Псих

– Что, что?! Делать дело! – буркнул Баал, но потом немного успокоился и продолжил. – А ты знаешь, что портрет Эйнштейна, правда, в другом ракурсе, висит там, наверху, в небесной канцелярии? – прищурившись, посмотрел Баал на Асмодей.

– Неужели? – не моргнув глазом, соврал тот.

«Ну, конечно, не знает!», – про себя хмыкнул Баал, но продолжил вслух:

– И ведь же, паразиты, больше интересуются и знают о том, как там за кордоном течёт жизнь, чем волнуются над тем, что творится здесь, под боком. Что всё же, наверное, заложено в них небесной природой, сделав их близорукими к своим ближним, но – дальнозоркими в видении соседских неуспехов, а в особенности – успехов. И тебя разве это не удивляет? – спросил Баал Асмодея.

– Последний, кто смог меня удивить, был Господь, представивший нам человека, после чего я – как и многие из нас – уже ничему не удивляюсь, предоставив эту прерогативу человеку, – стиснув зубы, проговорил Асмодей, замолчал, а затем, как ни в чём небывало, улыбнулся и заявил. – Зато теперь у нас появилась возможность, ох, как удивить этот объект нашего первородного удивления. Ха-ха! – разразился смехом он.

– Ладно, я тебя понял. Но я имел в виду совершенно другое. Этот портрет наши отделения используют, как символ отношения к представителям нового создания творца – людям, которое и может быть выражено только самой личностью человека. В качестве которого, нами и был выбран этот представитель рода людского. И если для нас он олицетворяет наше уверование в то, что всё в мире относительно – небеса имеют на этот счёт иную точку зрения. Они там, наверху, заявляют, что мы опять всё недопоняли и в результате этого – переврали, придав ему облегчённый простонародный смысл, когда как Эйнштейн предложил совсем другое: скорость света всегда постоянна, вне зависимости от того, в какой системе координат она будет измеряться. Из чего они (как всегда!) сделали соответствующие их воззрениям выводы, представив свою концепцию постоянства божественного света, который не зависит от вашего местоположения, то есть: будь ты хоть на небесах, или хоть даже в самом дальнем уголке ада – божественный свет будет тебя всё так же освещать, стоит только тебе обратиться за ним, – выдохнул раскрасневшийся Баал.

– Я всегда знал, что наука служит во благо творца, – задумчиво ответил Асмодей. – И что они, тем самым, решили отблагодарить этого ученого. – Указывая на картину, произнёс он.

– Угу, – кивнул Баал.

– А сам-то он, где наслаждается божественным светом? – спросил Асмодей.

– А разве это имеет значение, если он постоянен в любой точке твоего нахождения, – ухмыльнулся Баал, вслед которому разразился смехом и Асмодей. – Ему представилась практическая возможность изучить постоянство божественного света в разных системах координат, относительность применения которых, будет зависеть от постоянства нашего отношения к нему, которое, в свою очередь, тоже относительно, – продолжал посмеиваться Баал.

Видя подходящее настроение Баала, Асмодей перевёл разговор на другую тему.

– Кстати, раз на то пошло, я хотел поговорить о моём контакте с Серафимы.

– Ну, и что ты хотел? – стал серьезным Баал.

– Хочу, для налаживания с ней доверительных отношений, сводить её на экскурсию по нашим объектам. Ну, и не помешал бы пропуск для этого, – сообщил Баалу в повисшей тишине Асмодей.

– Знаю я эти твои доверительные отношения… – забулькал смех в горле Баала, бросающего взгляд на этого неутомимого в своей области разнотношений Асмодея. – Ты же знаешь, что я для тебя на многое готов. Так что будет тебе пропуск. Вот только когда ты с ней соберешься экскурсировать – дай мне знать, а то мало ли что. Ты же знаешь: у нас тут всякое бывает, – причмокнул губами Баал.

– Без проблем, – ответил Асмодей, ожидая наконец-то услышать то, для чего он был вызван сюда.

Но Баал, казалось, забыл обо всём и, уточнив у него, когда он предположительно собирается привести Серафимы, распрощался с ним.

Закрыв дверь за Асмодеем, Баал ещё раз бросил взгляд на портрет Эйнштейна, подмигнул тому и удовлетворенный этим завалился в кресло, после чего пообуревал немного мыслями, которые вновь вызвали в нём вспышку ярости, что не замедлило выразиться в виде восклицательного монолога:

– А ведь был шанс на прощение, если бы не этот выскочка – Сатана – со своим планом «Древо». Видите ли, тем самым он сведёт на нет всю человеческую затею. И что из этого получилось? Кроме того, что процесс войны стал необратим, и партия радикалов во главе с Сатаной, отодвинув умеренных, сумела занять все важнейшие посты в системе управления, взяв курс на безсантиментное противостояние с небесами. Он, видите ли, думал… Чем? Своей козьей головой? Козлина, – в сердцах завершил свой блок умопомрачения ударом кулака об стол Баал, но затем, осмотрев свой кабинет, продолжил начатое. – Или же всё-таки Люцифер от отчаяния своего положения, решил больше не полагаться на здравомыслие и передал все бразды правления этим выворотням, чьи истинные властные желания ни от кого уже теперь не скрыть…

Но Баал не смог закончить свои размышления – к нему на доклад явился его личный поверенный.

– С мест сообщают… – начал свой доклад поверенный Агн.

Глава 6

Местечковость встреч с его определениями

– Ну, ты, Мила, сегодня и дала. Этот хлюпик прямо так и потерялся, хватая воздух своими жабрами, – разбавила разговор своими ощущениями от сегодняшнего рабочего дня Евгеша – подруга Милы.

– А нехер быть таким настойчивым. Когда от них ждёшь этого физико-математического результата, то тут уж от них не дождёшься, ни физики увеличения, ни хотя бы единичного математического действия. Они вдруг, все подчистую оказываются физиками-теоретиками, – следует ответ Милы, раскуривающую сигарету после окончания рабочего дня, в компании вышедших на улицу сотрудников банка.

Казалось бы, длительная рабочая смена окончена, и уже необязательно задерживаться здесь, у главного выхода, перемывая события сегодняшнего дня, тем более, об этом уже не раз было говорено и переговорено в курилках на перерывах, но ведь одно дело обо всём поговорить во время рабочей смены и совсем – другое: высказать свою точку зрения без давления на вас этих стен рабочего помещения, и сдавливающего вас и ваше волеизъявление, форменного костюма.

И вот сейчас, вы, выйдя со смены на улицу, вдохнули этот запах свободы, после чего разве возможно вас удержать? Тем более, только что познавшего этот пьянящий аромат безнадзорности, которому особую остроту придаёт близость вашей работы, о которой вы, в данный момент, можете говорить почти что угодно, только, правда, в пределах дозволенности, не только ваших умственных ограничений, степени крепости ушей и сознания ваших слушателей, но и без вероятностных осложнений на сказанное вами.

И хотя многих дома трепетно ожидали домашние любимцы, любовники, а может, и вовсе узаконенные половины, среди которых через раз, вполне вероятно, попадались и свои тираны, что только в данном случае имело своё оправдание, хотя и таившее в себе опасность для оправдываемого, но так или иначе, сотрудницы и сотрудники смены, уже как заведено, не сразу устремлялись к себе домой, а стояли тут, на углу у главного входа в банк, и делились не только своими впечатлениями от сегодняшнего дня, но и огоньком, а иногда даже и сигаретками.

Что касается Ильи, то он, как не большой любитель подобных собраний (да и к тому же, в силу отсутствия между ними хотя бы той дымовой общности, которая могла поспособствовать на время его сплочению с коллективом), если и присоединялся к ним, то это было очень редко и только в крайних случаях.

На этот раз Илье всё-таки пришлось присоединиться к коллективу, так как его друг Ден, с которым они вместе возвращались домой, вдруг ощутил в себе огромную потребность покурить вместе с находящейся здесь новенькой – весьма интересной особой, к которой он решил проложить свой путь своей задымленностью, способствующей взаимопониманию.

Илье же ничего не оставалось делать, как, стоя в сторонке, ожидать, когда Ден, наконец-то, накурится и наговорится. Чего от этого можно было ожидать – трудно сказать, тем более, что слова из Дена льются потоком, а его сигарета при этом (отсырев от влажности сырых слов, как часто в таких случаях бывает от несовершенства первошагового знакомства) и не думает раскуриваться.

С другой стороны, присутствие Лики смягчает общий настрой Ильи, который всегда не прочь полюбоваться ею, с таким недосягаемым для простого смертного видом выпускающей дым из себя, которым она, кажется, хочет не только обдать окружающих, но даже создается такое впечатление, а её презрительный взгляд выдает в ней это подсознательное желание, испепелить всех этих мерзотных нищебродов (волею не понятно кого, оказавшихся рядом с ней) исходящим из неё драконьим огнём, который найдёт для каждого свои заслуги.

– А ты, Лика, что думаешь? – обращается к ней такая непосредственная для себя и для всех Евгеша, всегда находящаяся в забывчивости того, что не все (в силу их высоко поднятой планки со своими наличными средствами) имеют желание общаться с такими, как она.

Но пока Лика находится в данном кругу – делать нечего и надо что-то отвечать. Но тут вдруг, завернувший в их сторону автомобиль представительного класса, осветив их всех, на мгновение заставил их затихнуть и перевести свой взгляд на этот (нет слов!) предмет роскоши.

– И кто бы это мог быть? – последовал так себе любопытный вопрос в никуда, всегда находящей, что спросить, Евгеши.

– Ну, если это не за Леонидом Леонтьевичем – остается только один вариант, – многозначительно говорит Мила и, дождавшись всеобщего внимания, посмотрев на Илью, пускает вверх струю дыма и заявляет. – Однозначно, за нашим Ильей.

На что к его, а главное, к удивлению Милы, все присутствующие почему-то не торопятся, перебивая друг друга, рассыпаться шутками, а с какой-то выжидательной серьезностью синхронно поворачивают свои головы к Илье и чего-то ждут.

Впрочем, это «чего-то», не заставляет себя долго ждать, и не успели все эти любопытные лица даже закрепить свой взгляд на Илье, как улицу огласил сигнал клаксона, исходящий из этого автомобиля, что заставило вздрогнуть не только самого Илью, но и нескольких особо чувствительных особ женского пола, вызвав у них послабление ног.

– А я, что говорила? – как заведённая вслед за сигналом комментирует Мила.

Но Илья, как и все остальные, остаётся в своём прежнем положении и не собирается никуда двигаться, правда, при этом пытаясь вглядеться, кто же там сидит внутри автомобиля. Что с этого, хоть и небольшого расстояния, совершенно невозможно было сделать, из-за того, что уже начало смеркаться, да и авто своими тонированными стеклами прикрывало все свои внутренние тайны.

Дальше следует повторный сигнал клаксона, который уже явно говорит, что он относится к кому-то из стоящих тут, и на это вновь следует обращение Милы к Илье:

– Ну что стоишь, как вкопанный. Иди уже.

Илья же, до этого повторного сигнала клаксона находился в полной уверенности, что Мила его подначивает, и поэтому даже и не думал о том, чтобы как-то на это повестись, ведь у него (как он знал о себе, что не подлежит его же сомнению) нет знакомых, разъезжающих на таких автомобилях.

Но когда машина от сигналилась повторно, а тут ещё опять Мила влезла, то Илья, сам не понимая почему, сорвался с места и направился к автомобилю, стараясь по мере приближения рассмотреть: кто же всё-таки там находился внутри.

Что ж, вид водителя ничего обнадеживающего ему не принёс, и Илья, подойдя практически к бамперу автомобиля и, находясь в смятении по поводу дальнейших своих действий, остановился, как вдруг водитель автомобиля ему кивнул, после чего Илья понял: это сигналили ему, что всё равно не отменяло его озадаченности, которую пришлось решать, проследовав дальше. Нет, не до первых дверей машины, которые удалось только потрогать за ручки, а лишь открыв задние двери.

– Ну, чего вылупился, не ожидал меня увидеть? – донёсся до Ильи голос из салона.

Но Илья хоть и не ожидал увидеть здесь ту хамскую морду из банка (впрочем, надо быть честным и признать, что он вообще не знал, кого и чего ожидать), но он, почему-то, не слишком-то и удивился, застав её здесь.

Илья находился в некотором непонимании, как себя дальше вести, тем более, по первым словам, тот и не собирался сбавлять обороты.

– Не боись, садись. Не укушу. Мы же не вампиры, – обратился этот субъект к водителю и заржал. – Ха-ха!

Что, в общем-то, для этого господина выглядело в некотором роде не просто мальчишеством, а куда менее значительным сравнением.