Собирание игры. Книга третья. Петушки-Зазеркалье

О, если б вы знали, как дорог

У Чёрного моря явившийся мне

В цветущих акациях город,

В цветущих акациях город…

У Чёрного моря…

– Ах, славно! Славно у тебя тут, Саввик! – Гоша-«Кит» поднял бокал шампанского «Просекко».

Они уже выпили одну бутылку шампанского «Одесса» и одну шампанского «Киев».

– За встречу! За Одессу! За эту вечную песню нашей любви к родной Одессе! – Савва Арсеньевич выпил и поставил пустой бокал на рояль, подцепив вилочкой кусочек сыра.

Именно так, начиная каждую встречу с этой песни и исполняя её за вечер не менее трёх раз, старые друзья сидели на втором этаже дачи Черского уже третий час. Савва играл, а Григорий пел. И пел красиво, с трепетной красотой тембра и широтой диапазона Паваротти. Однако был и недостаток. Имея прозвище «Кит» (и от фамилии Китаврасов, и от схожести с телосложением кита), Гоша уступал в весе и росте итальянцу. Весил он лишь 137 кг, а росточком был 189 см. Однако к концу этого весёлого, хмельного и праздничного вечера, уничтожившего в хлам всё несовершенство мира, произошла характерная неправильность: вес и рост Гришки сильно преувеличились. Да, определённая «гордынюшка» была свойственна литератору и журналюге Григорию Фёдоровичу. Сейчас он весь как-то раздулся. А не нужно столько пить и есть! Ну зачем вот гость «слопал» столько мяса и устриц? Зачем его седая, короткостриженная голова, посаженная на «бычью» шею, да ещё с каким-то «горбом» сзади, сейчас пучила глаза и дула губы? Это ей, голове, совершенно «не шло»! Вот ноздри раздувать – это было мило! Это подчёркивало бессознательно-экзистенциальную сингулярность застолья, когда «гордынюшка» переходит в «гораздость». Ну, а уж «гораздость» в «дурёж»… Непременнейше! Кто понимет…

Такой день друзья называли «День на дне, или Блямсдэй». А вечер – «Вечер на рее». Да, их подсознание то уходило на дно, а то всплывало «китом», а сознание свободным парусом болталось на реях краткой праздности. Иной раз оно хотело совсем уже «отвязаться» и превратиться в пиратский флаг. Но как всегда – настоящей «гораздости» мешало высшее образование. И «углупиться» в праздность очень даже мешало: у них были мысли. И они обменивались. Сейчас в круг их бесед попадали то Леопольд Блум, то Кот Леопольд… Конечно же, имя Леопольд не могло не подтянуть к себе Захер-Мазоха. Нет, мы не намекаем, за какое место его подтягивали… Будем считать, что за «фон». Леопольд Фон За-хер-Мазох. На «фон» и «захер» сразу отзывался и Сэмюэл Беккет… На запашок абсурда кто только ни пёр! Разумеется захаживал Альфред Хичкок, похожий на захлебнувшегося болотной водой Дуремара. По этой причине, видимо, он был наполнен «трепетом» (то бишь, триллером) и был «подвешен» за петлю «тревоги ожидания» (то бишь саспенса). Ясно, что эта модерновость булькала у него в мозгах и в животе. Круг бесед не мог быть замкнут без Жана Мари Люсьена Пьера Ануя. Причём его образ «оттопыривался» более Жаном и Пьером, нежели Мари. Ну не простой же автор! Может поднять, например, «розово-голубые» темы. Поднять, да как бросить! Ну ясно куда – в «Бурный поток»… Литература каждые пятьдесят лет, говорят математики, должна «просраться» до пустого множества. И тогда новый, чистый анус «выдаёт на гора» нового «Ануя». Было же: взяло и выдало в Латинской Америке всех этих «Хулио Кортасаров». И те, чуть что, сразу в сюр! И Жан Кокто, и Кафка им не указ! Эх, жаль, что наших «сорокиных» с «пелевиными» они не знают! Вот бы насладились!

Разумеется, что теперешний стёб Саввика и Жорика (так Савва называл Гришу после ужина), был не только по причине употребления столь «мужественных» имён «Леопольдов» и прочих «Люсьенов» с «Альфредами». Черский только недавно прочёл новый роман Китаврасова, который неожиданно для почитателей пера Григория Фёдоровича, оказался в полистилистике жанров: и постмодернизма, и абсурда, и сюра. Но более всего – это психологический триллер. Написан роман дерзко, с намеренным эпатажем и желанием шокировать читателя! Но, разумеется, не пошленькой «клубничкой», а болевым ударом в совесть.

Сейчас друзья сидели в «овальном кабинете» и трепались. Душевно, не позволяя пустой глубокомысленности мешать хорошей беседе «тёртых» в искусстве профессионалов. Этот «овальный кабинет» был любимым местом и хозяина, и гостя. Отец Саввы построил его на втором этаже дома. В плане он имел вид эллипса. Стены – дюраль и стекло. Сверху крыша в виде парящей чайки. Из дюралевой обрешётки и толстого оргстекла. Прочно, воздушно и очень красиво! Ощущение света и полёта! А уют создавали двойные шторы: тонкие шёлковые белые и более плотные голубые. Внутри кабинета по периметру стояли: рояль, два дивана, четыре венских кресла и письменный стол. Сейчас на письменном столе стояли закуски, а бутылки с напитками, бокалы, стопочки и фужеры – на рояле. На рояле же стоял тяжёлый старинный бронзовый подсвечник. На столе – лампа с зелёным абажуром. И люстра в центре потолка тоже была в виде зелёного абажура, только из шёлковой ткани. И подсвечник, и лампа, и люстра помнили ещё молодого деда Саввы, Игоря Елисеевича Черского, которому и прослужили до его смерти, и были унаследованы отцом Арсением Игоревичем.

Такие вещи, как эти светильники, как фамильное серебро или семейные альбомы, как разные другие предметы на даче и не были собственно просто предметами. Это были «светлячки-хранители» Рода! Духа его… И когда стемнеет и эти «светлячки» зажгутся, «овальный кабинет» будет казаться небесным кораблём пришельцев, но не чужих каких-то инопланетян, а своих «ушедших пришельцев»!

Черский задержал нож в створках раковины устрицы. Медленно затем подрезал мышцу моллюска и рассеянно посмотрел на Григория. Сказал задумчиво и странно:

– Устрицы – драма и драматургия Чехова. Его жизни… Его смерти…

– Ты как будто не держишь этого гения в «своих»? Чего вдруг?

– Не так просто… Я не считаю его «светлячком», дарящим читателю свет надежды… Я сейчас не об этом… Футляр! Вагон! Устрица – слизняк в «футляре»!… Душно здесь стало… Проветрим… Пойдём вниз, на террасу… Там продолжим…

– Идём, конечно. – «Кит» внимательно вгляделся в друга.

На террасе действительно хорошо продувало вечерним ветром.

– И что Чехов? – осторожно и с некоторой, вдруг появившейся тревогой за Савву, спросил Гаррик.

Гарриком Гриша становился, когда проявлял искреннюю заботу о ком-то или о чём-то. Но если разговор затрагивал литературные вопросы, любимые темы в искусстве вообще, Гаррик превращался в Гарри! Он делал то печальное, то сердитое, то глумливое лицо. Если глумливое, то дополнительно к этому его левый глаз становился «тухлым» и «Кит» начинал сильно напоминать тётю Симу с улицы Гоголя, что торговала «сэмачками». С друзьями, правда, Гоша крайне редко бывал Гарри. Это было чаще на его телепередаче, когда за круглым столом оказывались один-два дурака. Не воспользоваться такой удачей и «посадить» этих псевдоумников «в лужу» было бы непростительно. И для рейтинга тоже…

– Потом… потом… – Савва, однако, продолжал как-то странно смотреть сквозь Гришу.

На самом деле он прикидывал и выжидал тот момент, когда друг созреет для главной части беседы. Это бывало перед граппой или лимончелло, которые киевлянин любил. Прежде он обычно выпивал граммов четыреста лимончелло, а уже в самом конце следовал итальянской традиции «замахнуть» граммов двести граппы.

Автору следует честно признаться, что и сейчас «замахивал» упомянутое количество алкоголя в основном Китаврасов. Черский и вполовину не «дотягивал» обычной нормы писателя.

И вот Савва Арсеньевич связно и довольно обстоятельно, но не вдаваясь в излишние подробности, рассказал, о том, что произошло с ним в Берне, Монтрё и Альпах. Он, разумеется, рассказал и о Хироне-«Кащее», и о КГБ, и о Мартине. Каким невероятным образом ему удалось отыскать могилу Елисея Стефановича! О гениальных мистериях прадеда (да и о своих в этом жанре) он говорил Гоше раньше. И даже ещё полгода тому назад подарил пробную запись трёх мистерий Елисея и пары своих. По сути, друг был первым из близкого круга слушатель этих вещей. И кто клятвенно заверил музыканта, что более ничьи уши не услышат этого. До получения разрешения от Саввы.

– Невероятно! – «Китёнок» на всём протяжении рассказа то вскакивал, то бухался в «венское» кресло. Так, что ажурные плетения скрипели на последнем вздохе. – Ты прав: эттто не просто везение! Нет! Это, как ты и говоришь… «чтение» по записанному в Скрижалях… Бл…! Точно: этот твой «Кащей» – поводырь! Волшебный! Хм… Кто: он или Он запустил механизмы?! Кто, кому и что предъявил? Очень метафорично: «жизнь на предъявителя»… И это… Очень умное: «Собирание Игры, Собирание Рода». И я вижу ещё – он выпучил глаза и сначала только беззвучно пошевелил губами. А потом – Ещё! Тут больше!

– Да, Гога! Больше! Но это я пока не могу зацепить! Не получается понять даже; где это в моей башке?

– Подожди… Подожди… Поодоожди… – Григорий замер с прижатой ко лбу стопкой. Он словно хотел угостить подсознание, чтобы оттуда извлечь нечто важное, но пока неуловимое сознанием. Скользко! Не ухватить!

– Вот! Ухватил! Журнал! Не мой – «У камелька»! Малотиражный тоже… Совсем для своих! – литератор опять «рыбой-китом» зашевелил беззвучными губами… – Фу ты! Знаешь, Савва, мне сейчас показалась… Тут какая-то странноватая история… Хм… И история эта связанна с твоей… Находкой! Да-да! Непонятно, но я чую… Образ соткался… А образы меня не обманывают… Сейчас… Сейчас объясню…

Таким «гостям», как мыслеобразам, посланным неведомо кем, подаренным тебе чьей-то щедрой и всесильной волей, всегда очень радуешься. И пусть они приходят чаще незваными, и заходят, не постучав, – они долгожданны! Ты же держал дверь незапертой, да и привораживал помалу…

– Да говори же! – воскликнул Савва Арсеньевич, почувствовав «заражение» от взволнованного интуита.

– Так вот… Ко мне в редакцию явился… э…, в первых числах марта, кажется… Да, накануне твоего дня рождения…, я собирался как раз к тебе… один инте-ре-сней-ший субъект… Объект! Глаза, всё лицо,… все повадки очччень непростого человека! Волхва! И этот Волхв принёс-таки весть! – пауза, рюмашка – Они, в редакции этого «У камелька» обсудили какие-то мои статьи… Вообще ранее опубликованное… Понравилось… Хм… Своих авторов они приглашают лично, в личной беседе… Вот он и явился ко мне… Пригласить… Этот,… ах да, его зовут Андрей Петрович Цельнов, попросил дать в их журнал пару моих статеек на темы «Алхимия и мистицизм в постмодернизме»… Но без обычных «вопросов литературы»…, все эти «бла-бла-бла»: тропы, полистилистические фигуры… и прочее… Нет – фигуры на тропе! Сочинители-иллюзионисты слова… Ну я выдал парочку: «От чего бы запил Герман Гессе» и «Веничка и Кафка отрезают ухо Чеширскому Коту»… Хрень-бред, конечно, но блюдо приготовлено по-университетски!… Хм… А на днях пришла бандероль с авторским экземпляром… Хм, вот откуда взяли домашний адрес? Эх, я забыл взять с собой… Похвастать перед тобой! Дааа… Весь номер – пиршество для ума! Пирдуха!… Подожди, не перебивай…

Там у них в каждой статье – некая тайна… Не просто чары и мощь оккультизма… Там некий… э… Орден Средневековья! Да! Избранничество и элитарность! Но… без «фиги в кармане»… Например, статья самого Андрея Петровича «Термиты за компьютерами. Рассеянное сознание». Угроза оцифрованности, дичайший поток информации, отупление и бездушие… Ну, ясно… Они, колдуны эти, у себя на Волхове (ха, волхвы на Волхове!) в некоем Целительском центре… э, возвращают свежесть мыслеобразов, что ли… Что разрушено глобализацией и вытеснено интернет-психологией… Дааа… Вторая статья: «Кьеркегор на уроке Лао». Автор – эзотерик-философ Александр Юсов. Он пытается структурировать потоки экзистенциальных вибраций… Хм, вытаскивать людей из ловушек бытия, собирать и усаживать за… «Светлым Столом Созидания»… Ну, как-то так… В общем – «Восток», штука тонкая… Суфии там у него танцуют! И третья тоже вроде о структурализме: «Несоединимое и Собирание Игры: «Репка». Тут автор – главный редактор, Матвей Корнеевич Софьин. Умён, как чёрт! И не очень-то «прячется»! Его интересуют Игры, их модели, их собирание. И собирание игроков! Он прямо пишет о необходимости собирания в духовно-научно-культурных Центрах (Орденах, Братствах…) исключительно одарённых личностей, «благородных одиночек», как он выражается «… с мозгами»… э…, не способных жить в стае, тех, у кого стая – внутри»… Одиночка страстный, горделивый, но одновременно скромный и простой в потреблении, точно монах. Понимаешь: пытливый и смятённый ум не может творить свободно в теперешнем социуме. Обречённом! Вызовы теперешние не по зубам политиканам! Понимаешь, Савва, они, именно они, эти пацаны, берегут тончайшую и драгоценнейшую связь времён!

– Очччень интересно… Поздравляю! Ты – в обойме… Своих…, избранных… Но причём…

– Не всё! Вот к чему я веду… – Григорий Фёдорович внимательно посмотрел прямо в глаза другу – Этот Андрей расспрашивал у меня… Так, исподволь, об интересных людях в Одессе… Типа для журнала… О моих знакомых… Я и назвал тебя! Характеризовал… Кого же ещё?!

– Благодарю…

– А он возьми и прожги меня своими глазами «мертвеца»… Я должен сказать тебе, что видок у него… такой, равнодушно-брезгливый… А тут! Я почувствовал дрожь! Даже… хм…, какое-то паническое, мальчишеское смущение… И спрашивает:

– А этот Черский – сталкер? Одиссей?

– Странно… Я и рассказал о твоих планах поиска Елисея-Одиссея… Так…, обмолвился… Львов, затем, вероятно, Берн… Более-то я отозвался о твоей музыке…, о Мистериях… Буквально в нескольких фразах. Знаешь – при упоминании Берна он как-то оживился, что-ли, изобразил некое подобие улыбки и сказал…, опять загадочно:

– Да? Берн? Берн – это хорошо… Это нам подходит… А вот Львов пока… – гость сделал паузу и сказал в своём духе – Берн – это интересно! Каждый пловец когда-нибудь попадает в сеть Ар… То ли фамилия, то ли…

– Аре – река в Берне, Арецкий – мой бернский Хирон-«Кащей». Так как? Вспомни!

– Не могу…

– И что ты… Ты связываешь эти истории: находку могилы Елисея, Арецкого и этого Андрея?

– Сейчас – несомненно!

– А тогда? Почему тогда мне не рассказал? Был ведь сразу после этой встречи с Андреем Петровичем у меня. Три ведь дня «отмечали»… мой день рождения… Ах, да… Твой новый роман… Ты всё о нём говорил…

– А ты о своих Мистериях… И более ты о Львове… Ты более на Львов уповал… в поисках… А Берн – так…, без энтузиазма… – «Кит» выпил и вновь как-то уж слишком внимательно «уставился» на Савву. Думая об Андрее:

– Хватка у этого Андрея… Скажу я тебе! Коготь и клык! Я даже имел мыслишку: а не офицер ли он ГРУ? На очень секретном и важном спецзадании… Владеющий всем: и месмеризмом, и…

Черский встал и произнёс:

– Устал я что-то… Пойдём-ка, Гога, прошвырнёмся по лощине до моря… А то этот… месмеризм…

Он не договорил. Раздался звонок на сотовом: