Несвоевременный человек. Книга вторая. Вера

– Позови мне к телефону мурло. – Приказным тоном делает в трубку заявку невидимый собеседник Спински. А Спински сразу и не понимает, что от него хотят, и он даже решается переспросить. – Кого? – осторожно спрашивает Спински.

– Для глухих повторяю, мурло. – Уже более грозным голосом следует ответ. И тут Спински впадает во фрустрацию, не понимая, что ему сейчас делать. К тому же он так и не понял того, что от него требуют – может они проявляют его на внимательность, ведь они сразу же его так назвали. – А вдруг это не так? – охлаждает, а может ещё больше накаляет в себе обстановку Спински, пока в итоге не решается спросить. – Я не совсем понял. Что вы имеете в виду? О ком это вы?

– А это вы сами между собой решите. И для этого, я думаю, вам много времени не понадобится. Пять минут будет достаточно. – На этом вешается трубка с той стороны разговора. И Спински, с лицом подвергающим унынию всех на него смотрящих людей, с растерявшим последние остатки уверенности в себе, в полной растерянности взглядом смотрит ни на кого-то в отдельности, а во всё пространство кабинета. Ну а оттуда на него во все свои глаза требовательно смотрят все кто там был, в том числе и проснувшийся Талантов. – Ну!? Не томи!? – так и вопрошают все эти лица совета, приобретя за это мгновение нездоровый для себя цвет и крайне опасные мысли насчёт этого Спински, который и раньше не отличался особой расторопностью, – да в том же деле выплаты дивидендов, что тогда ему прощалось, – а сейчас это приобрело прямо невыносимый для всех характер, за что и прибить мало.

И тут вновь не выдерживает Лопатин, и он, придерживая себя одной рукой за бороду, а другой собранной в кулак, за стол, на который она упёрлась, с долей нездорового скептицизма по отношению к Спински (в общем, он готов того уже прибить) требовательно задаёт вопрос. – Ну, что они сказали? – На что Спински, явно специально делает наиглупейшее выражение на своём лице и, с тупым видом уставившись на Лопатина, – как будто в первый раз его видит, и совершенно не понимает, кто это таков, – после небольшой паузы заявляет. – Они требуют подозвать к телефону мурло. – И в другой раз эта шутка Спински была бы принята на ура, но сейчас никому из здесь находящихся людей совсем было не до шуток, и отчасти поэтому, Спински был никем не понят, и теперь уже члены совета выглядели до удивления растерянно. С чем они и принялись переглядываться между собой, пытаясь, как они уже не раз и всё бесполезно пробовали делать, найти ответы на свои вопросы на этих, таких же как у них ничего непонимающих лицах.

И опять Лопатин берёт слово. – А ну, повтори. – Жёстко заявляет Лопатин, и Спински слово в слово повторяет. Что на этот раз приводит Лопатина в задумчивое состояние духа и тела, где он с углублённым взглядом упирается в стол. И так он взглядом в стол упёрся, что кажется, что он больше от него не оторвётся. Но тут он вдруг поднимает свою голову, – а в этот момент все вокруг отчего-то не сводят с него своих взглядов, – и с неким прозрением в лице смотрит на пана Хлебовски. И тут всем становится крайне интересно, что же такого высмотрел Лопатин в Хлебовски. И теперь Хлебовски, которого и никто не собирался спрашивать, становится центром притяжения взглядов всех членов совета. Отчего Хлебовски становится не по себе и очень прохладно за себя, и он не выдерживает и в замешательстве нервно вопрошает: «Что вы на меня все смотрите? Что вы такого увидели?», – и начинает суетливо шарить у себя по карманам руками.

И лучше бы Хлебовски промолчал, а как только он вслух озадачился вопросами, то все эти смотрящие на него люди, наконец, увидели в нём то, что скорей всего, ранее в нём увидел Лопатин. А тут как раз звонок телефона подоспел. И Спински берёт трубку и в ответ на заданный вопрос из трубки говорит: «Сейчас позову», – и, протянув трубку в сторону Хлебовски, говорит. – Это тебя. – Ну а Хлебовски ничего другого не остаётся делать, как подойти к трубке.

– Я слушаю. – Говорит Хлебовски после небольшой паузы, во время которой он пытался прислушаться к стоящей в телефонной трубке тишине.

– Значит, это ты? – после своей особенной паузы, вдруг звучит голос из трубки. И Хлебовски только и остаётся, как согласиться. – Да.

– А ты сам как считаешь? – следует вопрос.

– Про что? – спрашивает Хлебовски.

– Что их выбор остановился на тебе.

– Разве я мог что-то сделать? – оправдывается Хлебовски.

– Выходит, если все так решили, то значит, так оно и есть. – Звучит голос из трубки.

– Выходит. – По инерции уже говорит Хлебовски.

– А как же свобода личности и индивидуальное начало, если в итоге приходится подчиняться общему мнению. – Просто удивлён человек в трубке. На что Хлебовски и не находит, что ответить. – Ладно, с этим вопросом повременим, – после небольшой паузы говорит незримый собеседник Хлебовски. – А вот ты мне скажи, тебе не кажется, что не выстраданная вера ничего не стоит? – задаёт вопрос собеседник Хлебовски. И от этого вопроса Хлебовски становится уж больно предчувственно тревожно на душе, хотя там и так на месте мало что было. И Хлебовски совершенно не имеет желания отвечать на этот страшный своими перспективами вопрос, но разве у него есть выбор. И когда там, в трубке, так тяжело для его слуха замолчали, – Хлебовски прямо почувствовал, что ему в ухо тяжело вдыхают мрачные мысли о его будущем, если он, конечно, не поторопится с правильным ответом, – он отрывает прилипший к гортани язык и говорит. – Не стоит.

– Ты первый, кто меня за сегодня порадовал. – Звучит голос в трубке, но Хлебовски оттого, что он так сумел угодить своему собеседнику, не легче. Он подозревает, что за этим последует совсем не такая светлая часть разговора. И Хлебовски не ошибся.

– Когда утверждения не основываются на фактах и аргументах, – а в сегодняшним выборе тебя в качестве… а не важно в каком качестве, ничего из этого не прослеживалось, – то значит, они в своём доказательстве упираются только на некие внутренние верования. Которые получи в будущем доказательную базу, становятся законами и правилами, а не получив их, они так и остаются верованиями. А ложными или непреложными, то это для уверовавшего человека совсем не важно. Вот мы и посмотрим сейчас, насколько крепка вера этих людей… Да хотя бы в себя. – Опять в трубке настаёт тяжёлая для Хлебовски тишина, за которой, теперь он уже точно, не догадываясь, знает, что последует нечто страшное.

И вот настаёт это страшное. – А теперь, человек общего уверования на себя, слушай меня внимательно, хотя это лишне, ты ведь итак не пропускаешь мимо ни одного моего слова. – Усмехается голос в трубке. – Тебе даётся карт-бланш на проверку крепости веры этих людей. Выбери из них любого и, опираясь на мои требования, укрепи его веру в себя через страдание. – На последних словах Хлебовски повернулся в сторону Лопатина и с таким жутким взглядом на него посмотрел, что Лопатин в крайне нехорошем предчувствии вжался в кресло, и теперь не сводил своего завороженного взгляда с Хлебовски.

Правда, этими поворотными действиями Хлебовски ещё руководило его подсознание и они не были осмыслены им, но вот когда в трубке прозвучало: «В нижнем ящике стола можешь взять ножницы», – то в Хлебовски прорвалось всё то, что в нём накипело и не имело столько времени выхода, и он уже сознательно, низким голосом проговорив в трубку: «И без них обойдусь», – кладёт на своё место трубку, и теперь полностью повернувшись к Лопатину, всего его целиком поглощает своим умопомрачающим вниманием.

– Вот ещё один уверовал, тогда как все остальные, удостоверившись, потеряли её. – Сделал вывод Никак.

Глава 3

Законотворчество

– Любая периодичность действий, всегда ведёт к своей сопровождающей её последовательности действий лиц вовлечённых в эту периодичность. И этот закон распространяется на любые виды пространств, сфер деятельности и систем взаимоотношений. А уж в нашей замкнутой на консерватизме системе, это прямо-таки непреложное правило. – Как всегда многозначительно и малопонятно для окружающих, из которых и в число которых входили соседи по медицинской палате, а точнее, братья по нездоровому несчастью, умозаключил вслух Антип. Что, естественно, вызвало свою суровую обеспокоенность и лёгкую степень недоумения на лицах его соседей по палате и по койкам. С чем они, а вернее сказать, взявший на себя смелость (кому нечего терять, то тот всегда ведёт себя храбро и отчаянно) говорить от лица всей палаты, Иппа, – и если быть откровенно честным, то лицо у этой палаты не очень, если Иппа выступает от имени неё, – и обратился к нему.

– И что всё это значит? – задаёт свой вопрос Иппа, а по сути, он признаётся в своей неполной жизненной компетенции и осведомлённости. И надо отдать ему должное, он хоть и находится в тупиковой для себя ситуации, – он ещё верит в чудо на свой счёт, но уже потерял всякую веру в людей в белых халатах, – всё же он не боится прослыть человеком не то чтобы неучёным, а скажем так, недоученным жизнью. А это в этих клинических стенах, где на квадрат местности самая большая плотность грамотеев и непременно с самым, вплоть до духовного, высшим образованием (безграмотность здесь ликвидирована подчистую), чуть ли не приемлемо. И нужна поистине огромная смелость, чтобы признаться в этом.

Антип же в ответ оценивающе покосился на Иппу, затем окидывает взглядом палату и многообещающе говорит. – Скоро узнаете. – И такой его ответ никого не устраивает, всем как минимум, хочется знать, сколько продлится это скоро. А вот спросить его об этом никто не решается, разве что тот же Иппа, не промолчит и спросит. И он бы спросил, если бы дверь в палату не открылась, и на пороге палаты не появился заведующий отделением с обходом.

И только дверь открылась, а вслед за ней появился заведующий отделением, как Антип в опережении захода всего этого обхода, даёт своего рода прогноз. – Дайте два шага заступить за порог заведующему. После чего он основательно остановится на одном месте, озарит своим вниманием свою обездоленную без его участливого внимания и не имеющую ни единого шанса на своё спасение паству, и хлопнув в ладоши, со словами: «Ну-с, с кого начнём?!», – как всегда соберётся направиться к самому тяжёлому случаю, но увидев меня, собьётся с мысли и курса, и в первую очередь навестит меня. – Сказал Антип и, как бы бросая вызов вошедшему заведующему отделением, сложил на груди руки крест-накрест.

Ну а его соседи по палате и в частности Иппа, сперва значит, ответили на заданный ранее Иппой вопрос, – Антип этим своим мудрствованием предварял приход заведующего отделением (это была периодичность действий), а его дальнейшие поступки по приходу сюда, отвечали второй части выведенного им правила (последовательность вовлечённых в действие людей), – а затем, как только Антип озвучил этот свой страшный прогноз, – всех взволновала та часть его прогноза, которая касалась самого тяжёлого случая, – то все принялись с придыханием вести наблюдение за заведующим отделением.

И теперь каждое его движение, особенно глаз, находится под перекрёстным огнём изучающих взглядов постояльцев этой палаты. Где для каждого из них, свой больной случай, конечно, самый больной и тяжёлый, и требует к себе особенного внимания, но с другой стороны, им совсем не хочется, чтобы их случай так выглядел в глазах заведующего отделением. Ведь тогда шанс на то, что твой случай будет признан лёгким и больше не требующим столь особенного к себе внимания, которого можно добиться только при стационарном твоём нахождении здесь, в этих стерильных палатах, стремится к нулю.

Ну а заведующий отделением, как будто чувствует, как учащённо забились сердца в грудных клетках пациентов палаты, и повысилось их внутреннее давление, – а это допустимо только в одном случае, если жажда жизни начала покидать тщедушного и слишком пессимистично смотрящего на своё будущее пациента, – и хотя ему осознавать всё это по-своему приятно, – так можно и возгордиться, я мол, с одного своего взгляда повышаю температуру в теле пациента и в помещении его помещения (а это огромные перспективы для автономного обогрева клиники), – он всё же сдерживается от своих пристальных взглядов и не слишком себе позволяет разбрасываться ими (перед его глазами стоит не слишком здоровая статистика выздоровления в его отделении).

И поэтому он очень быстро, практически не задерживаясь ни на ком, пробегается по лицам пациентов палаты (как ему всё-таки приходится сложно, когда он с обходом приходит в женскую палату, где на него смотрят такими (!) глазами в ожидании от него чуда, что нужно быть поистине святым, чтобы не использовать своё служебное положение и не заглянуть в эти глаза, а затем заглядевшись, перед ними пасть в грехе беспомощности) и, зафиксировав у себя в уме, где, кто находится, чтобы не провоцировать больных, как минимум, на тромбоз нервов, а при сложных случаях и на инфаркт Обломова, заведующий отделением, в чьих руках предусмотрительно находится папка с историями болезней, опускает своё взгляд в неё и тем самым добивается для себя некой автономности от внимания к себе со стороны больных. Которым теперь только и остаётся, как следить за подвижками тела и ног заведующего отделением, которые могут им указать на направление будущего его движения.

И как многими в палате предположительно чувствовалось, а больным и болеющим за соседей сердцем, догадывалось уже на основании крепких фактов – прежних обходов, заведующий отделением сделал свой первый шаг по направлению Григория, всё время здесь неимоверно тяжко болеющему и при этот с рецидивами и злостно. И как бы это не прозвучало кощунственно, но что поделать, когда ты в бреду и так сильно жить хочешь, что хватаешься за всякую соломинку и инициативы своего заблуждения, основанного на разного рода предрассудках и суевериях, где ты загадал, что если заведующий отделением на тебя сегодня не на первого взглянет, то у тебя ещё есть шанс выкарабкаться из своей болезни, в общем, часть нездорового в теле, а также в мыслях контингента палаты, была рада тому, что заведующий отделением первым делом направил свой шаг, скажем так, не к ним.

Ну а Григорию и вовсе нечего обижаться, ведь он сам ещё с вечера храбрился своим бесстрашием и даже побился об заклад с новичком, с некоторого времени вдруг решившего оспаривать своим нездоровьем пальму первенства самого тяжёлого пациента у Григория, что он и на этот раз окажется самым тяжёлым пациентом и его вялотекущая серия из побед на этом поле битвы со смертью, достигнет двухмесячного уровня. И, пожалуй, у Григория были все основания и предпосылки для этого. Начиная от его зашкаливающего все разумные пределы веса, который подыгрывал Григорию в этом негласном соревновании (конечно, это допинг, но разрешённый) и, заканчивая перечислением всего букета болезней, какие в себе нёс Григорий.

И если на одну чашу весов положить труды с перечислением болезней Григория, а на другую поместить ту странную болезнь новичка, с которой он сюда был доставлен – в боку болит (тьфу, да это даже не болезнь, а какой-то симптом симуляции головного мозга), – то результат очевиден. Григорий самый тяжёлый больной палаты номер тринадцать.

Правда почему-то всё это большую радость у Григория не вызывает и, судя по его страдальческому лицу, то он был бы не против того, чтобы сегодня уступить право первенства новичку, чья физиономия хоть и не меньше болезненно выглядит, но по нему прямо чувствуется, что его нисколько не печалит своё отставание от Григория и даже можно сказать, что Григорий со своей борьбой против своей крайне неуступчивой и столь тяжёлой болезни, придаёт ему сил бороться уже со своей болезнью. Хотя на всё это имелись и другие взгляды, как например, у Язвы.

– Григорий тот ещё ловкач. – Одним глазом поглядывая на заведующего отделением, а вторым на Григория, – всё за него давно и сейчас понял Язва, – все деньги поставил на себя, – на него ставка один к пяти, – вечером всех убедил, как ему здорово чувствуется и тем самым добился того, что ставки на новичка максимально поднялись, а на него упали. А теперь, чтобы сорвать барыши, притворяется, что ему хуже всех, и значит, к нему первому должен подойти заведующий. Меня-то ты не обдуришь, я поставил на тебя.

И вот заведующий отделением сделал свой первый шаг по направлению выигрыша Язвы и буквально к Григорию, как в этот момент, как всегда в этот момент и бывает, он чувствительно наталкивает на присутствие здесь Антипа, который, конечно же, не сводит своего пронзительного взгляда с заведующего отделением – так сердечно кажется заведующему отделением. – А может на этот раз, он специально, чтобы меня обмануть, на меня не смотрит? – и в который уже, сейчас и не вспомнишь раз, всё та же мысль посещает заведующего отделением, тут же решившего проверить её. И только заведующий отделением отрывает свои глаза от папки с историями болезней, как прямиком натыкается на направленный на него, уж очень красноречивый взгляд Антипа.

– Что, не удержался? – с лёгкой иронией усмехается Антип.

– Есть такое дело. – Вынужден согласиться с ним заведующий отделением.

– И всё по той же причине? – риторически спрашивает Антип.

– По ней проклятой. – Чуть ли не пожимает глазами заведующий отделением.

– Ну тогда, что ходить всё вокруг да около, милости прошу ко мне. – Улыбкой кивает Антип, и заведующий отделением делает так многими ожидаемый и в тоже время неожидаемый поворот в сторону койки с Антипом. Ну а по подходу заведующего отделением к Антипу, между ними начинает разыгрываться только им известная игра.

– И что вас на этот раз беспокоит? – с уж очень многозначительной (я-то на самом деле знаю, что тебя симулянт беспокоит, и слушаю вас только по одной причине – вы своим нахождением здесь скрашиваете унылую жизнь в отделении) улыбкой окинув взглядом Антипа, спрашивает его заведующий отделением. Ну а Антип в таком деле, как его собственное здоровье, всегда серьёзен, и ему не до шуточек, которые себе позволяет заведующий отделением со своим, с подколкой вопросом. И если бы не его полная зависимость от этого деспота и тирана в белом халате, – это они только с виду такие все белые и пушистые, а стоит вам оказаться с ними в процедурной один на один, то они предстанут перед вами во всей своей беспощадной красе с каким-нибудь страшно стерильным инструментом в руках, – то Антип давно бы сказал всё что он думает о не демократическом режиме, который установила здесь диктатура людей в белых халатах (чуть ли не на подобии режима чёрных полковников).

И Антип делает задумчивое лицо, чтобы слегка напрячь заведующего отделением, – пусть не думает, что все здесь смирились со своей участью и не готовы отстаивать свою свободу перед лицом его настоятельных рекомендаций, – и начинает рассудительно говорить. – Доктор, меня мучают сомнения, и в следствии них возникшие вопросы.

– Так поделитесь с ними, будьте так любезны. – Заведующий отделением не простой противник и он, мигом с ориентировавшись, подключается в игру, которую хочет с ним сыграть Антип, по своим убеждениям и взглядам на лечение, анархист, неисправимый никакого рода лечением, включая самые радикальные.

– Доктор, меня нисколько не удивляет, и я отлично понимаю, почему именно здесь на один квадратный метр пространства самая большая плотность людей верующих. У них появляется время для раздумья над смыслом своего бытия, – до этого всё как-то было некогда, – и крайняя близость с самого рождения ожидаемому итоговому событию, таким образом, мобилизует их думать. И вот в связи с этим у меня возник вопрос. Неужели близость, а это по своей физической сути есть единица измерения, то же расстояние, и определяет веру, эту духовную субстанцию? – задался вопросом Антип.

– А что вас в этом удивляет? – заведующий отделением со своей стороны озадачен непониманием Антипа таких элементарных вещей. – Духовная и материальная категории сущего, имеют одну общую основу, мысленную субстанцию. Что же касается веры, то она по своей сути есть жизненная сила, которая офизичивает или другими словами, материализует мысль, её субстанционную составляющую, и в результате категорийно определяет человеку его жизнь и её значение для него, выступая жизненным ориентиром для человека на его жизненном пути. Ну а чем продолжительней или что ли затратнее твой путь, то тем больше сил требуется для его преодоления. И оттого-то мы, когда нам становится всё трудней и трудней преодолевать свой жизненный путь, – а всё нарастающая, до непреодолимости трудность пути, всегда почему-то указывает нам на конец пути (это такой обманный психологизм), – всё больше обращаемся за этими силами, которые и даёт нам вера. Так что озвученную тобой близость нужно понимать не так физически буквально. – С довольством на лице закончил своё объяснение заведующий отделением.

– Тогда у меня другой, прямо вытекающий из всего вами сказанного вопрос. – Сказал Антип.

– Говори. – Сказал заведующий отделением.

– А вера есть субстанция постоянная или её нужно чем-то подпитывать? Как теми же знамениями, в случае если ты уповаешь на духовное спасение, или же курсами аутотренинга, в случае если ты полагаешься только на себя. А ведь всё это в своей основе имеет информационную составляющую. И тогда получается, что и вера в своей структурной основе имеет эту информационную единицу. – Спросил Антип.

– Вполне вероятно. – Задумчиво ответил заведующий отделением. И тут в Антипе в один резкий момент происходят кардинальные перемены, и от его прежней флегматичности не осталось и следа, а теперь перед всеми сидит человек импульсивный и невероятно возмущённый словами заведующего отделением, которому впору уже начать пугаться этого опасного пациента.