Дровосек, или Человек, сумевший наломать дров. Книга вторая

Но эта наглая рожа, с такими же поступками по отношению к другим людям, естественно не из тех, кто за свои не дисциплинированные действия хочет отвечать, и как только Алекс сумел оторваться от стенки, куда он был так неожиданно перенаправлен этим наглецом, то он только и смог увидеть, так это убегающую спину этого наглеца. Ну а раз с него спросить не представляется возможным, а что уж говорить о том, чтобы посмотреть в его бесстыжие глаза, то у Алекса появляются вопросы к Секунду, который однозначно видел эту наглую рожу и специально его не предупредил о надвигающейся со спины опасности.

И Алекс бы немедленно потребовал от Секунда объяснений такому своему поведению и тому бы скорей всего, было бы недостаточно сказать в своё оправдание, что мол, толкают одни, а объяснения этим поступкам требуют от других, но Секунд предупредил возмущение Алекса, перенаправив его внимание в ту сторону, откуда появился этот наглый тип.

– Внимание. – Тихо проговорил Секунд и, приложив к своему носу указательный палец, таким образом поворачивает своё лицо в ту сторону, откуда заявился этот наглец и куда требовалось сейчас внимать. Алекс, пойманный на рефлексы, ничего не может поделать, как повернутся туда же, где и видит то, на что решил обратить его внимание Секунд.

И если одно из представившихся на обозрение Алекса действующих лиц, Алекс сразу узнал, это был Неимовер, страшный в своём гневе, в котором он, судя по его буквально страшному и некрасивому лицу, сейчас и находился, то второе лицо этой разворачивающейся на их глазах трагедии, Алекс пока не видел, по причине того, что оно находилось где-то там, в глубине какого-то помещения, в которое вела выходящая в коридор дверь, перед которой сейчас стоял, видимо совсем недавно выскочивший оттуда, уже упомянутый Неимовер.

Ну а вот так сразу, трудно понять, что всё-таки заставило Неимовера так преобразиться в невероятно некрасивого и страшного человека, хотя он и так не блистал особенно красотой и по большому счёту, был малосимпатичным малым (и это не фигурально сказано). И Алексу, как впрочем и Секунду, оставалось только догадываться об этом; ну или в крайнем случае до вообразить.

– Наверняка женщина. – Решил для себя Алекс. Ну а Секунд, хоть и также думал, но он плюс ко всему, куда как шире на это смотрел и поэтому высказался на этот счёт более глубоко. – Высокие отношения без трагедии и не могут так называться. А мир искусства без них и не может полноценно существовать. – Что тут же получило своё деятельное подтверждение со стороны тех дверей, куда с такой невыносимостью гневно смотрел и крайне выразительным способом вёл на таких ультраповышенных тонах разговор, что ничего нельзя было разобрать из сказанного, чёрный как мавр Неимовер.

Ну а Алекс, как человек находящийся пока что в звании самого простого зрителя, а не подготовленного, видит то, что показывается, и если в представшем перед его глазами представлении и были куда глубокие смыслы, то он дальше той комнаты, куда вела эта дверь, не мог углубиться и так сказать, снимал только самый верхний культурный слой. – Он её там зачем-то таким, что противоречит его взглядам на неё застал, вот и бесится. – Сделал вывод поверхностный взгляд Алекса на происходящее.

При этом симпатии Алекса, несмотря на то, что та противница взглядов на себя Неимовера, пока никак себя не проявила и не показывалась, – а она могла быть неприлично некрасивой тёткой, и к тому же, всё то, что про неё так пристально глядя, надумал Неимовер, могло быть истинной правдой, – всё равно были на её стороне. И почему это так, то и не объяснишь. Хотя возможно, что на симпатии и антипатии Алекса оказал существенное влияние сам Неимовер, при виде которого хочется думать и поступать вопреки ему. Вот наверное почему, всех этих новомодных режиссёров так тщательно скрывают от публики. Ведь при виде их сразу становится понятен тот замысел, который он вкладывал в свою новомодную постановку на новый лад, а может и по мотивам какой-нибудь классической пьесы – он просто голову нам морочит! И зрителю плевать, какое у этого новомодного режиссёра есть видение, и какой у него взгляд на постановку, когда у него самого есть свой взгляд на эту невыносимо противную режиссёрскую морду.

Между тем противостояние между неизвестной и Неимовером вышло на новый уровень, и Неимовер, определённо больше видя, чем оба взятые Алекс и Секунд, что там происходит за дверьми, решает предотвратить некоторые назревающие провокационные действия со стороны его противницы.

– Рот закрой! – проорал туда Неимовер. И не успел он так сказать, за этим своим громким повелеванием, ни себе, ни кому бы то ни было закрыть рот, как вылетевшая из глубины дверей массажная расчёска, своим точным попаданием в лоб Неимоверу, достигает заявленной цели Неимовера – она ему тут же рот закрыла.

А ведь Неимовер, так заявляя, ставил перед собой совсем другую цель, – он хотел, чтобы свой рот закрыл тот, к кому он так обращался, – тогда как получилось вот так вопреки. И тогда ему, как режиссёру, кому на его профессиональном роду написано доносить до зрителя настоящие смыслы заложенные авторами в своих пьесах, вдвойне непростительно, что его послание было так двойственно интерпретировано. Ну а если он на бытовом уровне так неопределённо выражается и соответственно понимается, то, что тогда ждать зрителю от его экспериментальных постановок (и почему-то все эти эксперименты всегда проводятся на классических произведениях), которому рот закрыть своим известным в ограниченных своей культурой кругах именем, навряд ли получится.

Но это только одна, видимая часть правды, когда возможно, что Неимовер, поступая так, преследовал другую цель, сохранить в тайне некоторые конфиденциального характера подробности из их личной жизни. Ведь сгоряча не только лишнего наговоришь и все секреты выболтаешь, но и можешь сболтнуть даже горькую правду. А вот этого никто не любит. Но тогда ответный поступок его противницы получает своё объяснение – она в желании дать шанс их отношениям, действовала на опережение. Ведь совсем не трудно догадаться, о чём и в каких плоскостях принялся бы склонять её Неимовер. Он сразу же принялся бы с глубоким подтекстом задаваться вопросами: Мол, я тебя (?), знаешь, где видел!? Из какого клоповника вытащил? (а сам интересно, что там делал?) И где вертел?

На что его противница могла бы не мало дать детализированных ответов, но она, как выше было сказано, не столь мстительна и всегда готова дать шанс оступившемуся, которого она тоже там-то и там видела, и вертела, и поэтому не станет вопросом на вопрос уточнять у него, с кем и где интересно, он её видел.

– Напросился. – Единственно возможный вывод сделали из всего увиденного, переглянувшиеся между собой Секунд с Алексом. И Алексу, уже догадавшемуся, что там за дверью непременно находится дама, и не просто дама, а умеющая за себя постоять и как надо ответить, скорей всего актриса, – вон она как играет на нервах Неимовера, – захотелось поскорее посмотреть на ту, кто такую большую и местами больную роль играет в жизни этого режиссёра. Что пока не осуществимо, так как Неимовер стоит на пороге и трёт свой лоб, судорожно раздумывая над тем, как ему ответить на эти провоцирующие его на истерику действия своего противника.

Пока же он там раздумывает, а его вероятный, то есть вероломный, как предположил Секунд, противник или будет точнее сказать, противница всех его жизненных устремлений и его взглядов на её роль в его жизни, – обещал подлец, не просто главные роли, а главному роль в своей жизни, своей жены, а на самом деле разводиться и не думает (а как он может об этом думать, когда стоит ему только об этом подумать, как с его головы уже рвут последнее. – Так вот почему я облысел, – по новому догадался Неимовер), – не просто подвергает сомнению мужские достоинства Неимовера, а прямо-таки, как будто в курсе и всё знает, от первого лица утверждает, какой он размазня и именно тот, как о нём все говорят за спиной и из сплетен наслышаны.

– Мне же всегда говорили, какой ты первостатейный подлец, а я дура, не верила! – Яростно возмутилась та, кого так тщательно скрывала эта раскрытая дверь. Неимовер в ответ не стал переубеждать свою собеседницу, дуру, с чем он полностью согласен, в том, что он подлец, тем более первостатейный, что не каждому дано, а зачем-то поинтересовался у неё насчёт тех распространителей, кто ей об этом сказал. Но его там не слушают, а продолжают обосновывать его подлость.

– Это надо же до такого опуститься, – презрительным тоном заявила противница Неимовера. И как заметили Алекс с Секундом, то Неимовер от этих слов совсем на чуть-чуть, но подался головой вниз, куда он посмотрел вслед, – чтобы, как последнее ничтожество, подкрасться к двери и, сопя в нос, начать подслушивать, что у меня делается в гримёрке.

– Но… – было возмутился Неимовер, но куда там ему тягаться с той, чьё покоробленное достоинство, оскорблённое такими применимыми по отношению к ней методами дознания, прямо сейчас и незамедлительно требует возмездия, и она не то что слышать никаких оправданий не хочет, а она не даст возможности их высказать. – Что ещё за но?! – невозможным тоном голоса перебивает Неимовера его собеседница. – А ну признавайся. Сопел?

– Сопел. – Пристыжено, поникшим голосом признаётся в этом страшном в глазах своей собеседницы проступке Неимовер.

– Разгорячено? – прямо через колено ломает своими вопросами Неимовера, жестокая, когда дело касается любого вида сопения, та неизвестная из-за двери. И Неимовер видимо из-за того, что он находился на острие взгляда этой неизвестной для Алекса и Секунда, но только не для него, предательски роняет голову и признаётся и в этом грехе. – Да, было дело. – И понятно, что на этом это дело исключительной важности не закончится, и ею дальше задаётся контрольный вопрос:

– Мне нужна только правда. – Жёстко звучит голос неизвестной актрисы. – И ты прекрасно знаешь, что врать мне бесполезно. – Неимовер предупреждён ею. И вот контрольный вопрос. – Ты кроме меня ещё в чью-нибудь сторону сопел? – И всё вокруг пространство погружается в самую что ни на есть настоящую тишину. Как говорится в таких случаях, муха не пролетит мимо не услышанной. И теперь все вокруг, затаив дыхание, а некоторые даже перестав и вовсе дышать, принялись прислушиваться к движениям души Неимовера. И у каждого из присутствующих при этой сцене, за исключением только Неимовера, такое чувство, что только стоит Неимоверу себя как-нибудь звучно проявить, как он разгадает его.

Что, в общем, так и случилось. Правда это так случилось, что вся заслуга в том, что Неимовер был разгадан, полностью принадлежала самому Неимоверу – он засопел и тем самым себя выдал. Вот такой он есть, не сдержанный, сопливый человек.

И Алекс с Секундом крайне удивлённые таким ловким переходом из общего на частное, то есть на личности, уже начинают задумываться над правдоподобностью увиденного – а не есть ли то, что они видят, всего лишь игра на публику? И Неимовер с одной из актрис, всего лишь разыгрывают одну из сцен будущей пьесы. Где главное лицо, рогоносец-муж, хоть и поймал свою супругу с поличным, в объятиях любовника, – теперь становится понятно, кем был тот толкнувший Алекса наглый тип, – но она настолько ловка и умела в своих отговорках, что рогоносец-муж в очередной раз посрамлён и вынужден извинятся за то, что оскорбил её своим подозрением. Ведь его верная себе супруга, вынуждена мириться с его вечным сопением, из-за которого она и спать по ночам не может, и только поэтому отсыпается днём.

– А теперь поцелуй ручку. – Так и быть, прощает этого конченного подлеца Неимовера та, кто там стоит за дверьми, и в знак примирения протягивает ему ручку для поцелуя. Которая появляется из-за дверей и Алекс с Секундом вынуждены признать полную правоту обладательницы этой изящной ручки насчёт подлеца Неимовера, которому ещё подают и разрешают прикоснуться своим губошлёпами к такой ручке. И кто он после этого, как не подлец.

– Тьфу, смотреть противно. – Не сдержался Алекс, так выразительно высказавшись. И не трудно догадаться о том, чтобы ещё такого сплюнул в душе Алекс, не окажись на пути его взгляда эта приоткрытая дверь, за которую зашёл Неимовер, позванный в примирительных целях всё той же изящной ручкой. И хорошо что Секунд догадался не высказывать Алексу вслух свои догадки по поводу того, как там происходит это примирение, а иначе бы Алекса стошнило.

Между тем примирение там за дверью ничего не имело общего с тем, что себе могли надумать натуры романтического склада ума, которым всегда во всём видятся поцелуи и обнимания. Ведь здесь всё-таки примерялись люди в годах и серьёзные, и для них все эти чувствительные сопли ни к чему, а для того чтобы им примирится между собой, а с лысой действительностью на голове кое у кого они уже смирились, то им нужно во всех смыслах этого слова, обставить друг друга важными условиями дальнейшего поведения, от которых каждый из них, кто обязательно (кого обставляют этими условиями), а кто по возможности (тот, кто обставляет условия примирения, и не надо объяснять кто это) с этого момента не отойдёт ни на шаг.

Ну, а как только примирение скреплено новым позволением приложиться к этой изящной ручке, этими всё под себя, в том числе и маленькие волоски на руке, загребущими губошлёпами Неимовера, то куда это он ещё собрался лезть рукой, такой прыткий. – А ты, дорогой, не забыл о том, к чему привела твоя подозрительность? – с глубоким подтекстом спрашивает Неимовера отныне его повелительница, а в глазах Алекса незнакомка из-за двери. И Неимовер, что удивительно для некоторых присутствующих напротив глаз, умнеет на её глазах.

– Это катастрофа! – взрывается Неимовер. – Как же пьеса без Яго?! – в приступе отчаяния вырвав последний волосок с головы, Неимовер созерцательно смотрит на этого последнего воина из когда-то бесчисленного войска шевелюрного воинства и ставит точку в своих размышлениях насчёт причин выпадения волос с его головы. – Я и есть всему причина.

Но хоть Неимовер и есть причина всему тому, что с ним происходит лысого и бесповоротного, сейчас он не один и ему, если не делом, то так словом помогут. – Стоймя стоять, дело не исправишь. Давай, бегом отсюда и срочно ищи, хоть прежнего, хоть нового Яго. – Заявляет собеседница Неимовера и, вытолкнув его из-за двери, закрывает её за собой. Неимовер же только сейчас заметив Алекса и Секунда, посчитав разумным не задерживаться здесь больше, с непроницательным выражением лица, решительным шагом направился искать сбежавшего Яго.

– И куда он, как думаешь, пошёл? – спросил Секунда Алекс.

– А куда ты хочешь сейчас пойти? – спросил в ответ Секунд.

– Я бы в одно место не прочь сходить. – Совсем не иносказательно сказал Алекс.

– Значит туда и пошёл. – Сказал Секунд.

– Интересный алгоритм нахождения решений и ответов на вопросы. – Ответил Алекс, проследовав за Секундом.

– А ты точно уверен в том, что там, за пределами тебя, на самом деле что-то значащее происходит? А может там и ничего нет. Как в театре, всё самое важное происходит на сцене, перед твоими глазами, ну а то, что происходит за сценой, то это всё это только подготовительные мероприятия к этому выходу на сцену. – Задался риторическим вопросом Секунд. – Ведь для тебя имеет смысл лишь то, что только для тебя значимо, то, что оказывает на тебя непосредственное влияние. А что тобой не осмысливается, то оно и не живёт по большому счёту, а только сопутствует твоей жизни. А остальное… Остальное может быть всего лишь декорации твоей жизни, за которыми и происходят все подготовительные мероприятия для придания интереса твоей жизни.

– Это слишком односторонний взгляд на жизнь. – Засмеявшись, сказал Алекс, пропуская Секунда вперёд, в двери ведущие в туалет.

– Может быть и так. – Уже сказал Секунд, глядя на Алекса в зеркало, подвешенного над умывальником. – Но этот взгляд, чтобы кто не говорил, наиболее ближе каждому из нас по отдельности. И мы, конечно, готовы прислушиваться и присматриваться к чужим взглядам, но только для одного, чтобы они нам не мешали. – Секунд включил в кране воду и, опустив под струю воду руки, зачерпнув в них воды, обдал лицо горстью воды. После чего он поднимает голову и, уставившись в своё отражение, проговорил. – Человек есть то, кем он себя видит и считает. А с другими он только вынужденно считается и никак иначе. И от этого факта жизни никуда не денешься.

– Но без этого фактора других, никак не обойтись. – Сказал Алекс в ответ.

– И это верно. – Выпрямившись в полный рост, сказал Секунд. – И поэтому мы будем учитывать его обязательность. – Секунд повернулся к Алексу и внимательно на него посмотрев, спросил. – А знаешь, как мы будем его учитывать? – На что Алекс естественно отрицательно кивнул. А Секунд ответил. – А мы будем этими другими.

– И как это? – спросил Алекс.

– Конечно, не называться, а вот попробовать не просто встать на место других, а перевоплотившись, занять его, – а люди в последнее время и сами не находят себе место, бросаясь из одной крайности в другую, а мы им, через эту конкуренцию поможем определиться кем быть, – то почему бы не попытаться это сделать. Подумай, – обращается к Алексу Секунд, – и представь себя кем-то другим, кто тебе на ум придёт.

И, конечно, вот так сразу, с ходу и без предварительной подготовки, очень сложно, а иногда даже и невозможно обнаружить или хотя бы встретить у себя какие-нибудь подходящие к месту мысли или как сейчас от него требуют, не просто какого-нибудь проходимца, от которого и толку никакого нет, а такого значимого человека, который устроит не только тебя, но обязательно и Секунда. И Алекс, углубившись в себя, принимается выискивать подходящих на эту роль знакомых или просто встреченных им людей.

И как в таких случаях всегда бывает, то, как назло, Алексу всё больше попадаются такие лица, которых он и видеть не хотел, а уж чтобы их представить так, как этого от него добивался Секунд, то и речи об этом быть не могло. Хотя некоторые из встреченных им на этом представляемом пути лиц, были не столь уж не примечательны, и они по-своему были замечательны. И возможно, что эта их простота отношений с окружающим миром и с самим собой, где всё было без приукрашиваний и всё им в голову приходящее, не задерживаясь внутри для обработки в приличия, шло напрямую на их лицо выражаться – вот почему они никогда не стесняли себя в выражениях себя – как раз и не устраивала Алекса, вечно во всём ищущего для себя сложности.

И что спрашивается, может дать представление того же соседа Петровича, представляющего из себя ходячий симбиоз из дебошира, алкоголика и любителя острых ощущений, которых он даже не добивается, ведя асоциальный образ жизни и, пребывая за гранью разумного, а заслуживает, и благодаря этому получает от всей души, то в лоб, то полбу. Да ничего нового и необычного. Отчего он, наверное, как часть привычного домашнего интерьера, сразу на глаза Алекса и попал – ведь любые прогулки и выходы всегда начинаются с некой точки отсчёта, и свой дом, как раз и попадает под эту категорию.

Таким образом Алекс перебрал достаточное количество знакомых и мало знакомых людей, чтобы устать рассматривать их кандидатуры, да к тому же Секунд скорей всего надеялся на его должное понимание своей просьбы – а это значит, что нужно было представлять общих с ним знакомых – и это подвело его к тому, что он всё-таки остановился на Неимовере (а больше не на ком, ведь у них с Секундом и общих знакомых нет, а только такие, мимоходом знакомые).