком засохшие пятна краски от кольчуги. Краска забила мелкие кольца и не поддавалась. Илья сердито сопел, упорно продолжая очищать доспехи.

Пора было заканчивать эту бесцельную тягомотину. Перед самым собранием из Главка поступило новое задание. На внеочередном сеансе связи куратор подчеркнул, что выполнение приказа очень важно для будущего или для прошлого – без разницы, сами понимать должны. Аналитики Главка рассчитали, что если разведгруппа благополучно доберется до точки назначения, то успех будет зависеть только от выучки и сообразительности десантников. Если что пойдет не по плану, то есть наперекосяк, то всегда можно послать вторую группу. Бойцов в отряде специального назначения Звездной Руси хватало, а в случае чего Главк обещал подбросить новичков.

В сознание командира просочился писклявый голосок выступающего: «…до каких пор будут вытаптывать газон перед штабом? Кто на плакатах подрисовал рога и закрасил усы былинным конникам?..» Не дождавшись ответа от бесстрастного зала, Фурманов продолжил:

– Стоящие перед нами цели и задачи обязывают нас ко многому. Да, нам приходится перестраиваться, совершенствоваться и углубляться. Время не стоит на месте. И мы не можем отставать от него. На этот счет поступило указание с самого верха! – Комиссар пристально посмотрел в потолок, плеснул из графина воды в стакан и жадно забулькал, элегантно отставив в сторону мизинец.

В зале громко всхрапнул Сусанин, мотнув забинтованной головой. На учениях он был пулеметчиком. С «максимом» он управлялся не менее ловко, чем с вилами, за что получил благодарность от начальства, а немцы пока только пообещали сказать отдельное горячее «спасибо» при личной встрече.

Комиссар, промочив пересохшее горло, уткнулся в лежащие перед ним листки бумаги и продолжил монотонное бубнение, как заезженная пластинка.

Командира неожиданно поразил приступ тоски от бессмысленности происходящего: время действительно не стоит на месте, а этот вот… талдычит об одном и том же день за днем, неделя за неделей. Неожиданно для самого себя командир бесцеремонно оборвал выступление:

– Никто не видел моего подчиненного в полосатой маечке, в ближайшем будущем – покойного? – Вращение цепочки вокруг пальца ускорилось. Маленький пропеллер без остановки резал воздух.

– Сидит в туалете! – выкрикнул из коридора в приоткрытую дверь дежурный Хохел. Опасаясь расправы за испорченную форму и доспехи, он благоразумно держался подальше от однополчан.– Не выходит!

– Позвольте продолжить? – недовольно спросил Фурманов, оторвавшись от бумажек. Он только-только вошел в демагогический раж и собирался вскрыть еще многие недостатки, пользуясь подвернувшимся случаем. Когда-то еще представится такая возможность!

– Не позволю! – Командир ударил кулаком по столу.– Тут нарисовалась интересная командировка для особо одаренных. Враг любит неподготовленных и трусливых. Поэтому направим самых отморо… лучших из лучших! На задание отправляются Кузнецов, Задов и… Садко. Командиром группы назначен обер-лейтенант… тьфу ты! Николай старший.– Владимиров обвел тяжелым взглядом проснувшийся зал.– Запомните хорошенько: мы – главный калибр для точечного исправления реальностей. Всегда кто-то должен сдохнуть, чтобы остальные жили. Диалектика!

Владимиров быстро расставил точки над «i» и облегченно вздохнул: совещание закончилось, группа сформирована.

– На сборы – два часа. Экипировку и снаряжение получите на складе. Инструктаж и подробности задания – у карусели. Разойдись!

Он хотел еще кое-что сказать, очень важное, но в последний момент передумал. У командира отряда Звездной Руси не шел из головы разговор со старым приятелем, служившим в Главке. Друг поздравил его второго августа с профессиональным праздником, а заодно и слил все сплетни для служебного пользования.

Оказывается, офицеры оперативного отдела уже давно забрасывают начальство рапортами о невозможности попасть в некоторые реальности. Они попросту пропали из времени. Связаться с агентами по связь-блюдцам стало невозможно. Берестяные туески с шифрограммами возвращаются с пометкой «Такой адресат не значится». Командование все справки-объективки добросовестно кладет под сукно до лучших времен.

Следом за оперативниками заволновались аналитики из научного отдела полевых исследований. Они в один голос стали предупреждать об опасности. Раньше никто не думал о беде, хотя риск был необычайно велик из-за невероятного количества солнечной маны и лунной праны, составляющих энергетический потенциал Аркаима-Лукоморского, который требовался для успешной переброски разведывательно-десантных групп. Оказалось, нельзя безнаказанно манипулировать силами, способными нарушить стабильное равновесие времени и пространства.

По правде говоря, на аналитиков всегда смотрели как на специалистов широкого профиля. Попросту говоря, свысока.

В конце концов, некоторые аналитики договорились до полной ереси. Объясняя в приватной беседе складывающуюся ситуацию начальству Главка, они прибегли к аналогии. «Представьте себе,– говорили ученые,– Мироздание в виде воздушного шарика. Мы находимся в некой точке на его внутренней поверхности. Приложив значительную энергию праны-маны в определенном направлении, мы можем проткнуть в шарике крохотное отверстие и выбраться наружу к следующему шару. Если отверстие недостаточно, есть риск застрять в стенке. При избыточной деформации в шарике может возникнуть постоянное отверстие. В этом случае он либо лопнет, либо медленно опадет. Из прокола медленно вытекут пространство, материя, время. Коррекция реальностей может внести глобальное искажение пространства и времени, изменяя цепь причин и следствий Вселенной. Ветер времени от исправленных реальностей может превратиться в бурю, стирающую следы вмешательства. Мироздание будет защищаться, „закукливая“ измененные миры». Выбор у генералов оказался невелик – лопнувший или опавший детский шарик. Одна только мысль не сулила ничего приятного.

Постоянная опасность была их непременным спутником на протяжении всей службы. На нее попросту перестали обращать внимание. У людей с лампасами на штанах всегда было извращенное понятие о времени и ученых. Они мыслили линейно. А время – вещь сложная, это живая ткань, и ее, оказывается, легко порвать. Начальство никогда не вникало в долгосрочные прогнозы. Оно привыкло, не вдаваясь в подробности, указывать, какие операции следует проводить. А парни из разведки всегда считали себя всезнайками, и в половине случаев ошибались.

Руководство психануло. Уничтожение реальностей показалось делом самоубийственным. И тут, как всегда очень кстати, выяснилось, что конкуренты по коррекции реальностей сталкиваются с подобными явлениями. Начальство задумалось, а потом отправило яйцеголовых паникеров в Богом забытую реальность следить за миграциями гигантских акул-людоедов.

«Пространство исправлять – реальности терять»,– разглядывая свое отражение в штабном зеркале трюмо-связи, мрачно заметил после беседы с приятелем командир отряда. Праздничное настроение незаметно улетучилось, уступив место настороженности. Самым интересным в этой истории было то, что Владимиров никак не мог повлиять на складывающуюся ситуацию. Об этом разговоре он решил никому пока не говорить, даже Скуратову.

Садко вместе с Задовым скучали, облокотясь о помост карусели. Приятели коротали время, лузгая семечки и сплевывая шелуху на чистый асфальт плаца. Кузнецов стоял немного в стороне, чтобы не испачкать китель о пыльные доски отрядного транспорта.

Николай аккуратно набивал папиросами платиновый под алюминий портсигар. Он собирался подцепить ногтем очередную папиросу из открытой пачки, когда его внимание привлекло хлопанье крыльев. Командир группы поднял голову. На крыше карусели сидел попугай. Перья пернатого красавца переливались всеми цветами радуги. Звали попугая Пафнутием, попросту – Пашей. Паша попал в отряд случайно. Его подарили еще птенцом мэру Лукоморья Святогору на День города. Позже выяснилось, что у него аллергия на городской воздух. Попугайчик чах и хирел на глазах: оперение потускнело, хвост полинял. Птичку было жалко, и мэр передал подарок начальнику отдела боевой зооподдержки Дурову. Старый дрессировщик птенца выходил, выкармливая с ложечки. Паша пошел на поправку и незаметно вырос в здоровенного попугая с твердым черным клювом. Свой прокорм и человеческую заботу он отрабатывал на все сто процентов. Пафнутий днем облетал территорию отряда. Заметив посторонних, он на всех парусах летел к дежурному и голосом командира ядовито осведомлялся: «Спишь, зараза? А враг не дре-э-млет!» Мало того что он знал множество слов, он еще ловко складывал целые фразы. Паша научился подражать интонациям людей. Некоторым словам его никто специально не учил, хотя было сразу понятно, откуда он взял тот или иной перл.

Ночью Пашу меняли на боевом посту соседи по живому уголку. На патрулирование периметра базы выпускали стаю боевых енотов-полоскунов. Если они в темноте обнаруживали постороннего, то накидывались всем скопом, срывали с несчастного всю одежду, кроме обуви и носков, и убегали в отрядную душевую замачивать. Животные в темноте видели плохо и своих от чужих не отличали. Когда кто-то из отрядников решал привести форму в порядок, то просто шел ночью прогуляться у забора, а утром развешивал одежду на просушку.

…Пафнутий переступил когтистыми лапами по краю крыши и елейным голосом начальника склада спросил Кузнецова: «Што, шоколадку кушаешь?» Воспитанный интеллигентным дрессировщиком дореволюционной школы, попугай никогда не опускался до банального выклянчивания сладостей, до которых был большим охотником. Он внимательно смотрел на обер-лейтенанта умными глазами сверху вниз.

Николай широко улыбнулся и, отрицательно покачав головой, показал птице открытый портсигар с папиросами. Попугай прикрыл глаза и менторским голосом проинформировал: «Минздрав реальности предупреждает: курение не приносит пользы вашему здоровью».

– Семечки будешь? – спросил командир отправляемой разведгруппы.

Паша нахохлился и сделал вид, что в упор не замечает собеседника. Дулся он недолго. Птичья гордость быстро дала трещину. Семечки так семечки!