Несвоевременный человек. Книга первая

– Ну а если нужна какая-то конкретика, то чтобы его определить, есть всего лишь несколько характерных ему качеств, – я сейчас рассматриваю самый лёгкий вариант. – Сделал необходимое уточнение Сумрачный. – Так кроме общего его образного понимания, ему характерен другой жизненный ритм или тактовая частота, с которой он движется физически и мысленно. – Сумрачный подумал и добавил. – Ну и можно к этому добавить, что его измерительная, координирующая жизнь система проецирования себя в этом мире, имеет свои отличия и несоответствия с нашей жизненной системой. И оттого, что он не сразу может встроиться в существующую систему взаимоотношений, у него с первого раза ничего не получается сделать и ему приходится по нескольку раз возвращаться к начатому делу, чтобы его закончить. Отчего таких людей называют неприспособленных ни к чему, и в физическом плане всё у них из рук валится, тогда как на самом деле, у них просто их измерительные приборы иначе настроены. Вот они и сбиваются, и постоянно допускают ошибки. Ну а если рассматривать сопровождающий их действия ход мысли и разумения, то тут все будут единодушны – они не от мира сего, что можно также понимать, как люди не из нашего временного цикла. И вот эта несовместимость систем и поможет нам его распознать среди других людей. Ну, что скажешь? – тут Сумрачный вдруг задаётся вопросом к Новичку. Ну а тот, будучи в крайней степени удивлении на такую художественную форму рассказа и многословность Сумрачного, сразу и не понял, что к нему обращаются с вопросом.

А когда Новичок вроде как сообразил, что от него требуют, то было уже поздно. – Иван! – со стороны коридора вдруг донёсся оглушивший сознание Ивана полный ярости и недовольства крик дежурного врача Резуса. В результате чего Ивана пробивает ознобом, а Сумрачный с Новичком на этом заканчивают свои разговоры и поворачиваются в сторону входных дверей. И теперь все находящиеся в палате люди, окромя только взъерошенного типа, кто с повышенным сердцебиением, а кто с холодным любопытством, выжидающе смотрят на дверь, и ждут, когда тот, кому принадлежат с каждым шагом приближающие шаги, откроет и ворвётся внутрь палаты, чтобы начать здесь искать этого запропастившегося Ивана.

И вот, как кажется не сводящему своего взгляда с двери Ивану, с той стороны двери, тяжёлым и с отзывом в сердце Ивана шагом к ней идёт Резус, разгневанный настолько, что даже дверь, эта бездушная вещь, и та напряглась от волнения за свою целостность и начала в унисон сердцу Ивана пульсировать. И так до тех пор, пока дверь нараспашку не раскрывается и в неё в состоянии безмерного негодования и возмущения, с актуальнейшим на данный момент вопросом, естественно требующим немедленного ответа: «Где этот паразит?!», – врывается сам Резус.

– Ну, сейчас! – многозначительно усмехается про себя Иван, на которого нашло прямо-таки какое-то отчаяние, и он не стал углубляться дальше в своё убежище, а принялся смотреть в глаза своей опасности (не трудно понять, на кого рассчитывал Иван в своём противостоянии с Резусом, фактором, несущим в себе для него опасность). Но к потрясению Ивана, Резус не только озлобленно не реагирует на присутствие посторонних в палате, а он даже у них интересуется: Вы мол, не видели здесь переростка во врачебном халате, косящего под врача, но при этом обалдуя и сачка? – Ну а те как будто и не в курсе, и в ответ только пожимают плечами.

И Иван было собрался в облегчении вздохнуть, но куда там. И стоило ему обратить своё внимание на возникший шум со стороны кровати со взъерошенным типом на ней, как он к своему несказанному потрясению видит, что взъерошенный тип присел на кровать и тычет в него указательным пальцем. – А вот вы туда загляните и всё увидите. – За него всё вот это говорит указующий перст. И понятно, что нет предела негодованию Ивана, за такое вероломство и подлость этого типа, за которого он столько раз сегодня в своих мыслях защищался, а он вон как за всё хорошее ему отплатил.

– Прибью гада, если выживу в этой переделке! – пришёл к окончательному решению насчёт взъерошенного типа Иван и, сжавшись в пол всем собой и головой, приготовился к обороне от приближающегося к нему Резуса. Дальше следует, и при этом всё в кромешной тьме (Иван заодно закрыл глаза), страшная и столь плотная тишина, что как бы Иван её не старался прослушать, ему ничего не удавалось в ней услышать. Пока до него, само собой, со всей неожиданностью, не доносится в буквальной близости от уха голос Резуса.

– Ах, вот ты где! – В каком-то странном для Ивана удивлении, как будто совершил открытие, говорит Резус и добавляет. – А ну, просыпайся! – И только Иван открывает глаза, как ему в них бьёт резкий свет направленной на него настольной лампы, которую в направлении него держит Резус, стоя перед кушеткой, под которой, как всеми, в том числе и Иваном только что выяснилось, Иван всё своё ночное дежурство почивал. И сейчас его ждут не только весёлые лица медицинского персонала отделения, но и определённые оргвыводы, которые, скорей всего, приведут его к наказанию – как минимум, опять быть на посылках у Людвига.

– Как это всё не вовремя. – Взъерошенным взглядом посмотрев на покатывающиеся от смеха лица собравшихся вокруг кушетки врачей, медсестёр и другого персонала больницы, тяжело вздохнув, сказал Иван.

Глава 4

Калибровщик

Места массового скопления людей (тут немного было утрированно для эффекту), их ещё называют местами компактного проживания людей, общедоступными словами ещё называемые городами, для удобства своей основной составляющей части, городских жителей, сплошь и рядом, во все стороны и на разных уровнях прорезаны транспортными и дорожными магистралями, так называемыми городскими артериями (город сравнивают с одним огромным организмом, и в этом что-то есть), чья основная задача заключается в том, чтобы максимально облегчить или хотя бы способствовать передвижению и сообщению между собой жителей города.

И если транспортные артерии, те же автомагистрали, ни на что больше не претендуют, кроме своего прямого назначения, – переправлять людей из одного пункта в другой, – то вот пешеходные зоны, те же тротуары или ещё лучше, свободные от машин пешеходные зоны, где и скорость передвижения другая и правила дорожного движении не столь строги, – можно остановиться, где вздумается покурить, завязать развязавшийся шнурок и эмоционально побеседовать по душам со своим попутчиком, – не только служат по своему прямому назначению, в качестве транспортной артерии, неся на себе прямую функциональную нагрузку, в частности обувь вступающих на мостовую людей, но и предоставляют возможность носителям всей этой обуви, вступающим на твёрдую поверхность пешеходной дорожки, продемонстрировать всем окружающим, что и кто он есть такой, и в случае своего успеха, уже продолжить свой дальнейший путь не один, а с очарованной им теперь уже знакомкой (или знакомым, в обратном случае).

Правда, к большому сожалению нужно признать, что городские жители из-за своего занятого, всё время в суматохе, образа жизни в городе – они вечно чем-то и не пойми чем заняты, и оттого постоянно спешат и бегут, и всё равно не успевают, – со временем начали забывать о таком функционале пешеходных магистралей, и стали ими пользоваться крайне ограничено, лишь только в качестве дорог.

Но всё же не всё так печально, серо и бездушно, и время от времени, когда уже и не ждёшь ничего такого для себя задушевного, и можно сказать, что, вообще, уже начал забывать, что такое возможно, нет да встречаются на этих пешеходных зонах и в частности на твоём пути, не такие забывчивые и занятые только лишь собой наискучнейшие люди, которые ничего кроме себя и своих кончиков ботинок или туфлей не видят перед собой. И эти удивительные люди, – одного взгляда на них достаточно, чтобы всё о них сразу становится понятно, – явно живут в полную силу и если им жизнь что-то предоставила в их распоряжение, то они не ограничатся только одним, а вовсю используют то, что им дано в их пользование – если улыбаться, то во всю ширь себя, чтобы и всем вокруг становилось неудобно от своей серьёзности и серости, если смеяться, то от всей души и при этом обязательно закатываясь и скручиваясь в смехе, отчего мимо проходящие люди и сами не могут удержаться от радостной улыбчивости и начинают сами смеяться, а уж если такой человек вступил на этот пешеходный переход, то разве он ограничится одним лишь переходом, да ни за что в своей жизни, и он обязательно использует его во всех его функциях, сразу же начав переход не просто по пешеходной дорожке, а от одной к другой встреченной на пути своего следования личности.

И вот вы, тоже если честно, частенько собой увлечённый, когда идёте среди толпы пешеходов и такой весь из себя занятой и важный, как-то в один из таких моментов своего движения, которые не предвещают ничего необычного, – впереди вас уже какой квартал идёт, не сворачивая, всё та же серая спина в дорогом костюме, а вы у себя в голове пытаетесь разрешить важную рабочую проблему, которая почему-то всегда предстаёт перед вами в виде некоего ненавидимого вами всей душой лица, – прибил бы эту гадину, Свекра, на месте, если бы мне за это ничего бы не было, – вот так прямо вам виделось решение этой проблемы, – вдруг, к полной вашей неожиданности, до вас шепотом, но так отчётливо слышно, доносятся чьи-то слова: «Так прибей». Отчего вы в оторопи и в частичном потрясении вдруг замираете на месте, к крайнему неудовольствию сзади идущих людей, – им в момент пришлось резко менять направление своего движения, – обернувшись в ту сторону, откуда до вас донёсся звук этого голоса, начинаете выискивать того, кто посмел так нарушить ваше спокойствие.

И хотя вокруг вас стеной идут прохожие, вы тем не менее обнаруживаете того человека, кто более всего подходит под описание того типа, кто смеет вам давать такие советы – этот человек выделяется из серой массы прохожих тем, что он не только не вписывается в общий пешеходный тренд, – его отличный от всех, не спешный, вразвалочку ход, сбивает с мысли и хода спешащих прохожих, – но и ведёт себя как минимум вызывающе. Этот гражданин с виду приличной наружности и дорогого покроя костюма, за что к нему нет претензий и присутствует доля уважения, ведёт себя прямо сказать необычно и недостойно своего дорогого и представительного вида костюма.

Так он вместо того чтобы идти своим путём и не отвлекать собой встречных прохожих, у которых быть может, много требующих немедленного решения забот в голове, во всём себе и своём ходе источает столько довольства, что это сразу бросается в глаза и сбивает людей ответственных и не беспечных как он с серьёзной мысли. Что ещё терпимо и можно не заметить, если ты сильно вдавлен своими досужими мыслями прямо в дорогу перед собой, но этот явно даровитый эгоист, которому нет никакого дела до настроения людей вокруг, которые придерживаются в основном мрачных и серых мыслей, явно не задумываясь над тем, какие ассоциации может вызвать это его поведение, противопоставляет себя всем, тем, что никого не стесняясь и, даже отчасти бравируя собой, глядя в неведомую даль, идёт и с глубокой увлечённостью, одной рукой (в этом заключается его бравада) дирижирует неким невидимым оркестром. Да так захватывающе и завораживающе, что никто не смеет его перебить ни словом, ни каким-нибудь движением, и тем самым, не дай боже сбить его с музыкального такта – иначе там, в этом незримом оркестре, нарушится вселенская гармония и тогда кто знает, не станет ли ещё серее и хмурее у тебя на душе и сердце. А так он идёт с добродушным выражением лица и такой удивительной улыбкой на ней, водит рукой верх вниз, делая ею только ему понятные знаковые пассы, и встречным прохожим и тем, кто идёт сзади, при виде такой его простодушной беспечности, с которой он смотрит на мир, становится чуть легче в плечах и на душе.

– Да как это всё понимать? – тем не менее, каким-то образом вырывается этот вопрос из глубин того человека, задумавшего нехорошее по отношению к своему сослуживцу Свекру, и заинтригованного таким к себе обращением определённо со стороны этого дирижёра невидимого оркестра. Ну а дирижёр и не думает прикрываться своей увлечённостью от ответа и от своей ответственности за сказанное слово, и он как будто так и должно быть, делает остановку или вернее сказать, на миг замирает на месте, оборачивается к этому находящемуся в недоумении и некоторой интриги насчёт себя человеку и, до чего же светлым взглядом посмотрев на него, говорит. – Может хватить ходить всё вокруг да около и пора всё сказать ей.

– Кому ей? – побледнев в лице и вздрогнув от испуга, вызванного тем, что тщательно скрываемая тайна сердца, вдруг, и при этом неизвестно как, оказалась раскрыта, задался вопросом этот человек.

– Ты сам всё прекрасно знаешь. – Следует ответ дирижёра, после чего он разворачивается в сторону своего следования и, быстро сообразив на каком такте остановился, для должного внимания своего оркестра постучал по неведомому пюпитру невидимыми палочками и, замахнувшись руками чуть ли не на самого Сальери, – люди близкие к музыкальным кругам, с нотной папкой под мышкой, могли бы утверждать, что с таким замахом, который себе позволил этот дирижёр, он бы и Моцарта легко мог сделать, – продолжил дальше свой путь, оставив далеко позади себя недоумевать очередного встреченного на своём пути нерешительного попутчика.

Между тем дирижёр, по удивляв, а больше порадовав собой встреченных им на своём пути пешеходов, свернув в одно из ответвлений улиц, ведущих на одну из городских площадей, наконец-то, выскочил из этого большой плотности человеческого потока, каким характеризуются все соседствующие с оживлённой машинами магистралью пешеходные зоны типа тротуаров и тем самым перестал давать повод людям серьёзным отвлекаться от своих серьёзных мыслей. Ну а на этой пешеходной зоне под названием городская площадь, куда как больше пространства для манёвра тех же рук, своего понимания окружающими людьми, большей частью состоящих из тех, кто никуда не спешит и пришёл сюда отдохнуть, а так же здесь легко дышится и не только мыслями.

И тут выше приведённых объяснений достаточно, чтобы предугадать то первое, что сделал режиссёр, как только он вступил на городскую площадь – он распахнул всю свою душу навстречу всему встречному и, широко выставив в стороны свои руки, глубоко, с закатом глаз, вдохнул. После чего он с иронической улыбкой прокашлялся, – слишком насыщен кислородом и непривычен для дирижёра местный воздух, – выпрямился и начал осмотр площади и всего того, что в неё входит.

– Мне нравится. – По-другому и не мог охарактеризовать увиденное, полный благодушия дирижёр. – А что насчёт людей, какие они здесь? Всё такие же противоречивые и неугомонные, одновременно чуть ли не всё знающие и в тоже время столь не далёкие насчёт себя, или же они уже поумерили свои амбиции. Ладно, посмотрим, какая тональность сейчас преобладает. – Улыбнулся дирижёр, обратив своё внимание на вереницу уличных кафешек, наполненных разного рода людьми, которых можно было охарактеризовать одним общим словом, они были люди отдыхающие. А вот от чего или от кого они отдыхали, то это другой и тот самый вопрос, который они как раз и решали за чашкой кофе, чая или ещё чего другого, сидя здесь.

И Дирижёру одного мимолётного взгляда на людей отдыхающих было достаточно, чтобы понять, от чего они, как бы не отдыхали, всё равно не смогли отдохнуть – от самих себя, о ком они без конца упоминают, всё говоря и говоря: Я, Я, Я.

– Ля! – Дирижёр, протянув внутри себя эту ноту, вначале с добавлением диеза, затем немного нахмурился при виде сидящей за столиками отдыхающей публики и, решил сбавить на полутон эту ноту «ля». – С вас и ля бемоля достаточно. – Рассудил дирижёр, прислушавшись к ведущимся разговорам за близстоящими столиками. Ну а при его-то музыкальном слухе, ему не то что все разговоры ведущиеся в ближайшей округе становятся доступны, – всё зависит от направления его слуховой локации, – а он запросто может услышать малейшее движение души человека, стоящее за всем этим звуковым выражением себя.

– Что и говорить, люди слишком забывчивы и если честно, то их память совсем ни к чёрту. Вот и приходится постоянно себя запоминать, по несколько десятков раз в день вглядываясь в зеркало и так в разговорах себя не забывая. – Размыслил про себя дирижёр, остановившись у одной из ближайших кафешек, и встав спиной к одному из столиков, за которым свои места занимала мужская компания. Ну а какие разговоры велись за этим столиком (да и за любым другим), то не трудно догадаться – речь шла о том, чего им недостаёт. А вот чего им недостаёт, то об этом ещё легче догадаться, стоит хотя бы проследить за направлением их взглядов в сторону соседнего кафешного типа заведения, где за одним из столиков свои места занимала другая компания, в отличие от этой сплошь состоящая из девушек. Правда дирижёр всех этих их взглядов не видел, и ему в анализе происходящего за столом приходилось опираться только на свой слух, что, впрочем, не помешало ему сразу всё понять за этих парней.

Общий лейтмотив их рассуждений, он, конечно, понял, – моё Я, самое из всех Я, вот только ему развернуться не дают, – а вот кому в частности принадлежали эти Я заявки, то дирижёр вот так стоя к ним спиной, сразу не мог определить. Так одно Я звучало достаточно решительно, и даже убедительно – оттого, наверное, что озвучивалось крепким баритональным басом, – второе Я, из-за своего дисканта, совсем не убеждало, а даже наоборот, наводило на мысль о бесперспективности заявок этого типа, ну а третье Я и вовсе было не многословно, ну а те словесные выражение, которые это Я умудрялось выговорить, наводило на весьма прискорбные мысли насчёт умственного развития этого типа.

– Что ж, – рассудил дирижёр, – носителю баритонального баса присваиваю имя До, немногословному выразителю себя дам имя Ре, а дисканту… – тут дирижёр задумался и после небольшого размышления вынес решение насчёт третьего лица. – Пусть будет Соль. Имя Фауст ещё нужно заслужить. – Почесав подбородок, дирижёр многозначительно улыбнулся, краем своих глаз посмотрев на своё отражение в витринном окне в кафе напротив, где за одним из столиков сидела так заинтересовавшая местную мужскую компанию компания девушек.

– Ну а их, – разглядывая сидящих за столиком девушек, дирижёр и в данном случае не смог удержаться от того, чтобы не разыграть как по нотам увиденное, где он для начала решил закрепить за каждой девушкой своё нотное имя, – соответственно их внешней тональности назовём: самую милую, Ми, самую весёлую, Ля и ту, что дух захватывает, Си. – Дирижёр от удовольствия и от предощущения невероятного удовольствия, которое доставляет ему любое прикосновение к музыке, а что уж говорить о том, когда сам становишься её автором, начал потирать руки.

И хотя режиссёр действовал отчасти на свой страх и риск, и в некоторой степени поступил самонадеянно, – не испросивши разрешения у девушек, присвоил им имена, – всё же в его действиях был свой определённый смысл. Ведь он собрался создать лёгкую, с оттенком меланхолии любовную историю, а разве в ней могут поместиться девушки с именами, Милена Аркадьевна, Олимпиада Прокофьевна и Сирена Андреевна. Это уже ближе к пьесам Островского, где и бедность и всякая именная напыщенность не порок. Правда здесь можно было впасть и в другую крайность, окажись на месте дирижёра большой любитель вальсов. И тогда не избежать им другого рода именной тяжеловесности – баронесса Мильдебраум, графиня Альпебрум и её сиятельство Сабрахам. А от таких оглушающих в падении имён «бам», «бум» и другие «блюм», и оглохнуть не долго.

А так они получили в имени лёгкое музыкальное звучание, и у тебя у самого сердце запело в унисон звучащему имени. А что уж говорить о самих девушках, для которых лёгкость бытия не просто природная данность, а временами и тяжёлый труд в спортзалах, и отказ в самых для себя необходимых вещах – в сладком. Да и с лёгкостью они готовы избавиться от всего тяжеловесного, что есть в них, перед тем как встать на весы оценки себя. Так что дирижёр может себя чувствовать спокойным с этой стороны – никто ему не скажет против им надуманного. Что же касается другой стороны – тех парней за своей спиной, то хотя в их об именовании он пошёл тем же путём, всё же в этом вопросе с ними он не проявил большой внимательности. А он, махнув фигурально на них рукой, со словами: «С этими зи зи топами всё ясно», – в один момент дал им всем новые имена.

– Для новой темы надо материала поднабрать. – Решил дирижёр, вновь сосредоточившись на своём слушании ведущегося за его спиной разговора. При этом он не забывал наблюдать за тем, что делается за тем столом с девушками – они для него, в его только что придуманном мюзикле «Городской квартал», основанного на реальных событиях и ставящегося прямо сейчас, Он-лайн, отвечали за альтовую, мелодическую составляющую, тогда как парни, находящиеся за его спиной, отвечали за басовый лад.

– И кому же дать шанс? – прослушав все эти заявки До-Ре-Соль парней (До-Ми-Нантные парни это другой случай) на своё перспективное будущее, задался вопросом дирижёр. – Решил же уже, – усмехнулся про себя дирижёр, – и зачем тогда задаёшься вопросами. – Дирижёр продолжил себя веселить своими вопросами. – А я, может быть, не хочу быть предсказуемым. – Вступил в спор с самим с собой дирижёр. – Так ведь твоя непредсказуемость ведёт к предсказуемым результатам, и тогда какой смысл делать такой выбор. – Аргументировал себя оппонент дирижёра. И дирижёр вынужден был признать правоту своего оппонента. – И то верно. – Согласился дирижёр, понуро покачав головой. Ну а оппонент дирижёра, если чего и добивался, то только не такого, и он своим новым предложением вновь наполняет дирижёра светом радости. – Но ты же не знаешь, кому из них принадлежат голоса, а значит, полагаясь на некую вероятностную величину, ещё называемую интуицией, можешь сыграть с ними в свою игру.

– А что, будет интересно. – Согласился сам с собой дирижёр. С чем он оборачивается к этой компании за столом и, подойдя вплотную к их столику, – это не могло не вызвать со стороны сидящих за этим столиком людей удивлённые взгляды на него, – приложив палец к своему рту, с таинственным выражением лица говорит одно слово в виде звука: «Тсс!». И хотя сидящие за столом парни не из пугливых, они почему-то сочли нужным уверовать в то, что так нужно, и проявили молчаливое понимание к этому странному типу. А так они, в общем-то, за словом не полезут в карман, что подтверждает их участие в различных разговорного жанра батлах – а До, этот тот мускулистого вида тип, то он и в бойцовских батлах участвовал – там твой рот, чтобы поменьше разговаривал и нецензурно не выражался в адрес противника, прикрывают каппой.

– Видите их. – Кивнув в сторону того столика с девушками, тихо сказал дирижёр. Парни в ответ посмотрели по направлению его взгляда, на мгновение под задержались там и, вернувшись назад, согласно кивнули головами.

– И спрашивается, почему не используют этот самый ближний путь к своему счастью. Где особого ничего и не надо делать. Подошёл, познакомился, влюбил и влюбился. Чего уж легче. – Рассудительно проговорил дирижёр. Тут До было хотел контраргументировать, но дирижёр предупредительно прижал ко рту палец и своим: «Тсс!», – зацыкал это его поползновение на то, чтобы открыть рот. Когда До был приведён к порядку, а его товарищи не спешили открывать рот, дирижёр обводит их внимательным взглядом и говорит. – А теперь моё к вам предложение. И как понимаете, всему мною сказанному, можете верить или не верить, а значит, принимать его должны будете на веру, а не принимать на безверие. – Дирижёр сделал небольшую паузу, чтобы дать заработать головам этих балбесов, если они так бесконечно недоверчиво на него сейчас смотрят и не скрываемо выражают на своих лицах предубеждение к нему.

– Так вот, – сказал дирижёр, – одного из вас, там, за тем столом, сейчас ждёт своё счастье. – Дирижёр перевёл свой взгляд за этот столик напротив, и парни за столом может быть на рефлексах, а может из любопытства, вновь последовали вслед за ним. И на этот раз они были более внимательны к этому столику напротив. А там, за тем столиком, как будто этого внимания к ним ждали, и в ответ взяли и все замерли во внимании к ним.

Когда же парни с трудом оторвались от своего внимания к столу напротив и вернулись обратно, но к полнейшему их удивлению, никого постороннего у их стола уже не было. А после того как они покрутили головами по сторонам в поиске этого, теперь и не поймёшь, кто такого, скорей фантома, и убедились в том, что он исчез бесследно, то впору было задаться первостепенной важности вопросом: А не померещился ли им этот тип? – А если нет, что маловероятно, то, что всё это было? И как отнестись ко всему им сказанному?

– Чокнутый какой-то. – Сделал вывод До. И никто не стал оспаривать это мнение До, и не только потому, что его товарищи уважали мнение До и вообще, были либеральных взглядов на всякое мнение, а потому, что их сейчас больше волновало другое – как отнестись к предложению этого чокнутого типа. А если воспользоваться его предложением, то …ещё больше вопросов возникает. Например, такой: А что я им скажу, когда подойду? – изрезав свой лоб в глубокомысленных морщинах, краем глаза поглядывая в сторону того самого столика, где одна девушка особенно ему понравилась, задался вопросом обладатель самого бесперспективного голоса из всей троицы, Соль.

– То и скажешь. – Неожиданно до Соли доносится голос того самого чокнутого типа, отчего он весь осаживается на стуле и начинает в испуге крутить по сторонам головой, в поиске этого типа. Но его нигде не было, что, тем не менее, не мешало Соли слышать его голос. – Я пришёл влюбить одну из вас в себя, а вот кого, то об этом уж вы попробуйте догадаться. – Добавил чокнутый тип.

Между тем от товарищей Соли, эта его непоседливость не остаётся незамеченной, и они, как это обычно бывает в таких случаях, начинают его поддевать. – Что Соли не сидится, – усмехнулся Ре, – никак слова чокнутого типа не дают покоя.

– А и вправду Соли, – с серьёзным видом обратился к нему До, – чего тебе терять-то, если ты примешь предложение этого типа и пойдёшь к тому столу за своим счастьем. – При этих словах До так неприкрыто насмешливо переглянулся с Ре, что Соли, не стерпев таких, даже не намёков, а утверждений в своей второсортности, подскакивает с места, с явным вызовом смотрит на До и заявляет ему. – А я в отличие от тебя, не боюсь верить людям. И пусть они по чокнутому выглядят, и может и недоразумение одно говорят, но в деле верования так и должно быть. И я сейчас пойду и стану счастливым. А вы оставайтесь здесь, зная одно, что вам был дан шанс, а вы даже не стали его рассматривать. – Соли хватает со стола бокал с минеральной водой, в глоток осушает его и, крепко так отставив его на стол, что Ре с До слегка одёрнулись, с решительным видом выдвигается к знаковому столику.

Ну а До с Ре, глядя ему вслед с некоторым удивлением, сами того не понимая, как так случилось, каждый начинает внутри себя странно чувствовать. Они как будто понимают, что их настигла некая утрата, а вот какая, то этого они не могут постичь – что-то похожее на сожаление об утраченных возможностях.

– Попади в нужную ноту, и она ответит тебе звуковым созвучием. – Глядя из-за угла здания кафе на Соли, идущего к столику напротив, с девушками, мысленно направлял его ход дирижёр. – А чтобы разобраться и понять какая нота твоя, не спеши форсировать события и для начала дай им себя озвучить, а там остаётся только слушать и при этом сердцем. – Вкладывая в уши Соли эти напутствия, дирижёр сумел-таки подвести его к столу с девушками – последние шаги ему дались с огромным трудом, он по мере своего приближения к столу с девушками, где они вдруг все в один момент замерли в одном внимательном к нему положении, начал терять всю свою решительность и силу воли. А когда до их столика оставалось пару тройку шагов, а с него так на него изучающе смотрят такие невероятно удивительные создания, чуть ли не нимфы (это в голове Соли от волнения всё перемешалось и через туманность его взгляда начали возникать различные фантастические образы), то он уже мало что соображал, а уж говорить о том, чтобы он что-то мог осмысленно говорить, то само собой не приходится.

Правда, когда он был остановлен их столиком (а по-другому никак), на который он натолкнулся, будучи в разориентированном состоянии, он сумел-таки выдавить из себя слово. – Простите. – Затекая мыслями и физическими воплощениями волнения в виде капель со лба, проговорил Соли, через пелену затуманенных глаз видя только смутные очертания сидящих за столом девушек. Ну а протереть свои глаза он не смеет и ему в своём общении с ними приходится полагаться только на свой слух. А он не настолько музыкален, как у дирижёра, и главное, он не обучен наукам построения музыкального лада.

Но сейчас уже поздно себя корить за такую свою неподготовленность, и остаётся только слушать, что и делает Соли, пытаясь сфокусировать свой взгляд на девушках, а в частности на той, что слева, которую он ещё до подхода к ним, особенно для себя выделил. – В твоём случае с первого слова всё будет ясно. – До Соли донеслась мысль дирижёра. И Соли ещё больше напрягся, приготовившись услышать приговор.

Но судьба не зря некоторыми обойдёнными ею лицами называется злодейкой и она не спешит раскрывать все карты перед Соли, и она не прочь с ним поиграть в свою игру, нажимая на другие ноты. – А если не простим, то что? – со смехом задаётся вопросом, сидящая по центру Ля. И их столик накрывает переливы скерцандо (смешливость (итал.) – так это видится дирижёру) – а вот столик напротив, за которым сидят и поражаются всему увиденному До и Ре, накрывает люгубре (тяжесть).

– Постойте девушки, – когда вся эта смешливость с перекатами озорства несколько успокоилась, до Соли донёсся голос Си, той девушки, которая сидела от него справа, – мы ещё молодого человека не выслушали, а уже делаем насчёт него выводы. Он же нам не объяснил, за что он просит у нас прощение.

– И то верно. – Сказала Ля. – А ну живо говори, за что нам тебя не придётся жаловать, скажем… – тут Ля переглядывается со своими подругами и, вернувшись обратно к Соли, говорит, – не знаю как другие, а я может и с минуту тебя стерпеть не смогу.

– А теперь говори. Виваче! (живо) – до Соли доносится голос незримого дирижёра и он, толком не понимая, что говорит, говорит. – За то, что я обойду своим вниманием большую часть из вас, выбрав только одну. – Сглатывая набегающие слюни, еле выговорил всё это Соли. И хотя всё им сказанное прозвучало так неуверенно и не убеждающе, всё же смысловая нагрузка, заключающая в его словах, перевесила все эти формы своего донесения, и за столом в момент воцарилась какая-то странная тишина. Во время которой, Соли не видел, что там за столом делается, – может девушки в злости на него и из девичьей солидарности против него переглядываются, а может всё наоборот, и они рассматривают в лицах друг друга их шансы не на свой успех, – а там между тем, судя по ёрзающим звукам, что-то определённо происходило.