Душеллект

– Алло! Алло! Вы меня услышали?

– Виталий Кузьмич, – преодолевая спазм в горле, прохрипела Инга. – но я не понимаю, откуда там взялась эта лавина? Ведь рядом нет никаких гор.

– Никто не знает…

– Но может, они потом как-то откопаются и выкарабкаются?

– Данные со спутника показали, что станцию накрыло пятидесятиметровым слоем снега. И еще этот слой… Алло… Алло…

– Алло, Виталий Кузьмич! Алло, вы меня слышите?

Но связь окончательно прервалась.

***

Инга медленно, почти наощупь, пробиралась по палубе.

Полнейшая безучастность к окружающему.

Перед внутренним взором постоянно мигает одна и та же цифра: 50. Это же высота семнадцатиэтажного дома!

***

Инга не помнила, как добралась до своей каюты и сколько запихнула в себя таблеток успокоительного.

«Этого просто не может быть, – твердила она себе, сидя в кресле. – Этого просто не может быть. Кузьмич не то хотел сказать. Я не то услышала. Этого просто не может быть. Надо успокоиться. Когда появится связь, еще раз у него всё уточню. Не верю, что всё так безнадежно. Почему? Да потому что этого просто не может быть. Только не с Глебом!»

Осознавая все больше это страшное известие, Инга почувствовала дикое желание прокричать вслух свой протест. Она уже попыталась было открыть рот. Но тут же вспомнила, что почти полностью потеряла голос. Теперь и дышать-то с трудом удавалось.

«Это какая-то ловушка! Надо же такому было случиться, когда я одна почти на краю света. Вокруг чужие люди. Поговорить не с кем. И даже телефон не работает».

Размышляя об этом, Инга вдруг услышала, что ее губы сами собой шепчут: «Глеба больше нет. Глеба больше нет. Глеба больше нет».

Бездонная трясина под названием «Глеба больше нет» с каждой минутой засасывала ее всё глубже.

В какой-то момент Инга очнулась от резкой боли в левой руке и посмотрела на ладонь. Оказывается, она и не заметила, что уже несколько минут со всей силы давит ногтем большого пальца на подушечку указательного.

Не отрывая взгляд, Инга заставила себя медленно разжать пальцы. На указательном остался настолько глубокий след, что еще минута и из него пошла бы кровь.

Инга с трудом достала из сумки ноутбук. Нужно постараться переключить внимание.

Перед глазами быстро пробежали первые главы рукописи, в которых она подробно описывала жизнь тех, кто после природных катаклизмов решил никуда не уезжать с насиженных мест.

Насколько раньше всё это казалось ей важным, настолько же теперь показалась никчемным.

«И кому это нужно? – думала Инга. – Не знаю. Но точно не мне. А что нужно мне?»

Она откинула голову назад и закрыла глаза. Обволакивающей виски тяжестью разлился голос Елены Камбуровой:

Жизнь драгоценна, да выжить непросто!

Тень моя, тень на холодной стене.

Короток путь от весны до погоста…

Дождик осенний, поплачь обо мне.[3 - «Дождик осенний, поплачь обо мне», музыка Исаака Шварца, слова Булата Окуджавы.]

«Почему именно эта песня? – подумала Инга. – Ведь я ее только один раз слышала. Нет, нет, только не волнуйся. Или хочешь снова получить в живот? Где таблетки?»

Она судорожно открыла рядом стоявшую баночку и проглотила еще две капсулы, запивая водой.

«Это конец, я больше не могу жить без успокоительного. А разве я теперь живу? Похоже, что уже нет. Так, всего лишь существую, словно бледная тень самой себя: без мыслей, без чувств и без всякого смысла? Как же быстро всё меняется! Когда же подействует?»

В этот момент она заметила высунувшийся из сумки краешек книги, которую недавно решила снова перечитать. Возможно, это теперь как раз то, что поможет продержаться?

«Уже потом, оглядываясь назад, Джулиус понял, что именно с этой фразы, с этого самого момента кончилась его прежняя беззаботная жизнь, и смерть, до того невидимая, предстала перед ним во всем своем отвратительном обличии».[4 - Ирвин Ялом «Шопенгауэр как лекарство».]

«Нет, нет, уважаемый профессор. – Инга отложила в сторону книгу. – Точнее, я согласна с вашим индивидуальным подходом к каждому пациенту, независимо от специфики его личности. Согласна и с необходимостью налаживания прочных межличностных взаимоотношений „здесь и сейчас“ для достижения максимальной степени взаимной откровенности. Но, поймите, мне теперь так нужна хоть капля живой помощи, а вы все пичкаете меня какими-то малозначительными фактами из вашей практики. Нет, нет. Всё не то».

Расстроившись ещё больше, Инга взяла в руку закладку с последней страницы, где обычно хранила ее во время чтения. Да и никакая это была не закладка, а маленькая открытка с улетающими в небо журавлями, на обратной стороне которой Глеб, в надежде таким образом поддержать ее на время их двухмесячной разлуки, написал: «…это всего лишь очередная командировка, не расстраивайся. Нам с тобой даже не придется ждать новой встречи в следующей жизни…»

«Вот вы говорите про взаимные откровения, – сама того не желая, продолжила спорить Инга. – Да, всё это замечательно, господин профессор. А как насчёт степени соответствия глубины полученного опыта? Я считаю, что если ты сам не прожил, не ощутил, не прочувствовал то, о чем тебе рассказывает другой человек, то до конца вы с ним друг друга никогда не поймете. И чем же вы могли бы сейчас поделиться со мной? Есть ли у вас что-то настолько же сильное? Потому что слабое вряд ли мне поможет. Вам вот так вот средь бела дня сообщали о смерти жены? А если нет, то какой мне прок от всех ваших слов?»

Инга посмотрела в круглый иллюминатор. Волны Анадырского залива уныло катились в сторону горизонта.

«Анадырский, не Анадырский. Какая разница? Миллионы лет все было точно так же. И ничего с тех пор не изменилось независимо от того, что люди открыли это место».

Инга перевела взгляд на небо. Тяжелые тучи и ни намека на просвет.

Она встала и принялась ходить из угла в угол своей крошечной каюты: четыре шага вперед, четыре назад.

«Глеб, что мне делать? Я теперь словно внезапно оборванная мысль, потому что что-то изменилось. Что-то? Да все, совершенно все изменилось! Объясни мне, как такое могло случиться? Как ты мог допустить, что все самое дорогое в моей, в нашей жизни, завалило какой-то лавиной: порывы, стремления, мечты, моменты, ради которых стоит жить? Сейчас у меня такое чувство, что я и сама погибла вместе с тобой. И ничего, понимаешь, абсолютно ничего больше нет. Я так не могу. Глеб, где ты?»

Она села на диван, положила на колени книгу и, не моргая, уставилась в нее. Что толку бесконечно гонять по кругу одни и те же вопросы?

Однако теперь они вращались независимо от нее.

«Скажу, как есть. Я не верю, что тебя больше нет. Я не видела тебя мертвым. Не было и никаких похорон, этого традиционного финала любой человеческой жизни. Поэтому лучше я буду, как прежде, продолжать разговаривать с тобой, как будто ты ушел в очередную экспедицию, с которой пока нет связи. Да, понимаю: все это бред. Но в данный момент я не могу иначе».

В голове вновь зазвучало:

Все мы в руках у молвы и фортуны.

Тень моя, тень на холодной стене.

Лютни уж нет, но звучат ее струны…

Дождик осенний, поплачь обо мне.