Антропоцид

Я смотрю на свежесозданный контакт: «Артур Авдеев». Нажимаю на кнопку вызова. У Артура звонит телефон.

– Ага, запишу тебя. Ну всё. До скорых встреч, ребята.

– А как же Амальгама? – спрашиваю я.

– Думаю, сейчас мы её здесь не найдём. Я напишу, когда что-то выясню.

На этих словах Артур исчезает, а вместе с тем утихает и звонок. Ох, не нравится мне это всё. Сейчас совсем не до приключений. Мы только успели выдохнуть, как дерьмо стало валиться с новой силой, и в этот раз – непосредственно на наши головы.

С другой стороны, если Артур выяснит что-то полезное, это станет поводом обратиться в охрану. Уж они наверняка смогут что-то сделать… да?

Я поворачиваюсь к Алисе.

– Слушай, прости, не очень хорошо получилось…

– Нет, нет, – перебивает меня она. – Всё нормально, Вадим.

– Ну что, пойдём ещё потанцуем?

– Знаешь, – она на миг задумывается. – Мне надо домой.

Ну вот, ещё одну девчонку упустил.

– Давай ты и мой номер тоже запишешь, – она хитро улыбается.

Я невольно улыбаюсь в ответ.

Константин

– Вадим, кстати, в какой-то клуб пошёл, – я с аппетитом жую очередную тефтелину. Господи, как же вкусно. Готов есть эту Сонину стряпню вечно.

– Он хороший мальчик, не беспокойся за него, – отвечает Соня.

– Да по ушам надавать ему надо было. Жаль, не успел среагировать. Сбежал – только пятки сверкали. Вот вечно ты его выгораживаешь! Пацану шестнадцать лет. Какие, к едрене фене, клубы? Был нормальным, прилежным парнем, а теперь, видите ли, бунтарский дух в нём, блин, проснулся! Кто бы мог подумать!

– Я всегда думаю о благополучии нашей семьи, – отвечает Соня, не отлипая от телевизора.

– Да, я тоже, – ковыряю вилкой пюре.

– Я тоже тебя люблю, – невпопад отвечает Соня и улыбается.

По телевизору голограмма Геннадия Виолова, прекрасного актёра нашей молодости, кружит на коньках по льду телестудии. Играет чарующая музыка, и Геннадий, надо сказать, для своих пятидесяти шести лет очень неплохо держится. Но это повтор старой передачи, я помню, как мы с Соней смотрели этот выпуск. И помню, что размышлял примерно о том же: о былом кинематографе, о возрасте актёра… Сколько ему сейчас, получается?

Нисколько. Скорее всего, он погиб во время конца света. Сладкий самообман растворяется, и у меня начинает дёргаться глаз.

Я не дома. Я в виртуальной реальности.

Квартира эта, наверное, тоже сгорела. Как и Виолов.

Хроническая депрессия – так сказал психиатр. Ещё он говорил про какое-то обсессивно-компульсивное расстройство, но это всё чушь собачья. Навыдумывали болезней, чтобы деньги из людей тянуть. Никаких расстройств я не ощущаю и не ощущал, а вот депрессия – самое реальное, что есть в моей жизни в последнее время.

Я кладу вилку и нож. Осматриваю свою квартиру ещё раз. Ту, в которую я вложил кучу денег. Которую получил от завода, но ради благоустройства которой залез в кредиты. Ту, которой больше нет. Место и человек, которые были смыслом жизни наравне с карьерой, давно исчезли.

О карьере теперь тоже можно забыть.

И вот, я хожу по кругу снова и снова, предаваясь самообману, ведь только здесь мне становится легче.

Я опускаю голову и тяжело вздыхаю.

– И какой бунтарский дух, о чём я? Вот же осёл. Вадим ведь прав.

– Правда у каждого своя.

Я бросаю взгляд на бота, который так старательно изображает мою покойную жену. Меня поедает боль, прошлое впивается своими жуткими когтями в грудь и пронзает сердце, аж всё сдавливает внутри.

– Вадим сделал тебя очень точно, – говорю я. – Ты всегда была вот такой демократичной, не то, что я, категоричный кретин. Правда у каждого своя, да. Но истина – она одна. И Вадим прав. Я слишком цепляюсь за прошлое. Так и с ума сойти недалеко. Ты не моя жена. Лишь цифровое воспоминание. Пойду я… как там говорит Вадим? «В реальности потусуюсь»?

– Наш сын – тот ещё тусовщик.

– Н-да-а, – утвердительно протягиваю я. – Пока, Соня.

– Пока, Костя.

«Отключение».

Иллюзорный мир растворяется. Я снова в своей каюте. Вадим всё лежит в кресле, подключенный к виртуальной реальности, а в иллюминаторе всё ещё виднеется Земля. Ещё полгода назад полная жизни, но теперь ставшая одним бесконечным пепелищем. И сейчас я куда ближе к своему будущему дому, чем к прошлому.

Если у меня есть только прошлый дом и дом будущий, что же я имею сейчас?

Я подхожу к зеркалу и осматриваю себя. Из-за густой, нестриженой бороды создаётся впечатление, будто я бомж, ей-богу. Белый халат из стандартного комплекта уже недобро попахивает, в нескольких местах заметны пятна. Причёска… о ней даже говорить не буду.

Уж если я хочу выйти из этого состояния, надо преобразиться внешне. Что снаружи, как известно, то и внутри.

Из шкафа я достаю костюм, который успел прихватить из дома. Одно жалко: здесь нет утюга. От вида этой мятой рубашки у меня сердце кровью обливается. Я аккуратно складываю халат и убираю на полочку, а вместо него облачаюсь в рубашку, пиджак и брюки. Ладно, под пиджаком мятую рубашку не так уж и заметно.

Расчёски здесь, слава Богу, есть. Я укладываю волосы так, чтобы они спрятали еле проглядывающую плешь, и отправляюсь вперёд, навстречу новой жизни.

Первое время видеть всё это было несколько дискомфортно. Коридор кажется почти прямым, но взгляд замечает, что он слегка загибается. Будто ты вечно идёшь немного в горку, но физически этого не ощущаешь. Сейчас я уже привык.

Коридор, как всегда, практически пуст. Вот двое охранников стоят с электронными сигаретами и говорят о чём-то своём.

– Короче, у меня брательник десятку мотал. Я хрен знает, как их там с тюрячки эвакуировали, но он сейчас на десятой афре.

– Хренасе!

Я на всякий случай ускоряю шаг. Всё-таки люди они неприятные, и вот такие их разговоры очень показательны. Премиальный корабль или нет, но мы на нём лишь довесок, потому что оставалось много свободных кают. Настоящие премиальные пассажиры отделены от нас дверью с единственным на всём корабле биометрическим замком. И лучшие охранники все там да в техническом отсеке, а у нас сидит всякое отребье. Я более, чем уверен, что эти ребятишки, которым лет по двадцать пять от силы, и в полиции-то никогда не служили. Какие-нибудь ЧОПовцы, как максимум.

В столовой мне немного плохеет. Она вся белая, от пола и до потолка, и пахнет стерильностью. Это напоминает мне о больницах, а больницы в последний год вызывают у меня приступы тревожности. Обычно я спешно набираю еды в собственную пластиковую посуду и ухожу есть в каюту, но я же сегодня собрался новую жизнь начинать. Кажется, зря.