Записки репортера

Одно перетекает в другое. Как сейчас помню, я с грустью смотрел на бурлящий аппарат в своей кухне, оставляя его в трудный для отечества час – 19 августа 1991 года. Это было расставание навсегда. Я помчался к Белому дому собирать фактуру для подпольной газеты. Тогда я перепрыгнул на какую-то другую ступеньку. Самогонный аппарат из драгоценного инструмента превратился в бабскую снасть, в простецкую скороварку, в крышке которой я просверлил дырку для подсоединения змеевика. Карета практически превратилась в тыкву в тот, типа, роковой день. С моей более молодой коллегой все случилось позже, причем ситуация развивалась в обратном направлении. Я от твердого сахара с дрожжами, жидкой воды и газообразного первача пришел к бумаге. Она же от бумаги и эфира (словечко-то какое!) пришла к чистоте, и сосредоточенности, и выверенности домашней водки. Диалектика! С чего вдруг я про нее вспомнил? Не оттого ли, что диалектическая спираль есть не что иное, как змеевик?

Может, кому-то покажется, что самогоноварение не женское дело. Отчего же? Люди обычно гонят на кухне, а женщине там самое место, в конце концов… Это я вам как опытный феминист говорю.

«А кто же эта таинственная девушка?» – спросите вы. Скоро сами узнаете. Пока что она пописывает кое-что по старой памяти, мы все еще – пока! – смеемся над ее текстами и чешем над ними репу. Но с нового года она решила покончить со старым. Хватит! Вы заметите ее отсутствие сами…

А я – нет! Меня она обещала звать в гости и поить самогонкой. А когда так, когда выпивают на кухне, то сама собой заходит беседа о всяком там животрепещущем. Я буду, как и прежде, получать ее язвительные комментарии по всем забавным событиям. Просто это будет происходить в VIP-режиме, для особо узкого круга.

Побеседовав с этой журналисткой, я, естественно, подумал: может, мне и свою жену подключить к самогоноварению?

Но после от этой затеи отказался. Дело в том, что моя жена если что и пьет, так вино. И вот представьте себе, что она через силу будет наступать на горло собственной песне, не испытывая к самогонке никакого влечения. Это будет неискренне. Продукт застрянет в горле: всегда ж отличишь заказную статью от той, что написана из любви к искусству…

Как академик говорю…

23 ноября 2006 г.,15:21

Это я про себя.

Академия имеется в виду литературная, та, что распоряжается премией «Большая книга». Нас, академиков, там почти 100 человек, большая часть – необычайно солидные люди. И вот в среду, 22 ноября, мы, собственно, и раздали литературные премии. Мне приятно вам напомнить, что первая премия – 3 миллиона хоть и рублей, но тем не менее. Вторая – 1,5 миллиона, третья – 1 миллион.

Между прочим, на премию скинулся и журнал «Медведь», который я в компании с Альфредом Кохом и Александром Воробьевым когда-то имел удовольствие издавать.

Что вам сказать после всего? Наша премия – самая богатая в стране. Круче только Нобелевская. И собственно, ничего не остается, как двигать русскую литературу. При помощи такой немаловажной материи, как деньги.

Все это, конечно, лестно. Я этим на полном серьезе хвастаю. Не раз уже я восклицал в сердцах посреди дебатов: «Ты как с академиком разговариваешь?»

И совершенно тут невинно и простительно выглядят лирические заходы типа: «Думала ли ты, что будешь жить с академиком?» Я даже беру на себя смелость иногда заявлять: «Я тебе как академик говорю: эта книжка – полное говно. Понятно?» Это все риторические вопросы. Но есть и другие, такие, где готовых ответов нету.

А как делить эти деньги? Как они реально делятся? Может, надо своим ребятам их раздать? Или кому-то заслуженному? Что касается меня, то я свой голос отдал честно и простодушно за качество литературного материала. Не в последнюю, может, очередь потому, что в литературной тусовке я человек чужой. Я прислушиваюсь иногда к дебатам, которые ведут профи (вспоминая при этом чьи-то смешные строчки: «жена литературоведа, сама литературовед»), и они на меня нагоняют тоску. Типа «а кроме хороших текстов, нужен еще стаж». Объявись, значит, новый гений, так его замотают, печатать не будут? Пушкин-лицеист ждал бы до пенсии своего успеха… Или такое: «А почему среди номинантов не представлены все течения вплоть до постмодернизма или там философской прозы?» Нет, ребята. Книжки надо награждать только хорошие – и все тут. Прочие настроения мы будем выжигать каленым железом. Это я вам как академик говорю.

На этот раз в основном (не буду о временных трудностях и отдельных недостатках) все удалось. Хотя я готов был ко всему. Особенно драматическим был момент перед вручением первой премии – после того как уже наградили швейцарского нашего эмигранта Михаила Шишкина, из своего беспечного далека ностальгически обсасывающего язвы покинутой родины, вместо того чтоб наподобие Аввакума обличать пороки из какой-нибудь Овсянки, и ветерана пророческой прозы Александра Кабакова, который гениально предсказал московские бои 1993 года и секс в американском Белом доме.

Ну и кому ж дадут? Я ожидал худшего. Я мрачно осматривал зал, многие восторги которого мне страшно чужды. И готовился к неприятным расспросам, придумывал заранее оправдания, почему с первой премией получилась чистая лажа.

И в этот самый момент объявили Диму Быкова.

Как, этого толстяка, который ходит по городу в шортах (ну, кроме случаев особых холодов), который ругается матом, так неинтеллигентно хохочет, ведет себя так простецки, будто он у себя на дачном участке? Который вообще кто такой? Он слишком молод к тому же, 1967 г.р., а пусть еще послужит! Пусть надует щеки, добавит пафоса, напустит глубокомысленности! Пускай станет солидным и обязательным! Пусть возьмет себя в руки и остепенится, пусть избавится от вредных привычек и пагубных повадок, которые… ну ладно, в другой раз про это.

Сегодня мне не до шуток. Потому что я могу со спокойной совестью сказать: «Да, мы выбрали реально Большую книгу». Кавычки можно убрать. Это я вручил первую премию. Это я быковского «Пастернака» из серии ЖЗЛ читал старинным, почти напрочь забытым уже способом «взахлеб». Этого уже вполне достаточно. Но я могу добавить аргументов. Кроме того, что книжка просто хорошо написана, на тему, от которой у автора слюни текут, о поэте, перед которым он снимает шляпу, там же еще столько фактуры собрано! Причем непредвзято! Пастернак там всяким видится, таким, каким ни в жизнь бы не показался сам! Очень тонко и то, что я в Борисе Леонидыче, скажем так, разочаровался: сперва в тысяча девятьсот семьдесят каком-то году прочел «Живаго», слепо напечатанного на листках фотобумаги, тайком, проникся и возненавидел гонителей великого автора, а после, когда все стало дозволено, перечитал и оценил реакцию Ахматовой, которая только очень близким по секрету призналась, что роман слабоват… Быков это все помнит лучше меня, но вот кинулся безрассудно реабилитировать любимого человека и в этом преуспел.

Прекрасно также поданы в быковской книге подлости советской эпохи, о них еще помалкивают, дожидаясь, видно, пока перемрут злодеи. Какой-нибудь Калинин ходит и улыбается начальству, после того как его жену посадили ни за что, – вот, типа, героизм! Жалкая ситуация, настоящая, советская, подлая, на фоне строек, и энтузиазма, и людоедства в Поволжье…

Второй серьезный вопрос: а можно ли большими деньгами спасти литературу? Ответ: да. На премию тот же Быков может, бросив все свои семь или восемь работ, это не считая радиостанций и Украины, сесть и написать несколько замечательных документальных книг, повторяя успех блестящего Радзинского. Это было бы прекрасно. Но скорей всего он меня не послушает и кинется писать стихи и недокументальную прозу. Он меня не слушает никогда и на моих глазах совершает невыгодные поступки. Он непредсказуем и нерасчетлив, он живет и действует по наитию, следуя, видно, движениям души. Как и положено настоящему писателю и поэту. Деньги всего лишь порадуют Быкова и его близких, а писать он вряд ли станет лучше… Какой ему толк от нашей премии? Ему – ладно, никакого. Но сотни и тысячи молодых ребят, которые сейчас сочиняют всякую ерунду – речи там для политиков, рекламу прокладок и сценарии убогих сериалов, – почешут репу и задумаются…

Теперь есть о чем.

Пугачев и чекисты

30 ноября2006 г.,17:38

Poor Литвиненко! Ужасная погибель, мучения и проч. Но все понимают, сколько рисков разом он собрал!

1. Он чекист, ну или, пардон, бывший чекист, или как у них там – бывают они бывшими, нет ли, поди знай.

2. Он чекист-перебежчик.

3. Он активно работал против российских официальных интересов.

4. Сотрудничал и дружил с людьми, которые в очень активном розыске и т. д.

Вряд ли при таком раскладе он рассчитывал помереть на старости лет в родном доме в окружении внуков и правнуков. Явно он не исключал, что в скором времени будет давать отчет на самом верху, чем он сейчас, видимо, и занимается.

Но это его проблемы.

У нас – свои. У меня вызвали эмоции вот какие нюансы. Я порадовался: вот как мы стали заботиться о своем здоровье и здоровье наших соседей по Европе! Мы самолеты проверяем и чистим, рекомендуем 33 тысячам пассажиров пройти обследование на предмет такого поражающего фактора, как проникающая радиация, – после возможного провоза в аэропланах мини-контейнеров с полонием. А не даже как в 1986 году всему британскому воздушному флоту и нашим спецслужбам, партии и правительству, более того, всей мировой общественности было плевать на то, что я плыву на резиновой лодке в зоне радиоактивного заражения, ловлю в речке Жиздра рыбу, жарю ее на костерке и жру! А на меня сыплется радиоактивная пыль из проплывающих в синем небе облаков! И я пью водку, хотя, если б меня предупредили и научили в тот момент, я б взял с собой рюкзак красного, которое, как мы знаем, выводит радионуклиды (если, конечно, это не пиар французских виноделов). Именно так я с товарищами и подругами проводил майские праздники 1986 года. Слава Богу, радиация в не очень высоких дозах убивает медленно, я все еще жив, правда, сегодня замечаю, что потенция уже не та, что бывало, – и с чем еще это связать, как не с последствиями Чернобыльской катастрофы?

В общем, налицо заметное и радикальное смягчение нравов и новая, какая-то трогательная забота о маленьком человеке. В 1986-м грохнуло, и ладно: авось, решило тогдашнее начальство (которое задним числом приписывает себе небывалую, фантастическую заботу о простой публике), все не передохнут. Облако полетело над страной, потом над соцлагерем, далее везде, сея рак щитовидки и малокровие. Помню разительную такую деталь: газетам про чернобыльские последствия не позволяли писать, но членов КПСС в пораженных районах снимали с учета в момент и голову идеологической ерундой не морочили. Типа, свои пусть спасаются.

Тут впору искренне прослезиться: все-таки в этом стало лучше и честнее. Кстати уж и о прессе: конечно, сейчас ее тоже можно заткнуть, но уже не так грубо и не так стопроцентно. Требуются серьезные телодвижения по, к примеру, скупке издательских домов. Вы как хотите, а я в этом вижу прогресс. Кому-то обидно, что его орган купили, – но, в конце концов, разве не о чем-то таком мы мечтали при Советах по пьянке на кухне? За что боролись, на то и напоролись… Кто обиделся – тот похож на отечественный автопром, который вроде за настоящую экономику, но требует для себя каких-то преференций…

И по существу вопроса. Покойник Литвиненко невольно высветил самую обидную проблему наших чекистов. Он самой своей смертью досадил им, перед лицом мировых СМИ ткнув их носом в такой факт: огромное количество заочно приговоренных людей прекрасно чувствуют себя на Западе и насмехаются над нашими спецслужбами!

Особенно это касается наших перебежчиков. Люди живут, ни в чем себе не отказывая, прекрасно себя чувствуют (как Литвиненко еще совсем недавно), пишут книги, где беспардонно клевещут на Лубянку и даже на сам Кремль, водят экскурсии по шпионским уголкам Вашингтона, дают пресс-конференции…

Вот Татьяна Толстая до сих пор гордится своим предком, офицером спецслужб Федором Толстым. Тот тоже мог бы сидеть молчать в тряпочку, как некоторые, – но нет! Он уехал на Запад и доставил оттуда живьем изменника Родины царевича Алексея и после лично пытал того в застенках, с участием Петра Великого.

Чем будут в этом плане хвастать внуки теперешних чекистов? Своей вероятной причастностью к контрабанде полония?

Умели же раньше! Вспомните того же Пугачева (не будем тут обсуждать, в чем он прав, а в чем виноват, может, он не врал и вправду был настоящих царских кровей, – главное, что он был в розыске), которого поймали, взяли живьем и везли в железной клетке по стране, и казнили официально, гласно и прилюдно, а не какой-то полуабстрактной ракетой. Это было куда убедительней, чем посмертный издевательский портрет Масхадова.

Конечно, скажут мне, сегодня это нереально – притаранить бывшего генерала КГБ Калугина из США в железной клетке, и судить в Мещанском райсуде, и отправить его в Краснокаменск – в одну зону с Ходорковским. Это было бы незаконно. Во-первых, срок Калугин должен будет в таком случае отбывать в том же субъекте федерации, где его судили. Во-вторых, как вы понимаете, законы США не позволят нашим разгуляться за океаном.

Но как-то же израильтяне выкрадывали военных преступников за границами, доставляли же их домой и судили! А мы что же?

Меня могут попрекнуть: что, опять евреи во всем виноваты? Нет, нет! Ни в коем случае! Заметка совсем о другом…

Привет мадам Флемминг от бывших советских журналистов

7 декабря 2006 г.,16:09

Когда начинаются дебаты о том, из чего все-таки делается колбаса, люди высказывают самые фантастические предположения: из парной телятины, например, и проч. Но работники ножа и топора, труженики мясокомбинатов при этом помалкивают и разве только усмехаются.

Дебаты о свободе слова и прессы – в отличие от обсуждения рецептов колбасы – не оставляют равнодушными и самих героических сотрудников СМИ.

Я редко в них встреваю, потому что долго объяснять. Надо начинать буквально с яйца (ab ovo), а это не всегда удобно. На этот раз попробую коротко.

В юности я имел удовольствие трудиться в провинциальных газетах. Управлялись они, вы будете смеяться, обкомом. Для этого были специальные штатные единицы: инструктор и зав. сектором печати, секретарь обкома по идеологии и, может, еще кто-то. Да и вообще любое ничтожество, которое там служило, могло вякать и указывать совершенно безнаказанно. Кроме всего прочего, за каждой редакцией, даже самой жалкой заводской многотиражкой, был закреплен так называемый куратор от КГБ (ранее ЧК, ОГПУ, НКВД, МГБ, АСБ, ФСК, ФСБ – не обижайтесь, рыцари плаща и кинжала, если забыл какое-то из ваших блатных погонял). Чем они занимались? Поди знай. Но в целом – бдили. Или, пардон, бдели? В наших кругах – кругах, подконтрольных всем этим бездельникам, – было в ходу выражение: лучше перебдеть, чем недобдеть. (Тут я не могу удержаться от смеха, потому что, конечно, приходит на ум госпожа Флемминг. Пусть не обижается, я на самом деле страшно люблю немок, особенно в молодости любил, когда учился в одном из немецких университетов, намекну, в 40 минутах на электричке от самого Дрездена, где доблестно служил один чекист. Любил до такой степени, что из принципа не знакомился в те времена с русскими девушками, не без оснований полагая, что это еще успеется, а язык надо учить, пока горячо. Вообще говоря, я и немцев люблю, правда, в другом смысле, они часто такие трогательные и наивные.)

Еще – кроме явного обкома и пытающегося соблюсти приличия КГБ – у нас была такая контора, как Главлит, здесь канцелярская феня (ничего, что я отклоняюсь от темы? Пусть молодежь послушает, а то старики думают, что и так все всё знают, а новое поколение даже не догадывается, какие тайны мадридского двора имелись и хранились в любом скромном Мухосранске) скрывала не что иное, как банальную предварительную цензуру. Все полосы перед публикацией давались на прочтение цензору, который за-ради репортерской оперативности, чтоб с колес в номер, сидел, не мудрствуя лукаво, прямо в редакции или в типографии. А чего стесняться? Все свои. Зачем перед своими разворачивать спектакль про то, что сосиски начиняют парным мясом? Только людей смешить. Один, значит, в творческом полете дрищет нетленку, а другой с удавкой его торопит: а ну давай скорее, у нас же график, пора бдительно прочитывать все, ставить штампик (то бишь «литовать») и внуков идти воспитывать.