Пьесы о совести и чести

Емельян:

– Хватит! Село татары шибко порушили, надобно поднимать его, отстраивать. Людей нет. Так что Серафим, Авдей, со своей Любавой, останется у меня. Нас с сынишкой, моим Понкратом, не шибко стеснят.

Серафим:

– Ну, смотри Емельян. Отплатит он тебе, как батьки с маткой отплатил. Ты то его защищаешь, оправдать хочешь, а он, доведется ему, черным злом тебе отплатит. Нутро его такое.

Емельян:

– Нет, Авдей по недомыслию и по слабости души своей татарам служил, по слабости, а не по подлости и выгоде.

Авдей:

– Да, по слабости, братка, я не подлец

Серафим:

– Ты не брат мне, Каин. А подлость твою душевную время покажет.

Затемнение сцены. Голос через репродукторы:– «Прошло несколько лет, та же хата, Авдей стал старостой села».

В хате сидят Авдей, Серафим, Емельян и взрослый Панкрат сын Емельяна, Панкрат с опущенной головой, Емельян в углу, то же с опущенной головой.

Панкрат:

– Дядя Авдей, прими в село, ты же староста, как ты скажешь, так и будет.

Авдей (говорит высокомерно):

– Люди не поймут. Ты в полоне у татар кем был, надсмотрщиком, Руссичей сек. Кровь Русскую пущал.

Серафим:

– Ни тебе его попинать, иль забыл свои грехи.

Авдей:

– Замовчк, Серафим, терплю тебя, да верно Любава молвит, гнать тебя надо батогами, хлеб мой ешь, в хате моей живешь.

Серафим:

– Ой ли, хлеб я своим потом добываю, а хата не твоя, а Емельяна. И Панкрата ты гонишь, что б хату ему не отдавать, прижились вы с Любавой на чужой печи.

Авдей:

– Мои грехи, дело прошлое, я потом своим на полях хлебных их искупил, а хату нам Емельян сам отдал. Мы его с Любавой кормим, за это и хата эта наша. И не из-за хаты я Панкрата не пущаю, а за предательство, что своих в полоне мучил.

Панкрат:

– Прости, дядя Авдей, не по подлости души своей я татарам служил. Когда разбили дружину нашу на озере Илеть, в полон меня взяли, я едва на ногах стоял, уже биться не мог. В полоне шибко тяжко было. Еды мало было, били часто. Не здюжил я. Дюжа тяжко было. Разум терял. Боли много перенес. Вот и взял я кнут в руки.