«Чёрная мифология». К вопросу о фальсификации истории Второй мировой и Великой Отечественной войн

Вообще, надо сказать, что в дни, непосредственно предшествующие вводу Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию, немцы предпринимали большие усилия, чтобы ускорить этот ввод. 15 сентября Риббентроп в телеграмме в Москву сообщал, что падение Варшавы – вопрос времени, ещё раз подтвердил нерушимость разграничительной линии в Польше, одобрял планируемое вступление советских войск в Польшу, что, по его мнению, освобождало вермахт от необходимости преследования поляков до советской границы, просил сообщить день и час перехода границы Красной Армией, для координации действий войск предлагал провести встречу советских и германских офицеров в Белостоке и предложил совместное коммюнике:

«Ввиду полного распада существовавшей ранее в Польше формы правления, имперское правительство и правительство СССР сочли необходимым положить конец нетерпимому далее политическому и экономическому положению, существующему на польских территориях. Они считают своей общей обязанностью восстановление на этих территориях, представляющих для них естественный интерес, мира и спокойствия и установление там нового порядка путём начертания естественных границ и создания жизнеспособных экономических институтов» [53; 296-297].

Попытка Москвы объяснить своё вмешательство германской угрозой белорусскому и украинскому населению вызвала резко негативную реакцию Берлина [53; 297].

В то же время, стремясь подтолкнуть советское правительство к вводу войск в Польшу, Риббентроп дал задание Шуленбургу указать Молотову, что «если не будет начата русская интервенция, неизбежно встанет вопрос о том, не создастся ли в районе, лежащем к востоку от германской зоны влияния, политический вакуум», создав «условия для формирования новых государств» [53; 297].

Конечно, подобное заявление было дипломатическим ходом, долженствующим побудить СССР к более активным действиям. Однако вспомним, что вопрос о создании независимой Украины в германском руководстве обсуждался. Если первоначально предполагалось выдвинуть это требование к польскому правительству во время переговоров о перемирии, то в последствии немцы рассматривали такую возможность, уже ни о каком перемирии с поляками не помышляя [53; 292].

Для Советского Союза получить на своих границах государство, находящееся под германским влиянием (попросту сказать – марионеточное), настроенное враждебно к СССР, было, пожалуй, не лучше, чем увидеть у своих восточных рубежей сам рейх. И это вместо предполагаемого Польского государства под советским влиянием. Вместо буфера между СССР и Германией – плацдарм для вторжения в нашу страну.

Мы не знаем, какими соображениями руководствуются критики Сталина, когда осуждают его за ввод войск в западно-белорусские и западно-украинские области. Точнее, мы знаем, но не понимаем, понимают ли сами критики тот бред, который несут про международные правовые нормы и морально-этические соображения. О каких нормах международного права могла идти речь, когда Польша, как государство, практически не существовала? На её территории шла война, стремительно приближавшаяся к границам Советского Союза. Не может быть аморальным и стремление обеспечить безопасность своих границ в виду полной дестабилизации обстановки на сопредельных территориях, тем более, если эти территории были захвачены у тебя же два десятилетия назад. Если современные «демократы» полагают, что получить в качестве соседа Украинское государство, управляемое ОУНовцами, было для СССР приемлемо, то мы бы посоветовали им приглядеться к совсем недавней истории российско-украинских отношений, когда независимая Украина, во главе которой стояли, фактически, те же ОУНовцы, наделала демократическо-капиталистической (а не коммунистической) России много проблем. Иметь подобную марионетку на западных рубежах в то время, когда угроза войны с Германией была вполне реальной, спокойно взирать, как эта марионетка предоставляет в распоряжение Гитлера людские, продовольственные и прочие ресурсы – пойти на это советское правительство попросту не могло.

Поэтому данный аргумент Риббентропа, в принципе, представляется весьма действенным, хотя и без него ввод Красной Армии в Западные Украину и Белоруссию был делом решённым. Точнее сказать, и без Риббентропа советское правительство наверняка просчитывало и такой вариант развития событий, и он мог быть одним из доводов в пользу военного вмешательства СССР в польскую проблему.

Вечером 16 сентября Молотов сообщил Шуленбургу, что советское правительство решило вмешаться в польские дела завтра или послезавтра. Молотов отклонил предложение о публикации предложенного германской стороной совместного коммюнике, которое представляло советскую сторону прямым союзником Германии, и сообщил вкратце мотивировку действий СССР, которая будет указана в прессе: «Польское государство распалось и более не существует, поэтому аннулируются все соглашения, заключённые с Польшей; третьи державы могут попытаться извлечь выгоду из создавшегося хаоса; Советский Союз считает своей обязанностью вмешаться для защиты своих украинских и белорусских братьев и дать возможность этому несчастному населению трудиться спокойно» [53; 297].

В 2 часа ночи 17 сентября Шуленбурга принял Сталин и сообщил, что Красная Армия в 6 часов утра перейдёт границу с Польшей, а совместное советско-германское коммюнике не может быть опубликовано ранее, чем через 2-3 дня [53; 297]. Немецкому послу было также сообщено содержание ноты, предназначенной для вручения польскому послу [53; 297].

В 3.15 утра 17 сентября это вручение состоялось. В ноте говорилось, что «Польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили своё действие договоры, заключённые между СССР и Польшей. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Поэтому, будучи до селе нейтральным, советское правительство не может более нейтрально относиться к этим фактам», а также к беззащитному положению украинского и белорусского населения. «Виду такой обстановки советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии» [53; 297-298].

Нота совершенно верно отражала положение дел в Польше к 17 сентября. Разве Польша не превратилась в арену всяческих неожиданностей, носящих неблагоприятный для СССР характер? Безусловно, превратилась. Разве украинское и белорусское население не нуждалось в защите Красной Армии? Конечно, нуждалось, о чём шла речь выше. Разве Польша не перестала существовать, как государство, лишившись своего правительства? Практически, перестала. Тем не менее «демократические» авторы постоянно клеймят ноту, как насквозь лживую, противоречащую реальному положению дел, призванную оправдать вероломные действия Советского Союза [58; 55, 69]. При этом главный упор они делают на тот факт, что утром 17 сентября польское правительство было ещё на польской территории и покинуло её только в ночь с 17-го на 18-ое число [58; 55, 69].

Позволено будет спросить у господ «демократических» авторов: «А что присутствие правительства, сидящего на польской территории у самой румынской границы, меняло?» Мол, с юридической точки зрения это значит… Да ничего это не значит. Правительство уже более десятка дней ничем и никем не управляло. Советская нота указала на суть событий, а юридические «крючки» ничего, по существу, не меняют.

То, что правительство Польши не было к 17 сентября ничем иным, как кучкой трусливых типов, выжидающих момента, чтобы «смазать пятки» в Румынию, показывают обстоятельства вручения советской ноты польскому послу В. Гжибовскому. Последний отказался её принять, заявив вручавшему её заместителю наркома иностранных дел В. П. Потёмкину следующее:

«Ни один из аргументов, использованных для оправдания превращения польско-советских договоров в пустые бумажки, не выдерживает критики. Помоей информации, глава государства, правительство находятся на польской территории. Суверенность государства существует,пока солдаты регулярной армии сражаются» [58; 158].

Просим обратить внимание на два выделенных в словах В. Гжибовского фрагмента. Указанные фрагменты, как правило, выбрасываются «правдолюбцами» от демократии при передаче речи посла в своих писаниях. Снова столь излюбленные ими многоточия (а то выбрасывают и без многоточий). Зачем? В первом случае выбрасывание фразы делает утверждение посла более убедительным: то ли «по моей информации» (а если информация ошибочна?), то ли «правительство на польской территории» и точка (всё однозначно, сомнений нет). Во втором случае выброшенные слова превращали утверждение В. Гжибовкого в пустопорожнюю болтовню (мол, есть суверенитет, пока армия дерётся). Какой суверенитет, когда довоевались до того, что немцы стоят в 100-150 км от советской границы, т.е. прошли почти всю Польшу насквозь? Слова убрали. Речь получается более весомой: мол, мы ведь ещё сражаемся. Но сейчас не об этих искажениях. Читатели уже должны были к подобным делам «честных» историков, обличающих советскую «ложь», привыкнуть. Сейчас о том, как В. Гжибовский отказывался от ноты. В. П. Потёмкин сообщил:

«Я возразил Гжибовскому, что он не может отказываться принять вручаемую ему ноту. Этот документ, исходящий от Правительства СССР, содержит заявления чрезвычайной важности, которые посол обязан немедленно довести до своего правительства. Слишком тяжёлая ответственность легла бы на посла перед страной, если бы он уклонился от выполнения этой первейшей своей обязанности. Решается вопрос о судьбе Польши. Посол не имеет права скрыть от своей страны сообщения, содержащиеся в ноте Советского правительства, обращённой к правительству Польской республики.

Гжибовский явно не находился, что возразить против приводимых доводов. Он попробовал было ссылаться на то, что нашу ноту следовало бы вручить польскому правительству через наше полпредство. На это я ответил, что нашего полпредства в Польше уже нет. Весь его персонал, за исключением, быть может, незначительного числа чисто технических сотрудников, уже находится в СССР. Тогда Гжибовкий заявил, что он не имеет регулярной телеграфной связи с Польшей. Два дня тому назад ему было предложено сноситься с правительством через Бухарест. Сейчас посол не уверен, что и этот путь может быть им использован.

Я осведомился у посла, где находится польский министр иностранных дел. Получив ответ, что, по-видимому, в Кременце, я предложил послу, если он пожелает, обеспечить ему немедленную передачу его телеграфных сообщений по нашим линиям до Кременца.

Гжибовский снова затвердил, что не может принять ноту, ибо это было бы несовместимо с достоинством польского правительства» [58; 159].

Обратите внимание, польский посол понятия не имеет, где находится его правительство. Он и ноту-то не берёт в действительности не из-за того, что она несовместима «с достоинством польского правительства», а из-за того, что не знает, куда её после этого деть, ибо, где правительство, и как с ним связаться, он не представляет. Попытка соврать, что Бек-де в Кременце, немедленно провалилась после предложения Потёмкина связаться с этим городом. В итоге ноту передали в польское посольство, пока В. Гжибовский находился в НКИД и препирался с В. П. Потёмкиным.

В пять часов утра 17 сентября 1939 года войска Красной Армии пересекли польскую границу.

Сразу после вступления Красной Армии в Польшу в Москве начался новый тур дипломатических переговоров с Германией. Уже вечером 18 сентября в беседе с Шуленбургом Сталин неожиданно заявил, что «у советской стороны есть определённые сомнения относительно того, будет ли германское верховное командование придерживаться московского соглашения в соответствующее время и вернётся ли на линию, которая была определена в Москве» [53; 326[. Шуленбург ответил, что «Германия, конечно же, твёрдо намерена выполнять условия московских соглашений» [53; 327].

19 сентября Молотов заявил Шуленбургу, что обоим правительствам пора окончательно определить структуру польских территорий. Если раньше советское правительство предполагало сохранить существование остатков Польши, то теперь оно готово разделить Польшу по линии четырёх рек. «Советское правительство желает немедленно начать переговоры по этому вопросу и провести их в Москве…» [53; 327].

Эти две беседы, во-первых, показывают первоначальные намерения СССР в отношении Польши (СССР не предполагал вторжения и оккупацию части территории Польской республики, рассчитывал на сохранение Польского государства восточнее Вислы), во-вторых, говорят о причинах, которые побудили советское правительство к военному вмешательству в польские дела (глубокое проникновение немцев на территории, являющиеся сферой советских интересов).

В ожидании визита Риббентропа в Москву Сталин и Молотов передали Шуленбургу предложение обсудить на будущих переговорах передачу в советскую сферу интересов Литвы взамен передачи в германскую части Варшавского и Люблинского воеводств до реки Буг. Как известно, стороны договорились об этом обмене, что и было зафиксировано в договоре о дружбе и границе.

Теперь, учитывая все вышеизложенные факты, можно сказать, что не только нежелание иметь у себя в стране «польский вопрос» заставило Сталина сдвинуть к востоку линию разграничения советских и германских интересов, ставшую границей между СССР и рейхом. Оговаривая советскую зону интересов до Вислы, наше правительство изначально не предполагало включение этих территорий в состав СССР. На них должно было действовать буферное Польское государство, которое предполагалось сделать дружественным по отношению к Советскому Союзу. Однако Польское государство развалилось под ударами немцев, правительство Польши позорно бежало из страны, бросив народ и армию. Немцы подошли очень близко к советским рубежам. О какой-то консолидации политических сил внутри обезглавленной Польши, которая бы позволила создать новое правительство, и речи не было. Польша и впрямь превратилась в арену всяческих неожиданностей, неблагоприятных для СССР. В такой ситуации включение в состав нашей страны принадлежавших ей ранее Западных Украины и Белоруссии было оптимальным вариантом действий во всех отношениях. А вот территории польские не только в государственном, но и в этническом смысле, Советскому Союзу были не нужны. Они ничего не могли ему дать, кроме очага напряженности. Поэтому-то Сталин и оговорил их передачу немцам в обмен на включение в советскую сферу интересов Литвы. Действия вполне здравые, призванные в тех напряжённых условиях максимально обеспечить безопасность страны, к тому же восстанавливающие историческую справедливость.

Теперь поговорим о взаимодействии войск Красной Армии и вермахта в ходе боевых операций в Польше. Именно они дают «демократическим» авторам обильный материал для обвинения СССР в союзе с гитлеровской Германией. Так, авторы работы «Восточная Европа между Гитлером и Сталиным. 1939-1941», называя Советский Союз и Третий рейх «новоиспечёнными союзниками» [18; 102], делают следующие утверждения:

«17 сентября начался третий и последний этап военной кампании против Польши, продолжавшийся до 5 октября и завершившийся ликвидацией её самостоятельного государственного существования и подавлением последних очагов сопротивления польских войск. Отличительной чертой данного этапа стало непосредственное участие в этой кампании и советских войск, практическое взаимодействие между ними и вермахтом, основанное на германо-советских договорённостях, достигнутых в августе 1939 года». (выделено нами – И. Д., В. С.)» [18; 93].

«Общим было их (СССР и Германии – И. Д., В. С.) стремление к реализации августовских договорённостей, нацеленных на агрессию в отношении польского государства и раздел его территории» [ 18; 94].

«Весьма тесным и разносторонним было и сотрудничество между вермахтом, силы которого вели боевые действия против польской армии, и советскими войсками, которые в 5 часов утра 17 сентября перешли границу и стали почти беспрепятственно продвигаться на запад, делая по 50-70 км в день (выделено нами – И. Д., В. С.)» [18; 98].

То есть авторы исследования «Восточная Европа между Гитлером и Сталиным. 1939-1941» считают, что:

1) Действия вермахта и Красной Армии в Польше представляли, по сути, одну кампанию, которая напрямую вытекала из августовских договорённостей и была направлена на ликвидацию польской государственности.

2) Взаимодействие между РККА и вермахтом началось чуть ли не с первых минут перехода Красной Армией польской границы.

Таким образом, действительно, СССР и Германия были полноценными союзниками.

Эксперты Главной военной прокуратуры РФ, проводившие в 1993 году расследование дела о расстреле пленных польских офицеров в Катыни, работавшие с привлечением профессиональных историков, в исследовательской части своего заключения пишут:

«Германские и польские войска трактовались в приказах (по частям, соединениям и объединениям РККА – И. Д., В. С.) различно. В боевом приказе штаба Белорусского фронта от 15 сентября в директивах авиации подчёркивалось: «С авиацией германской армии в бой не вступать». В отношении польской армии рекомендовалось: «Действия авиации направлять на уничтожение живой силы, технических средств и авиации противника»… В приказе № 05 Белорусского фронта от 22 сентября 1939 года говорилось: «Во избежание возможных провокаций от польских банд, Германское командование принимает необходимые меры в городах и местечках, которые переходят к частям Красной Армии, к их сохранности». В этом же приказе, как и приказах командующего Белорусским фронтом БП №1 от 15 сентября 1939 года и 04 от 20 сентября 1939 года, речь идёт о выдвижении «к разграничительной (демаркационной) линии между войсками» к определённым датам. Этим подтверждается совместный характер действий Германии и СССР, согласно секретному дополнительному протоколу» [58; 56].

Здесь мы также видим указание на прямую связь секретного дополнительного протокола к советско-германскому договору о ненападении и действий РККА и вермахта в Польше, действия эти объявляются совместными.

В общем, именно в таком ключе строятся обвинения всех «правдоискателей».

Мы, однако, уже показали, что августовские договорённости между Германией и СССР совсем не означали ввод советских войск в советскую сферу влияния, что решение об этом было принято под давлением обстоятельств (вследствие постигшей Польшу военной катастрофы, приведшей к развалу государства), что если немцы и рассчитывали на военную акцию со стороны СССР против Польши изначально, то СССР первое время строил свои расчёты на сохранении Польского государства восточнее Вислы.

А вот об уровне и времени возникновения взаимодействия между РККА и германской армией разговор пойдёт сейчас.

В утверждении экспертов ГВП РФ сразу могут насторожить два момента. Первый – если взаимодействие двух армий в Польше было предрешено ещё в августе, то почему 15 сентября в приказе авиации Белорусского фронта появляется фраза о том, что с немецкими лётчиками наши лётчики в бой вступать не должны. Весьма странное союзное взаимодействие получается. Представьте себе ситуацию, что в конце апреля 1945 года перед встречей с союзниками на Эльбе советские военные получают примерно такой приказ: «В боевые столкновения с английскими и американскими войсками не вступать». Абсурдно звучит. Правильно, потому что англо-американцы были нашими союзниками в войне. Немцы же в то время, когда Красная Армия развернула в Польше свои действия, никаким союзником нам не были, никаких инструкций в отношении взаимодействия с ними войска не получали. Потому и пришлось наставлять «сталинских соколов», мол, встретишь в небе немца – ты не бей его, с ним мы не воюем.

Второй настораживающий в утверждении экспертов ГВП момент – почему приказ о взаимодействии с немцами появляется только 22 сентября, да и то касается только вопросов отвода немецких войск с территорий, которые должны быть заняты советскими войсками. Взаимодействие-то есть, но какое-то оно странное. Ни планирования совместных операций, ни хотя бы каких-то координаций боевых действий против общего противника – поляков.

Вступив в Польшу 17 сентября, Красная Армия действовала абсолютно самостоятельно, не только не строя свои расчёты на взаимодействии с «новоиспечённым союзником», но даже не зная, что с ним, собственно, делать, когда его встретишь. Отданные 14 сентября 1939 года наркомом обороны и начальником Генштаба приказы Военным советам Белорусского и Украинского фронтов, на основании которых командование данных фронтов 15 сентября и 16 сентября издало собственные боевые приказы, ничего об этом не говорили [53; 287-290].

В результате, вот как описывает командир 29-й танковой бригады, входившей в состав 4-й армии, комбриг С. М. Кривошеин первую встречу своей бригады с немцами у Видомиля:

«Разведка, высланная вперёд под командованием Владимира Юлиановича Боровицкого, секретаря партийной комиссии бригады, вскоре возвратилась с десятком солдат и офицеров немецкого моторизованного корпуса генерала Гудериана, который успел занять город Брест. Не имея точных указаний, как обращаться с немцами, я попросил начальника штаба связаться с командармом (Чуйковым, будущим героем Сталинградской обороны – И. Д., В. С.), а сам с комиссаром занялся ни к чему не обязывающей беседой с ними. Разговор происходил в ленинской палатке, где на складывающихся портативных стендах, наряду с показателями боевой подготовки и роста промышленного могущества нашей страны, висели плакаты, призывающие к уничтожению фашизма. У многих немцев были фотоаппараты. Осмотревшись, они попросили разрешения сфотографировать палатку и присутствующих в ней. Один из них снял на фоне антифашистского плаката нас с комиссаром в группе немецких офицеров…

Накормив немцев наваристым русским борщом и шашлыком по-карски (всё это гости уплели с завидным усердием), мы отправили их восвояси, наказав передать «горячий привет» генералу Гудериану» [53; 314].

Борщом и шашлыком в этот день и ограничился вклад 29-й танковой бригады в «союзное взаимодействие» с немцами.

В полосе Украинского фронта первая встреча советских и немецких войск не носила столь «идиллического» характера, ибо между ними произошло боестолкновение на окраинах Львова. События, связанные со Львовом, достойны того, чтобы осветить их подробнее, так как они очень ярко демонстрируют, какой уровень «союзных» отношений существовал между Германией и Советским Союзом.

19 сентября сводный мотоотряд 2-го кавкорпуса и 24-й танковой бригады подошёл к Львову. При подходе он был обстрелян польской артиллерией. Тем не менее, отряд, преодолевая сопротивление поляков, ворвался в город и закрепился на его восточной окраине. После этого продвижение отряда было остановлено приказом вышестоящего штаба.